На обширной поверхности пляжа, опоясавшего залив, ничто не двигалось, кроме одинокого черного пятнышка. Приближаясь к хребту и ребрам брошенной на берегу шаланды, черный силуэт обнаружил четыре ноги, и понемногу стало ясно, что он состоит из двух молодых людей. Даже не различая черт, можно было с уверенностью сказать, что их переполняет энергия молодости; в едва уловимом движении двух тел, которые то сближались, то отдалялись друг от друга, сквозила удивительная живость, и круглые головки явно извергали через крошечные рты аргументы яростного спора. Это впечатление подтвердилось, когда стала видна трость, то и дело выбрасываемая вперед с правой стороны. «Как ты можешь утверждать… Неужели ты думаешь…» — как бы вопрошала трость с правой стороны — со стороны прибоя, прочерчивая длинные прямые борозды на песке.

— К черту политику! — явственно донеслось с левой стороны, и понемногу стали различимы губы, носы, подбородки, короткие усики, твидовые кепки, охотничьи куртки, башмаки и клетчатые чулки; потянуло дымом от трубок; ничто на просторах моря и песчаных дюн не было столь реально, плотно, живо, упруго, красно, волосато и энергично, как эти два молодых тела.

Они плюхнулись на песок возле остова черной шаланды. Знаете, как порой тело само стряхивает запал спора, извиняясь за чрезмерное возбуждение; приняв удобное положение, оно своей вальяжной расслабленностью заявляет о готовности предаться новому занятию — всему, что подвернется под руку. Так Чарльз, чья трость только что полосовала пляж, принялся бросать плоские камешки по поверхности воды, а Джон, который воскликнул: «К черту политику!» — запустил пальцы в песок. Он ввинчивал руку глубже, глубже — по самое запястье и дальше, так что пришлось задрать рукав, — и во взгляде его исчезла напряженность, а точнее, тот постоянный фон опыта и мысли, что придает непроницаемую глубину глазам взрослого человека, и осталась лишь чистая, прозрачная поверхность, не выражающая ничего, кроме удивления, свойственного детям. Конечно, погружение в песок сыграло тут свою роль. Он вспомнил, что, если выкопать достаточно глубокую ямку, вокруг пальцев начинает сочиться вода, тогда ямка превращается в ров, колодец, родник, потайной канал, ведущий к морю. Пока он думал, что именно выбрать, пальцы, не оставившие своего занятия в воде, сомкнулись на чем-то твердом — на реальном и весомом предмете, который он понемногу сдвинул с места и вытащил. Под налипшим песком проглянула зеленая поверхность. Он стер песок. Это был кусок стекла — толстый, почти непрозрачный. Море полностью сгладило края и уничтожило форму, так что невозможно сказать, чем он был в прошлом: бутылкой, стаканом или окном; теперь это только стекло, почти драгоценный камень. Стоит лишь заключить его в золотую оправу или надеть на тонкую проволоку, и он превратится в драгоценность — часть ожерелья или тускло-зеленый огонь на пальце. А что, если это и в самом деле драгоценный камень? Может, он служил украшением смуглой принцессе, которая сидела, опустив пальцы в воду, на корме галеры и слушала пение рабов, везущих ее через залив? Или раскололся, упав на дно, дубовый сундук с сокровищами елизаветинских пиратов, и — столетиями перекатываясь по камням — изумруды выкатились наконец на берег. Джон повернул стекло, посмотрел сквозь него на свет, поднял его так, что в бесформенной массе расплылся торс и вытянутая правая рука его друга. Зеленый цвет чуть светлел или сгущался в зависимости от того, что было позади — небо или Чарльз. Джону это нравилось; он был удивлен; предмет в его руке был такой твердый, такой плотный и отчетливый в сравнении с непонятным морем и туманным берегом.

Внезапно он услышал вздох — глубокий вздох, свидетельствующий о том, что его друг Чарльз перекидал все плоские камешки, до каких мог дотянуться, или же решил, что это занятие бессмысленно. Сидя бок о бок, они развернули и съели свои бутерброды. Когда они, отряхиваясь, вставали, Джон взял стекло и молча посмотрел на него. Чарльз тоже посмотрел на него. Он, однако, немедленно увидел, что стекло не плоское; набивая трубку, он сказал с особой энергичностью, которой отгоняют странные мимолетные настроения:

— Так вот, если ты помнишь, о чем я говорил…