– Ты увидишь, папа почти не изменился, – сказала леди Мопинг, когда машина завернула в ворота психиатрической больницы графства.

– Он будет в больничной одежде? – спросила Анджела.

– Нет, милая, что ты. Он же на льготном положении. Анджела приехала сюда в первый раз, и притом по собственному почину.

Десять лет прошло с того дождливого дня в конце лета, когда лорда Мопинга увезли, с того дня, о котором у нее осталось горькое и путаное воспоминание; в этот день ее мать ежегодно устраивала прием у себя в саду, что всегда было горько, а на этот раз все еще запуталось из-за погоды – с утра было ясно и солнечно, а едва приехали первые гости, вдруг стемнело и хлынул дождь. Гости устремились под крышу, тент над чайным столом завалился, все бросились спасать подушки и стулья, скатерть, зацепившаяся о ветки араукарии, трепыхалась на ветру, выглянуло солнце, и гости, осторожно ступая, погуляли по намокшим газонам; снова ливень; снова на двадцать минут солнце. Отвратительный день, и в довершение всего в шесть часов вечера ее отец пытался покончить с собой.

Лорд Мопинг уже не раз грозил покончить с собой по случаю этих чаепитий на воздухе. В тот день его нашли в оранжерее – с почерневшим лицом он висел там на своих подтяжках. Какие-то соседи, укрывшиеся в оранжерее от дождя, вынули его из петли, и уже через час за ним явилась карета. С тех пор леди Мопинг периодически навещала его и, вернувшись без опоздания к чаю, о своих впечатлениях помалкивала.

Анджела уезжала из больницы, подавленная ощущением несправедливости.

– Только подумать – всю жизнь просидеть под замком в желтом доме.

– Он пытался повеситься в оранжерее, – отвечала леди Мопинг, – на виду у Честер-Мартинов.

– Я не про папу. Я про мистера Лавдэя.

– Кажется, я такого не знаю.