Том 17. Джимми Питт и другие

Вудхауз Пэлем Грэнвил

В этой книге — новые идиллии П.Г. Вудхауза, а следовательно — новые персонажи.

Джентльмен без определенных занятий

Перевод с английского М. Лахути

Глава I ДЖИММИ ЗАКЛЮЧАЕТ ПАРИ

Главная курительная комната клуба «Ваганты» уже полчаса как начала наполняться народом и сейчас была почти полна. «Ваганты» — может, и не самый роскошный, но во многих отношениях самый приятный клуб в Нью-Йорке. Его девиз — комфорт без помпезности, и после одиннадцати вечера его занимают главным образом люди сцены. Все здесь молоды, гладко выбриты и увлечены беседой, а беседуют они на чисто профессиональные темы.

В тот июльский вечер все собравшиеся пришли сюда из театра. Большинство их составляли актеры, но было и несколько театралов, только что с премьеры последней новинки, из серии «переплюнуть Раффлза».

[1]

В том сезоне в большой моде были пьесы, чьи герои восхищают публику, пока находятся по ту сторону рампы, но становятся куда менее симпатичными, если встретишься с ними в реальной жизни. Вот и сегодня на премьере Артур Мифлин, в жизни — образцовый молодой человек, заслужил бурные аплодисменты, совершив ряд действий, за которые, будь они проделаны за пределами театра, его бы немедленно исключили как из клуба «Ваганты», так и из любого другого клуба. Одетый в безупречный вечерний костюм, он с приятной улыбкой на лице взломал сейф, украл ценные бумаги и драгоценности на крупную сумму и вслед за тем, нимало не смущаясь, удрал через окошко. В течение четырех актов он водил за нос полицейского сыщика и остановил целую толпу преследователей, угрожая им револьвером. Публика все это целиком и полностью поддерживала.

— Да, это настоящий успех, — заметил кто-то в клубах дыма.

— Эти пьески в духе «Раффлза» всегда имеют успех, — проворчал Уиллетт, игравший грубоватых папаш в музыкальной комедии. — Несколько лет назад никто бы не решился вывести на подмостки героя-жулика. А теперь, похоже, публика ничего другого и не желает. Хотя они сами не знают, что им надо, — закончил он уныло.

Возможно, Уиллетт был не совсем объективен — пьеса «Красотка из Булони», в которой он исполнял роль Сайруса К. Хиггса, чикагского миллионера, помаленьку сходила со сцены на скудной диете газетных рецензий.

Глава II ПИРАМ И ТИСБА

Выйдя на улицу, приятели свернули в сторону центра. Они шли молча. Мифлин мысленно перебирал запомнившиеся подробности сегодняшнего спектакля: вначале волнение, затем подъем, когда почувствовал, что сумел завладеть вниманием зрительного зала, затем растущая уверенность, что его игра хороша. Тем временем Джимми погрузился в какие-то свои мысли. Они прошли уже приличное расстояние, когда Мифлин наконец заговорил:

— Кто она, Джимми?

Джимми, вздрогнув, очнулся от раздумий.

— Что такое?

— Кто она?

Глава III МИСТЕР МАКИКЕРН

Примерно в то самое время, когда раздумья Джимми плавно перешли в мир сновидений, некий мистер Джон МакИкерн, начальник полицейского округа, сидел и читал в гостиной своего дома на окраине города Нью-Йорка. Это был человек крупных масштабов. Все у него было крупное: руки, ноги, плечи, грудная клетка и особенно нижняя челюсть, которая даже в минуты покоя агрессивно выпирала вперед, а при малейшем волнении выпячивалась, будто таран у боевого корабля. В те дни, когда МакИкерн еще работал постовым, а дежурил он главным образом в бедных районах Ист-Сайда, эта челюсть славилась от Парк-роу до Четырнадцатой улицы. Молодые люди из трущобных кварталов мгновенно отвлекались от самой захватывающей драки, как только нижняя челюсть мистера МакИкерна появлялась вдали в сопровождении его же массивного туловища. Мистер МакИкерн не знал, что такое страх, и проносился сквозь бушующую толпу подобно восточному ветру.

Но была и другая сторона в характере этого человека. Строго говоря, была она так велика, что прочие его качества — и грозный боевой дух, и рвение в поддержании правопорядка, — можно сказать, служили ей лишь дополнением. Ибо амбиции МакИкерна по своим размерам могли сравниться с его кулаком, а по агрессивности — с его нижней челюстью. Он вступил в ряды полиции, имея в виду одну-единственную цель — разбогатеть, и добивался этой цели с бодрой целеустремленностью, такой же всесокрушающей, как и его могучая резиновая дубинка. Иные полицейские — взяточники от рождения, другие взяточниками становятся, третьим взятки навязывают чуть ли не силой. Мистер МакИкерн начал с первого, постепенно дорос до второго и вот уже несколько лет принадлежал к узкому, но процветающему третьему классу — классу тех, кто не выходит на ловлю взяток, а сидит себе в комфорте и позволяет приносить взятки себе на дом.

В своем стремлении к богатству мистер МакИкерн не допускал ненужной торопливости. Ему не нужны были пустячные суммы, какие по плечу любому нью-йоркскому полисмену. Цель его была значительно выше, и ради этого можно было подождать. Он знал, что скромное начало — это досадная, но неизбежная прелюдия всякого крупного состояния. Вероятно, капитан Кидд тоже начинал с малого. А уж мистер Рокфеллер — наверняка. МакИкерн был готов смиренно идти по стопам своих учителей.

У постового полицейского — невеликие возможности по части первичного накопления. Мистер МакИкерн в этих сложных условиях сделал все, что мог. Он не ждал, что доллары сразу повалят к нему батальонами, довольствовался одиночными лазутчиками. Пока не настало время ловить на удочку кита, не станешь брезговать и кильками.

Настойчивостью и упорством можно добиться многого, пускай и в малом масштабе. В те ранние времена наблюдательный взгляд мистера МакИкерна не пропускал ни уличных разносчиков, мешающих автомобильному движению, ни мелких торговцев, занимающихся тем же самым на тротуарах, ни владельцев ресторанчиков, по странному капризу не желавших закрывать свои заведения в час ночи. Исследования этих явлений природы приносили свои плоды. За сравнительно недолгий промежуток времени мистер МакИкерн сколотил три тысячи долларов — цену повышения в чин сержанта полиции. Очень не хотелось отдавать три тысячи за сержантские нашивки, но для успешного капиталовложения порой необходимы дополнительные затраты. Мистер МакИкерн «выложил денежки» и поднялся еще на одну ступень социальной лестницы.

Глава IV МОЛЛИ

— Э, Молли, — удивился полицейский, — что это ты бродишь? Я думал, ты давно заснула.

Он обхватил ее огромной ручищей и усадил к себе на колени. Сидя так, она казалась меньше, чем была, на фоне его огромной туши. С распущенными волосами, болтая красными тапочками чуть ли не в полуметре от пола, она выглядела маленьким ребенком. МакИкерн смотрел на нее и не мог поверить, что прошло уже девятнадцать лет с тех пор, как доктор укоризненно приподнял брови, услышав отрывистое бурчание полицейского в ответ на известие о том, что родилась девочка.

— Ты знаешь, который час? — спросил мистер МакИкерн. — Два часа ночи.

— Зачем же ты так поздно куришь? — строго сказала Молли. — Сколько сигар ты выкуриваешь за день? Вот женишься, а жена не позволит тебе курить, что тогда?

— Нельзя запрещать мужу курить, лапушка. Это мой тебе совет, когда будешь выходить замуж.

За семьдесят

Перевод с английского Н. Трауберг

I

ПРЕДИСЛОВИЕ

Читателя

[15]

этой книги ждет подарок. Кроме «Предисловия»,

[16]

которое скоро кончится, здесь совершенно нет сносок.

Надеюсь, я человек смирный,

[17]

но, прочитав несколько биографий и трудов по истории, очень устал от сносок.

[18]

Давно пора

[19]

укротить ученых и биографов. Ну, что это? Уснащают страницы неприятными звездочками,

[20]

словно усыпают поле зерном.

[21]

Зачем они

[22]

нужны? Я только что кончил книгу Карла Сэндберга «Авраам Линкольн», и этот Карл ухитрился обойтись без мерзких помех,

[23]

хотя труд его занимает четыре объемистых тома. Если может он, почему не могут другие?

[24]

Да, американец Фрэнк Салливан

[25]

возвысил голос.

[26]

Особенно он суров к историку Гиббону, который делает вот что: когда мы надеемся узнать в подробностях пороки последних императоров, нас ждет латинская сноска, которую не может перевести обычный человек, не видевший латинской фразы с 1920 года,

[27]

.

[28]

Я Фрэнка понимаю, сам так чувствую. Читаешь, словно гуляешь по газону, и вдруг под ногой грабли,

[29]

которые незамедлительно бьют тебя по носу. Каждый раз обещаю себе не смотреть на низ страницы, но не выдерживаю. Особенно меня раздражает словечко «см.». Один автор пишет на 7-й странице: «См.: "Ридерз Дайджест" 1950, IV», а на 181-й — «См.: "Ридерз Дайджест" 1940, X». Ну, что это!

II

НАЧАЛО

Я с детства хотел быть писателем и приступил к делу лет в пять. (Чем я занимался раньше, не помню. Наверное, бил баклуши.)

Нельзя сказать, что я стремился донести какую-нибудь весть. Я и сейчас в этом не силен и, если не найду чего-нибудь на девятом десятке, человечество так и останется без вести. Покидая банк ради словесности, я просто хотел писать и был готов поставлять все, что могут напечатать. Оглядев окрестности, я остался доволен. Самое начало XX века (Гонконгский и Шанхайский банк резонно решил меня выгнать в 1902 году) в английской столице не слишком благоприятствовало гениям, ибо еще не пришло время больших гонораров, но прилежный писака вполне мог рассчитывать на скромную мзду. Утренних, вечерних и еженедельных газет было столько, что с тридцать пятой попытки кто-нибудь да печатал ваш очерк о «Ярмарке цветов» или пародию на Омара Хайяма.

Банк я покинул в сентябре, а к концу года заработал 65 фунтов 6 шиллингов 7 пенсов, что неплохо для новичка. Однако мне хотелось регулярной работы, и, к счастью, она нашлась.

В те дни выходила газета «Глоб», основанная 105 лет назад и печатавшаяся — да-да! — на розовой бумаге. (Была и зеленая газета, жизнь блистала и сверкала). Для меня этот «Глоб» стал надежным источником дохода, поскольку в нем печатались так называемые «оборотки», то есть исключительно нудные статьи в 1000 слов, переходившие с первой полосы на вторую. Вы брали, что нужно, из справочников и получали гинею.

III

А ТЕПЕРЬ ГРАФЫ

Вернувшись в Лондон, я обнаружил, что не зря уезжал даже на такой краткий срок. Издатели изменились. Там, где раньше звучало: «Брысь!», я слышал: «Заходите, мой дорогой, расскажите нам про Америку». Теперь, когда, позавтракав в Беркли, вы ужинаете в Сторк Клубе, трудно поверить, что в 1904 году человек, пишущий по-английски и побывавший в Америке, ценился как древний странник. Скажем, через несколько недель в «Тит-Битс» мне платили гинею за статью о нью-йоркской толпе, а «Сэндоу'з Мэгэзин» — целых 30 шиллингов за описание того счастливого дня, когда я побывал на тренировке Маккоя. В общем, ясно.

Теперь я был важной персоной. Когда приходилось объяснять британской публике что-нибудь американское, говорили: «А Вудхауз? Уж он-то знает». Доходы мои взвивались вверх, как вспугнутый фазан. Я заработал 505 фунтов 1 шилл. 7 пенсов в 1906 г. и 527 ф. 17 ш. 1 п. в 1907, а 17 ноября 1907 отхватил 203 ф. 4 ш. 9 п. Если бы в тот же день я не приобрел подержанный автомобиль (450 ф.) и не разбил его за неделю, я скоро стал бы одним из толстосумов, которых все так не любят. Происшествие с машиной вернуло меня на прежнее место и с большим, натужным трудом удалось мне опять собраться в Америку.

Было это весной 1909.

IV

ПРОЩАЙ, ДВОРЕЦКИЙ!

Тот самый критик, который укорял меня в любви к графам, заметил и влечение к дворецким.

Как вам это, Уинклер? Отчасти верно? Может быть, может быть.

Да, я всегда боготворил дворецких. В детстве я от них не отходил. В юности я отягчал своим присутствием дома, где они были. Позже они были в моем доме. Словом, я чтил их, как мог. За полвека я ни словом, ни делом не унизил их в общественном мнении, а теперь, со всеми этими передрягами, они куда-то делись.

Помню, я читал о миллионере, которому не хватало голубей. Все у него было, а голубей — не было, во всяком случае — нужного сорта. В детстве они просто кишели, а теперь, при всем своем богатстве, он не мог раздобыть завалящего голубка. «О, где ты, мой голубь?!» — восклицал он. Так и я. Без голубей я обойдусь, но где мой дворецкий?

Возможно, сейчас вы напомните мне, что недавно в лондонском суде обвиняли молодого пэра, укусившего за ногу знакомую барышню, и показания давал дворецкий. Читал, читал, даже немного ожил, но ненадолго. Тут же я цинично подумал, что дворецкий был мнимый, как говорится — эрзац. Конечно, кое-где дворецкие есть, но роль их выполняют лакеи, постаревшие мальчики на побегушках и тому подобные твари. Человека, помнящего дворецких 1903 года, не проведут недоразвитые субъекты без двойного подбородка. И это дворецкий? Хо-хо, если разрешите так выразиться.