Пятнадцатого июля 1960 года в восемь часов тридцать минут по московскому времени господин Фридрих Шторр, капитан теплохода «Джулиус Пиккенпек», порт приписки — Гамбург, сделал официальное заявление о не вернувшемся вечером с берега радисте Оскаре Груннерте. Капитан просил портовые власти Поморска принять меры по его розыску.

Через пятьдесят минут после заявления капитана Шторра полковнику Бирюкову доложили, что играющие ребятишки случайно обнаружили труп мужчины, укрытый в кустах. Прибежавший на крики испуганных детей постовой милиционер Федосеев немедленно сообщил по телефону о случившемся дежурному по горотделу милиции…

Когда Юрий Алексеевич Леденев, получив соответствующее указание от полковника Бирюкова, прибыл на место происшествия, труп был уже убран в машину и его собирались отвезти в морг для проведения обстоятельной судебно-медицинской экспертизы. Район обнаружения трупа был оцеплен милицией. Она не подпускала чрезмерно любопытных прохожих к группе работников уголовного розыска и экспертов-криминалистов из городского отдела. Среди них Юрий Алексеевич узнал капитана Корду и направился к нему.

— Здравствуйте, Леша, — Леденев пожал капитану руку, поздоровался с остальными ребятами. — Радист?

— Он самый, — ответил Корда. — Конечно, мы сейчас сообщим на судно и проведем официальное опознание. Но судя по фотографии на удостоверении личности, которое у него нашли, это Оскар Груннерт.

Интернациональный клуб, в котором встречались моряки иностранных кораблей, прибывающих в Поморск, находился на расстоянии полутора километров от проходной торгового порта и начинал свою работу со второй половины дня. Клуб организовывал для моряков экскурсии по городу, посещения театров, проводил встречи иностранцев с жителями Поморска, вечера дружбы — с танцами, играми и аттракционами. Здесь работал бар. В нем всегда был богатый выбор виски, джина, коньяка, пива и, конечно, русская водка, которую иностранные моряки предпочитали остальным напиткам. Заведовала баром Евдокия Абрамовна Савицкая, женщина около пятидесяти лет, которую все звали тетя Дуня. Зачастую моряки из других стран, уже бывавшие в Поморске, так и говорили: «Сегодня вечером у тети Дуни». Собственный штат у Интерклуба был невелик, и поэтому начальник клуба Семен Иванович Курбатов всячески привлекал общественные силы.

Работе Интерклуба помогали в основном молодые женщины, знающие языки. Преподавательницы немецкого, французского, английского, аспирантки рыбного института, переводчицы из морского пароходства.

Добровольная эта помощь приносила немалую пользу и самим переводчикам: отличная практика в разговорном языке.

Когда майор Леденев пришел в Интерклуб, там было еще пусто и только в баре слышались голоса. Юрий Алексеевич заглянул туда и увидел Евдокию Абрамовну. Она принимала привезенные с базы продукты и напитки.

Решив пока отложить разговор с барменшей, Леденев отправился в кабинет Курбатова.

— Вчера у нас был вечер дружбы норвежцев и англичан, — сказал Курбатов. — Было две группы моряков: с английского «Сильверсэнда» и с «Вестероллена» — норвежского судна. Последнее пришло вчера утром, оно стоит еще на рейде в ожидании места у причала. А для «Джулиуса» мы проводили мероприятие… Подождите, сейчас уточню.

Начальник Интерклуба перекинул листок настольного календаря.

— Вот, — сказал он. — Вечер встречи с моряками из Западной Германии. Тринадцатое число. Значит, это было позавчера.

— Следовательно, вы можете утверждать, что вчера моряков с «Джулиуса Пиккенпека» у вас не было? — спросил Юрий Алексеевич.

— Не было организованных групп с этого судна. А одиночки, уже побывавшие у нас однажды и знающие дорогу сюда, заходят к нам, как говорится, «на огонек». У многих из них пользуется популярностью наш бар.

Элерс.

Оскар любил выпить, но он почти не пьянел. Когда я увидел своего друга с английского судна и пересел к нему, Груннерт был навеселе, но не больше.

Нефедов.

А Хилльмер?

Элерс.

Примерно в том же состоянии.

Корда.

Как зовут вашего друга?

Элерс.

Джон Хьюстон, механик с «Сильверсэнда». Мы плавали с ним вместе на одной старой развалине под либерийским флагом в пятьдесят втором году. На ней и тонули вместе у Канарских островов. Я не видел его с тех самых пор.

После нескольких дней шторма, взбудоражившего Северное море, установилась ясная и теплая погода.

Едва стих ветер и улеглось волнение, из порта Гамбург вышел английский военный транспорт «Адмирал Ричардсон», направляющийся в Ньюкасл. В регистрационном журнале портовый чиновник в графе «Дата выхода» записал: «19 мая 1945 года».

Одиннадцать дней назад капитулировала фашистская Германия. Война в Европе длилась почти шесть лет и унесла десятки миллионов человеческих жизней.

Теперь, казалось, все позади. Никто не хотел умирать в эту прекрасную весну сорок пятого года. Стихли залпы орудий, засветились тысячами огней черные города, победные салюты расцветили майское небо, и потянулись эшелоны и транспорты с усталыми солдатами, которых так долго ждали дома. Вместе с ними возвращались и те, кто месяцы и годы провел за колючей проволокой концентрационных лагерей, испытал на себе все ужасы «нового порядка».

Пассажиры «Адмирала Ричардсона» как раз и относились в основном к этим двум категориям людей. Здесь были солдаты и матросы американских, английских и канадских частей, находящихся в Германии. Они возвращались на Британские острова. Здесь были узники из лагерей, в основном бывшие военнопленные. Находились на транспорте и раненые вместе с обслуживающим их медицинским персоналом.

Был конец августа, время, когда в Поморск приходили теплые ясные дни, которыми здешний климат редко баловал. В половине шестого вечера в подъезд дома, в котором жил диспетчер Поморского торгового порта Василий Подпасков, вошла молодая, хорошо одетая, привлекательная женщина.

Ровно через четверть часа к подъезду подкатило такси. Нетерпеливый пассажир на ходу раскрыл дверцу, и машина еще не застопорила ход, а он уже стоял на ступенях, мгновение помедлил, поглядев по сторонам, и тут же исчез в дверях.

Минут через пять входная дверь неожиданно распахнулась, из подъезда выбежала та же молодая женщина и стремглав бросилась по улице, но, заметив удивленные взгляды редких на этой тихой улице прохожих, она заставила себя сменить безудержный бег на быстрые шаги.

Вскоре из дома вышел человек, приехавший на такси. Глубоко засунув руки в карманы плаща, он постоял в нерешительности у подъезда, словно раздумывая, куда пойти, затем повернулся и медленно побрел вдоль улицы.

Но был еще и третий. Он прошел в дом после того, как ушел мужчина в плаще.

— Распорядитесь принять лоцмана, Валерий Николаевич, — сказал капитан, опуская бинокль. — Вон, торопится катеришко… Место нам в гавани Логен определили, как обычно, у мола Смольтерунскайен.

«Уральские горы», крупнотоннажное грузопассажирское судно, стоящее на линии Поморск — Скаген — Поморск, почти погасило инерцию и едва двигалось по серо-свинцовой глади бухты Скагенсхамн. Теперь уже и невооруженным глазом можно было увидеть идущий к «Уральским горам» лоцманский бот, несущий четырехугольный флаг, верхняя половина которого была белой, а нижняя — красной. На белом борту лоцбота четко выделялись черные буквы: «LOS».

Валерий Николаевич Яковлев, старший помощник капитана, перегнулся через фальшборт мостика и крикнул в мегафон, чтоб готовили штормтрап. Вахтенный штурман ответил с палубы, что все готово. Только вот с какого борта лучше выбрасывать трап?

Старпом покрутил головой; ветра не было вовсе. Глянул на подходящего полным ходом лоцмана и передал вниз:

— Стой! Стрелять буду! Стой!

Загремели выстрелы.

В тишине, наступившей вослед, был слышен шорох лиственных веток, срезанных автоматной очередью и упавших на мягкий ковер из пожелтевшей хвои. Сержант Степан Гончарик поймал в прицел мелькавшую меж стволов спину, и палец его был готов потянуть спусковой крючок. Но тут в памяти сержанта возникло лицо майора Леденева, его слова: «Только живым!», левая рука подбила автомат снизу — и пули снова ударили по верхушкам деревьев.

Неизвестный уходил.

Василий Пименович Бирюков предложил Леденеву отправиться домой и подумать по поводу нового дела, связанного с выстрелами в Палтусовой губе.

…Он прошел в спальню, лег в постель и попытался заснуть.

В первое время в сознании плыли образы, созданные впечатлениями дня, усилием воли Юрий Алексеевич отгонял их, они, сливаясь друг с другом, медленно ворочались и возвращались снова…

«Все внимание порту, — размышлял Юрий Алексеевич, — чует сердце, там связник Форлендера. В Поморске почти все связано с портом».

Он стал прикидывать, за какой бы потянуть конец, чтоб начать с него развязывать сложное дело. Вспомнились морские спички, листок из «Правил обслуживания корпуса судна», обнаруженные в тайнике. Надо будет негласно проверить все служебные экземпляры этих «Правил», успех маловероятен, но попробовать стоит. Сейф Форлендера теперь можно изъять, вряд ли «гость» придет снова, хотя недельку можно подождать.

— …Значит, говорите, туго пришлось… А я-то надеялся, что следующим рейсом доставлю Биллу и «посылку», и вас, — сказал Волк.

— Едва ушел… Хорошо, что вы рассказали об этом убежище. Если б не тайник, мы бы не встретились больше. По крайней мере, вне кабинета следователя.

Волк промолчал, подумав, что если б Мороз не подсказал ему в одном из своих писем о существовании тайника, то как раз у следователя они б и встретились с Беном. Волку не понравился тон, каким его подручный говорил с ним, он неприязненно взглянул на Бена, ругнул про себя Билла — мистера Гэтскелла, — так расхваливавшего Бена когда-то, но вслух ничего не сказал.

— Чем вы можете объяснить такую встречу, Бен? Считаете, что район оцеплен или это случайность?

— А что делать в Палтусовой губе солдатам внутренних войск? Насколько мне известно, закрытых объектов там нет.

Леденев не любил приходить на вокзал слишком рано и потом ждать, когда станут появляться соседи по купе, такие смешные в своей суетливости и заботах поскорее и поудобнее устроить чемоданы, как будто едут их вещи, а не они сами. Попутчики затем сядут, окруженные родными и друзьями, будут передавать бесчисленные поклоны близким, посыпятся последние просьбы, наставления, советы и даже расспросы, хотя, казалось бы, обо всем переговорили дома. Тут самое время выйти на перрон курить, так как места всем не достанется. За пять минут до отхода, когда проводница сурово удалит «посторонних», — снова взрыв человеческих эмоций, всплескивается суета, последние выкрики с перрона. Но вот поезд трогается, страсти постепенно утихают, люди начинают замечать, что в вагоне есть и попутчики, звучит традиционное: «Вы до конца?», и дорожная жизнь входит в обычную колею.

Юрий Алексеевич Леденев приходил к поезду за несколько минут до отхода. А если располагал временем, то предпочитал побродить по вокзалу, рассматривая пассажиров и пытаясь угадать, кто они, куда и зачем едут. Вещей у него всегда бывало немного, лучшего места в купе для чемодана он не искал, провожающих не имел, поэтому и позволял себе не торопиться.

Но в этот раз он изменил своим привычкам. Поезд из Поморска, на котором Леденев приехал в Москву, прибыл рано утром, ближайший на Понтийск уходил в девятнадцать часов. Весь день Юрий Алексеевич колесил по Москве, дважды побывал в кино и когда в половине седьмого оказался на Курском вокзале, ходить по его залам настроения не было. К тому же вокзал принялись перестраивать, теперь и залов-то как таковых не оказалось здесь вовсе.

Состав только подали, когда Леденев появился на перроне. У него был седьмой вагон. Через два вагона — ресторан. Пассажиров на перроне собралось много — курортный, «бархатный», сезон был в разгаре. Но когда Юрий Алексеевич разыскал семнадцатое место в пятом купе, то там никого не оказалось. Шевельнулась мысль, что придется ехать в одиночестве. «Это не так уж плохо», — подумал Леденев, но тут же обозвал себя наивным чудаком. Разве идут на юг пустые поезда в сентябре?

«Денек выдался! — подумал Леденев. — Однако пора спать!..» Он знал, что долго не сможет уснуть, но считал необходимым с первого дня подчиниться режиму, иначе не стоило сюда ехать. В назначенное время он разобрал постель, хотел закурить на сон грядущий, раздумал, спрятал пачку сигарет в ящик тумбочки, с интересом глянул на пустовавшее место. Соседа своего — сказали, что он военный врач, — Леденев еще не видел. Юрий Алексеевич щелкнул выключателем настольной лампы и вытянулся под простыней, чувствуя, как все сильнее болит голова, утомленная размышлениями о смерти Миронова. Леденев понимал, что лишь сон снимет нервное напряжение, в котором пребывают его душа и тело.

Окно, выходившее к морю, было открыто, легкий ветерок изредка залетал в комнату, и тогда Леденеву казалось, что он лежит сейчас в рыбацкой избушке среди скал одной из многочисленных губ — заливов, изрезавших побережье, куда он часто приезжал порыбачить в свободные дни. Летом суровое северное море пахло так же, как это, южное, лежащее ближе к экватору на двадцать пять градусов.

Леденев вздохнул, поморщился, опять и опять вспоминая лицо женщины, которой он сообщил трагическую весть.

«И это называется: человек поехал на курорт поправить нервную систему, — подумал Юрий Алексеевич. — Превосходная складывается ситуация».

Сон не приходил. По-прежнему проникали через окно запахи моря, и Леденев поднялся, не зажигая света, закурил.

Жители Понтийска, не успевшие эвакуироваться при подходе германской армии, и сейчас помнят те жестокие бои, которые развернулись в их округе летом 1943 года при освобождении города частями Красной Армии.

За месяцы оккупации немцы значительно укрепили подступы к городу и порту, и советское командование, располагавшее разведывательными данными об усиленной обороне Понтийска, задолго до штурма приступило к тщательной разработке предстоящей операции.

Освобождению города придавалось большое значение. С его утратой гитлеровцы лишались крупного порта, на котором базировались их корабли. Через Понтийск также снабжались армии, сосредоточенные на полуострове. С переходом Понтийска в наши руки германское командование было бы вынуждено спешным порядком выводить войска с полуострова, так как идущие с северо-востока армии могли отрезать понтийскую группировку.

Освобождение Понтийска привело бы к выходу нашей армии на ближние подступы к южной границе, позволило бы в перспективе замкнуть сухопутную и морскую блокаду придунайских государств, сотрудничающих с гитлеровцами.

По разработанному плану операции ответственность за нанесение главного удара возлагалась на крупный морской десант, призванный захватить неподалеку от Понтийска плацдарм, достаточный для приема основных частей, участвующих в освобождении города.

Когда Юрий Алексеевич отступил вправо и ощупал рукой холодную стену, он услышал, как рядом кто-то шумно вздохнул.

— Кто здесь? — негромко спросил Леденев.

Он осторожно продвинулся вперед и коснулся при этом шершавой известняковой стены пещеры. Известняк раскрошился под пальцами и с легким шорохом упал вниз. Вдруг рядом зашумело, захлопало, волна затхлого воздуха, кисловатого и терпкого, ударила Леденеву в лицо. У выхода, где было светло, появились хлопающие тени. Леденев понял, кого он потревожил в подземелье.

Это были летучие мыши.

«Вот черти, — подумал Юрий Алексеевич. — Напугали».

Глухие удары металла о камень. Еще, еще раз.

Звуки доносились из темного отверстия, пробитого в стене небольшой пещеры. Пещера была освещена скупым светом фонаря «летучая мышь», он стоял в углублении, выдолбленном сбоку от отверстия. Рядом сидел Панас Гордиенко.

Удары стихли. Старший лейтенант шевельнулся и тронул лежавший на его коленях конец троса. Трос дернулся, Гордиенко встал перед отверстием, поплевал на ладони и принялся выбирать трос.

Вскоре показался металлический короб, наполненный выбранной из шурфа породой. Гордиенко отнес его в дальний угол пещеры, уже засыпанный битым камнем, и опрокинул.

Когда он вернулся к отверстию, оттуда показалась голова Клименко.

Июль в Подмосковье выдался переменный, в смысле погоды переменный. День — дожди, два дня — солнце… Самые грибные условия. На последние дни месяца приходились суббота с воскресеньем, в пятницу Леденев закрыл среднее по трудности дело, «горящего» ничего не предполагалось, и мысленно он ехал уже на автобусе в озерную Мещёру, где знал заповедное грибное место.

Но человек предполагает, а бог, то бишь начальство, располагает…

Время подходило к рубежу, означавшему конец недели, «weekend» — усмехнулся Леденев и принялся собирать бумаги на столе, аккуратно разложил их по папкам, спрятал в сейф, одновременно достав оттуда клубок суровых ниток и оплывшую палочку сургуча. Он готовился опечатать сейф и зажег уже спичку, как в динамике селекторной связи зашелестело:

— Ты не ушел, Юрий Алексеевич?

Ничего особенного в таком вопросе не было, но сердце у Леденева екнуло, интуиция сработала, или что там еще…

— Ты разве не знаком с обстоятельствами этого «несчастного случая»? Я отослал подробное изложение сути дела Бирюкову.

— Читал я подробное изложение сути дела, читал, Алеша… Но ты ведь сам знаешь, что бумага говорит одно, а живой человек — другое, даже если говорят они об одном и том же. Так что ты уж, будь добр, расскажи мне обо всем по порядку.

— Хорошо, Юра, сейчас выложу, как на духу. Ты хоть выспался?

— Вполне. Свежий как огурчик.

— Тогда слушай.

Его убили ударом ножа в сердце.

— Точный удар, — сказал судебно-медицинский эксперт, осмотрев тело Игоря Киселева. Профессионально сработано, чисто.

— Вы меня утешили, Василий Кузьмич, — буркнул Корда. — Когда?

— Смерть наступила порядка двух часов назад. Дело тут ясное, по моей, разумеется, части. Ну, а подробности сообщу позднее, когда позволите забрать труп для исследования. Вопросы ставите обычные: другие травмы, яды, алкоголь?

— Пока да.

— Подобьем бабки, Юрий Алексеевич? — спросил Корда.

Начался десятый час вечера, но за окнами гостиничного номера, где сидели они вдвоем, было еще довольно светло.

Леденев заказал из ресторана ужин в номер, чем достаточно удивил администрацию: о подобном сервисе трубежские общепитовцы знали только по иностранным кинокартинам, но заказ приезжего товарища из Москвы исполнили.

Корда ел плохо, часто принимался за сигареты, налегал на местную минеральную воду, а пива Алексей Николаевич в отличие от Леденева не любил.

— Ты ничего не ел, Алеша, — упрекнул начальника горотдела Юрий Алексеевич. — Никогда не следует связывать удачи и неудачи с собственным аппетитом.

Рейсовый самолет из Франкфурта-на-Майне прибыл в Шереметьевский аэропорт с опозданием на полчаса. Над большей частью Польши и в Белоруссии висел мощный грозовой фронт, и пилоты провели машину в обход, южными районами Украины.

Среди пассажиров, прилетевших этим рейсом, была группа туристов из Швейцарии. Ожидавший их прибытия гид и переводчик «Интуриста», недавний выпускник института иностранных языков, заметно нервничал, поглядывая на часы, потому как получасовое опоздание могло сдвинуть намеченные мероприятия по временной фазе, а ежели возникнут осложнения на контрольно-пропускном пункте либо в зале таможенного досмотра… Нет, лучше пусть идет все без сучка, без задоринки.

Туристов из Швейцарии ждал и еще один человек. Внешне он ничем не отличался от москвичей — мужчин «летнего образца». Чесучовые брюки, туфли-плетенки, светлая безрукавка навыпуск с накладными карманами. Правда, на аэропортовской площади был припаркован бежевый «фольксваген» с дипломатическим номером, который принадлежал этому человеку, но при первом взгляде на его ординарную фигуру это никому бы не пришло в голову.

Замаскированный под рядового москвича дипломат беззаботно разгуливал по залам международного аэропорта, стоял у киосков с сувенирами, купил газету «Труд», «Сельская жизнь» и «Морнинг стар», а когда объявили на четырех языках о задержке рейсового самолета из Франкфурта-на-Майне, то он, как говорится, и ухом не повел.

Но, оставаясь в Шереметьеве еще какое-то время, этот человек дождался, когда группа туристов из Швейцарии прошла контрольно-пропускной пост и таможенный досмотр, все оказалось в полном порядке, границу для туристов открыли, и они переступили символическую черту, за которой начиналась для них территория Советского Союза и где ждал их с нетерпением представитель «Интуриста».