Мусорщик – так все его звали. Маленький старичок в сером залатанном на локтях пиджаке, в широченных брюках, в антикварных ботинках. На голове – соломенная шляпа, за широкую ленту которой заложена конфетная обертка. Он был существом, носящим в народе название "местный дурачок". Таким невоспитанные мальчишки кричат вслед обидные слова, а соседи считают достопримечательностью двора, всякий раз тыча из окна гостям:

– Видишь, Петенька, фигуру? Где? Да вот же, вот: пугало, ну, наклонился и ищет что-то. Наш Мусорщик.

Каждое утро, в нестерпимую рань, когда воздух пахнет свежевыстиранным небом и молодой листвой, Мусорщик спускался во двор и принимался внимательно исследовать каждый сантиметр пыльной заасфальтированной земли. Этим он мог заниматься час, два, иногда целый день. Свой улов – мелкие монетки, пуговицы, булавки, обертки от шоколадок и сигаретные пачки – складывал в огромные карманы. Когда, руководствуясь некими неведомыми принципами, он решал, что нынче довольно, то садился на ступеньку лестницы и высыпал свои сокровища перед собой, любовно перебирая пестрый мусор. Он мог часами сидеть и держать в руках какой-нибудь огрызок, напоминая старый пыльный мешок, выставленный кем-то на ступени подъезда, да так и забытый. Иногда лицо его расплывалось в улыбке, иногда кривилось от злобы; то светилось блаженством, то истекало слезами. В такие моменты он не видел ничего и никого вокруг, чем не раз с удовольствием пользовались все те же невоспитанные мальчишки, если им случалось перебороть свой невольный страх перед столь одиозной личностью.

В остальном Мусорщик был тихий одинокий пенсионер, приличный, не выпивающий и молчаливый. Его никто не видел в продуктовой лавке, не видел слоняющимся по улицам; он ни к кому не ходил в гости, и самого Мусорщика также никто не посещал. Все его дневные занятия ограничивались хождением по небольшому пятачку мира, отгороженного от остального бытия тремя новенькими высотками и худой облезлой пятиэтажкой.

Славная деревня Никаноровка, та, что всего в двадцати километрах от ближайшего райцентра, считалась аномальной зоной. Деревня была небольшая, так и слава о ней была небольшой, примерно пятнадцати километров в диаметре. То есть, об аномалии знали лишь ближайшие деревни, а вот в городе об этом и не слыхивали. До тех пор, пока в районную газету, изголодавшуюся по сенсациям, не пришло письмо, написанное корявым почерком. Рука, написавшая это письмо, привыкла к тяжелой работе, могла и коня на скаку остановить, и поле вспахать. Но вот такой крошечный предмет, как авторучка, оказался для нее неподъемным. Поэтому буквы в письме налезали одна на другую и наклонялись вкривь и вкось.

На стол главного письмо прибыло заботливо развернутым заведующей отдела писем, и приколотым стальной скрепкой к родному конверту. С трудом продираясь сквозь красивости народного языка, редактор, наконец, уразумел, что речь идет о каком-то странном явлении, которое до такой степени является странным, что районная газеты обязана его осветить и разнести, подобно голубю, во все уголки необъятной России. Или хотя бы до Москвы. В самом конце была приписка: "Приезжайте скорее, чтобы успеть на похороны".

Отдел информации состоял из трех скучающих корреспонденток, которые с утра до вечера лишь сплетничали и красили ногти, предпочитая находить материалы через интернет и переписывать их на свой лад, нещадно калеча. Редактор просунул голову в кабинет и наугад выкрикнул первое попавшееся имя:

– Настасья!