Поэт выпрямился и, не выпуская лопаты из рук, устало запрокинул голову Свинцово-серое осеннее небо низко нависло над коньками крыш деревни Абда. Смеркалось. Моросил дождь. Черные силуэты эсэсовцев в непромокаемых плащах казались порождением чьего-то бредового воображения. Но они были реальностью, как и шмайссеры, направленные на обреченных, как надсадно хриплое дыхание, как скрежет лопат, когда железо натыкалось на гальку в раскисшей от дождей земле, как отнявший тысячи человеческих жизней переход через Сербию, Банку, Задунайщину. Заключенным не давали есть. Всякого, кто пытался подобрать хоть что-то с земли, расстреливали в упор. В деревне Червенка эсэсовцы прикончили за одну ночь тысячу двести человек. И вот теперь была Абда, сентябрь 1944 года.

— Рыть! — рявкнул ближайший эсэсовец. — Слышишь, ты? Рыть!

Поэт согнулся, налег на лопату.

— Хотите спастись? — негромко прозвучало рядом.

Голос мог принадлежать только кому-то из товарищей по беде, и поэт даже не поднял головы.