Вера неторопливо бежала по своей любимой дорожке под старыми липами и радовалась жизни. Кажется, жизнь с утра сложилась — ни одного прохожего, ни одного собачника, ни одного дворника, даже ни одного бомжа. Нет таких сумасшедших прохожих, собачников, дворников и даже бомжей, чтобы вставать в пять утра. Ух, здорово! Ни одна рожа не пялится, ни один рот не разевается, ни один идиот не свистит, не улюлюкает, не лыбится, не скалится, не хватается за сердце или — еще глупее — не пытается ее догнать. Конечно, ей давно уже наплевать на всякие такие разевания ртов, свисты и хватания за сердце. Она не практикующий врач, чтобы обращать внимание на каждого идиота. Вот она и не обращает. Но все-таки как хорошо, когда их вообще нет. Надо каждый раз бегать в пять утра, и тогда можно будет каждый раз радоваться жизни на законном основании.

Та-а-ак… Похоже, поспешила она радоваться. Нашлись сумасшедшие, которые встали сегодня в пять утра. Хотя эти — вряд ли. Эти, скорее всего, еще и не ложились. Наверное, из кабака какого-нибудь прутся. Из казино. С тусовки какой-нибудь идиотской. И вот почему-то — мимо именно этого парка, мимо именно ее любимой дорожки под старыми липами. И именно с ее любимой скоростью неторопливой утренней пробежки — не больше десяти километров в час. Прямо скажем, необыкновенная скорость для джипа.

Вера резко остановилась, наклонилась, делая вид, что завязывает шнурок на кроссовке, и из-за локтя быстро глянула в просвет между деревьями на улицу за железной решеткой ограды, окружающей парк. Громадный черный джип тоже резко остановился, черные стекла поползли вниз, в окна высунулись две — нет, даже три! — идиотские морды и с открытыми ртами уставились на нее. Морды были как минимум сутки не бриты. Одна небритая морда тихо присвистнула, другая захлопнула рот и впала в печальную задумчивость, а третья хриплым голосом задала оригинальный вопрос:

— Девушка, вы не подскажете, как проехать к площади Революции?

Вера выпрямилась, обернулась к джипу, серьезно посмотрела каждой морде в глаза, перевела взгляд на заднее колесо и с холодноватой вежливостью сказала:

— Фольклор! Истоки родной речи! Жемчужное месторождение русского языка! Совсем ничего не знают! Ни-че-го! Как же это можно? И это — будущие педагоги! — Мириам Исхаковна бросила на подоконник сумку и полезла в шкаф за своей чашкой, не переставая горестно причитать: — Даже былин не знают! Даже пословиц не знают! Особенно девки! Сидят, глазками хлопают, губки надувают, причесочки ручками трогают!.. Мерзавки тупые!

— А жемчужное месторождение — это где? — спросила Вера, с треском сдирая с шоколадки фольгу.

Вообще-то у нее было прекрасное настроение, к Мириам цепляться она не планировала, но ведь Мириам сама напрашивается. Девки ей не нравятся, ишь ты. Мерзавка тупая.

Мириам Исхаковна дернулась, как ужаленная, грохнула посудой в шкафу, резко повернулась и с ужасом уставилась на Веру:

— Вы что, даже этого не знаете, Верочка, дорогая?!

Тезка позвонила поздно, уже ближе к одиннадцати.

— Ну, что там у тебя стряслось? — недовольно буркнула Вера. — Вечно у тебя горит что-то… До завтра подождать не могла? Я спать хочу.

— Наглая ты просто до патологии, — грубо заявила тезка. — Спать она хочет! А я спать не хочу? Подбросила мне работу — а сама спать! А кто меня просил о впечатлении рассказать?

— А, — вспомнила Вера без энтузиазма. — Звонили, значит… Ну и какое у тебя впечатление?

— Тяжелое у меня впечатление, — сердито сказала тезка. — У меня такое впечатление, что тебя надо срочно изолировать от общества. Ты — личность социально опасная.

Утром пошел дождь. С одной стороны это было хорошо: прохожих сразу убавилось раза в три, а те, которые остались, — развернули зонтики. Из-под зонтика не очень-то по сторонам посмотришь, и Вера шлепала по лужам более или менее спокойно. С другой стороны — шлепала она не в новых кроссовках, которые выбросила еще вчера, а в старых теннисках на резиновом ходу. Тенниски были чрезвычайно удобными, но подошва у них отполировалась в результате интенсивной эксплуатации чуть ли не до зеркального блеска, и на залитой дождем земле тенниски воображали себя коньками. Говорят, обувь становится удобной в тот момент, когда ее пора выбрасывать. Вообще-то по сухой погоде тенниски еще послужили бы… Вот ч-черт… Не хватало еще ахнуться на этих коньках и чего-нибудь переломать в своем хрупком организме. Ну, ладно, не очень хрупком, до сих пор миллион раз ахалась — и ни разу ничего не ломала. Тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить бы… Но, говорят, все когда-нибудь бывает впервые. А все ее жадность. Решила, что новые тенниски можно пока не покупать, раз уж купила новые кроссовки, вечная им память… Говорят, жадный платит дважды. Правильно говорят… Сейчас она обязательно ахнется, в результате чего будет платить за лечение в травматологическом отделении городской больницы «скорой помощи» имени товарища Неспешного, нашего славного земляка и революционера-подпольщика. «Скорая помощь» имени Неспешного уже много лет была любимой темой всей местной прессы — и официальной, и желтой, и совсем желтой, и вовсе помоечной. Только красная пресса в лице единственного оставшегося в живых печатного органа обкома КПРФ, газеты «Искра разума», с боевым задором и партийной принципиальностью защищала и товарища Неспешного, и «скорую помощь» заодно, раз уж ей выпала высокая честь носить такое славное имя. Или гордое? Нет, звонкое! Да, в последней красной публикации было именно «звонкое». На что официальные, желтые, совсем желтые и вовсе помоечные публикации представили своим читателям интересный синонимический ряд, хотя, конечно, и не такой интересный, на какой иногда была способна «Искра разума». Прелестное название. Абсолютно никто внимания не обращает, привыкли уже. Говорят, печатный орган обкома КПРФ спонсирует местный миллионер, у которого этих миллионов больше, чем у всех остальных местных, вместе взятых, потому что миллионером он стал еще лет тридцать назад. Только тогда он был подпольным миллионером. Миллионер-подпольщик… Революционер-подпольщик… Профессиональные подпольщики. В этом что-то есть. Наверное, миллионер спонсирует защитников революционера из чувства корпоративного долга. С точки зрения мутной науки психологии…

Да что же это такое! Почему каждая проезжающая машина попадает именно в ту лужу, мимо которой пробегает Вера? Других луж им мало, что ли? Нет, ее терпение кончилось. Говорят: последняя капля переполнила чашу терпения. Чашу ее терпения переполнило как минимум ведро воды, веером вылетевшей ей на ноги. Все, надо бросать такое нервное занятие, как бег трусцой, и заняться чем-нибудь более спокойным и безопасным. Боксом, например. Боями без правил. Говорят, охота на акул — тоже милое развлечение.

— Девочка! Извини, я нечаянно… Не рассчитал немножко, скользко…

Опять джип, и опять черный. Народная примета: если с утра дорогу вам перебегает черный джип — это к кроссу по пересеченной местности, водным процедурам и безвинной кончине новой обуви.

— Девочка! То есть это… Вера! Не узнала, да? А я заколку твою с собой ношу! Думаю: мало ли, да? Вдруг встречу где? А как раз и встретил! А ты опять куда-то бегом бежишь! Садись скорей, вымокла вся… У меня полчаса есть, куда тебя подвезти?

Говорят: понедельник — день тяжелый. Какое дремучее суеверие! Весь цивилизованный мир знает, что тяжелый день — это пятница. И только мы продолжаем упорствовать в своем заблуждении. А то, что она немножко проспала — так это не потому, что сегодня понедельник, а потому, что вчера было воскресенье. Воскресенье — день веселья…

Вера подхватилась с постели и по привычке потянулась к туалетному столику за гантелями. Раз уж побегать сегодня не успеет — так хоть гантелями помашет… Здрасте вам, а где гантели-то? А, ну да, она же еще позавчера решила, что на туалетном столике в спальне у женщины должны находиться какие-нибудь приличные вещи… Вера погладила деревянную фигурку по граненой спинке, поймала краем глаза движение в зеркале, подняла взгляд — и удивилась. Она никогда не видела в зеркале своего улыбающегося отражения. А ничего себе, хорошенькая… Вся такая серенькая-серенькая, даже глаза, личико немножко беленькое, а носик розовый… Ну, не носик, а ротик. Все равно — вылитая Пушка.

Вера хихикнула, подмигнула своему улыбающемуся отражению и пошла искать гантели. Не без труда вспомнила, что прошлый раз сунула их в горшок с королевской бегонией, вынула, мимоходом виновато погладив шершавые разлапистые листья, и отправилась на лоджию. Минут пятнадцать в хорошем темпе приседала там, прыгала, наклонялась в разные стороны, махала руками-ногами, и наконец решила, что устала больше, чем за обычную утреннюю пробежку, ну и хватит уже. Экзамены с девяти, а еще поесть надо, под душиком сполоснуться, одеться…

Она как раз вылезла из-под душа, когда зазвонил телефон. На домашний телефон в такое время обычно звонила только мама, особенно когда случалось что-то неприятное, и Вера затревожилась. Выскочила из ванной, успев только полотенце на ходу прихватить, и помчалась искать трубку. Где она ее вчера оставила? Ч-черт, да в спальне и оставила, прямо на постели бросила, сказала: «Больной, соблюдайте режим», — отключилась и… отключилась. Заснула с телефонной трубкой под боком.

— Ты что так долго не отвечала? — с интересом спросил Сашка. — Спишь еще, да? Я тебя разбудил? Ты, наверное, из-под одеяла выскочила — и к телефону помчалась? Прямо в чем мать родила?