История службы остзейских немцев, шведов или подданных Финляндского княжества в Российском Императорском флоте уходит корнями в Петровскую эпоху и сформировала у историков скорее благожелательное отношение к тем людям, для которых Россия стала не просто домом, но жертвенность которых простиралась далеко за границы простой готовности служить государству Российскому верой и правдой. Из них, как, впрочем, и этнических немцев, веками складывались служилые слои империи. Они внесли свой значительный вклад в укрепление государственности и обороноспособности России, а имена многих из них навечно вошли в летопись ее военных и военно- морских побед.

Как и многие из них, выпускник Морского корпуса Гаральд Граф видел своим истинным призванием — службу империи на флоте. Путь к чину мичмана оказался непрост для юного финна, ибо даже поступить из‑за большой близорукости в корпус представлялось почти немыслимой задачей. Выручили семейные связи, пусть и отдаленные — соплеменник и герой обороны Севастополя — престарелый адмирал Оскар Кремер, начальник Главного морского штаба, ходатайствовал за племянника, и небезуспешно.

Учеба в Морском корпусе, если верить аттестации корпусных воспитателей и наставников, была необременительна. Не выказывая особенных успехов, он неизменно характеризовался начальством как «прилежный», «усидчивый» и прочим рядом синонимов, рисующим перед читающим образ кадета «не семи пядей во лбу», но берущего системностью подхода и зубрежкой. Усидчивость и прилежание снискали ему последовательные карьерные ступени в корпусной иерархии — от кадета средних специальных классов до гардемарина.

С началом Русско–японской войны, определенный на службу на транспорт «Иртыш», вошедший впоследствии во 2–ю Тихоокеанскую эскадру адмирала 3. Рожественского, Гаральд Граф прибыл на Балтику. У берегов Либавы транспорт потерпел аварию, и пока чинился, корабли эскадры ушли далеко вперед. Часть снарядов, необходимых для боевых кораблей, сгрузили в Либавском порту, отправив их во Владивосток по железной дороге, а оставшиеся грузы — уголь, обувь, малокалиберные патроны и 30 тонн пироксилина — громадный и тихоходный «Иртыш», догнавший эскадру лишь у Мадагаскара, так и вез на себе до Цусимы.

Это было далеко не первое плавание юного мичмана, ибо еще в бытность гардемарином хаживал он в учебные плавания на судах «Моряк» и «Верный», и даже на крейсере 1–го ранга «Князь Пожарский».

Февраль 1917 года переломил жизнь русского флота, сокрушив его обороноспособность, бездумно отменив ценой невероятных усилий военные успехи и достижения, подточив иерархическую основу чинов, поставив морского офицера на грань выживания и состояние социального изгоя.

Едва ли стоит пересказывать трагедию русского офицерства, в том числе и морского, с первых дней «революции» изведавшего на себе не просто моральные унижения и давление корабельной черни, но и безжалостно истреблявшегося по одной и той же схеме под лозунгами «Свободы, Равенства и Братства».

Даже самый легкомысленный дворянин, чью голову в лучшие годы забивали либеральные мысли о «благе народа», в мартовские дни 1917 года искренне пожалел о мягкости законов Российской империи, высылавшей подтачивавших государственный строй социалистов в Женеву или Лондон, а в худшем случае — в комфортный климат Туруханского края. Теперь было поздно что‑либо исправить, и страна стремительно катилась в пропасть, невзирая на отдельные попытки противодействия.

Флот, пожалуй, как никакой другой, кроме Армии и МВД социальный институт, столкнулся со звериным оскалом грядущего мрака с первых дней отречения государя. Сильные люди — адмиралы и офицеры — умирали с именем императора на устах, шли на матросские штыки, во всеуслышание проклинали предателей и кортиками пробивали дорогу из окружавшей их наэлектризованной демагогическими лозунгами толпы. Слабые — надевали красные банты, братались с утратившими всякий воинский вид матросами, заседали в комитетах и советах, якобы чтобы отстоять права офицерства. Однако какой бы путь сотрудничества с «массами» ими не был выбран, конец большинства оказался похожим. Им не верили, их убивали «для массовости», их презирали. Понявшие собственные заблуждения и бросив службу, пытались скрыться за границей. Иные — шли на поклон новой власти. Падение Временного правительства, сделавшего свое черное дело ниспровержения монархии, дало жизнь правительству большевистскому, еще менее заинтересованному в сохранении флота, как опоры державной власти, ибо ими на первых порах двигала безумная мысль «всемирного пожара» революций. В какой‑то мере флот мог бы облегчить эту задачу, но сам его институт был раз и навсегда подорван безответственными семью месяцами правления Керенского.

Желавшие примкнуть к большевикам и служить их целям, к сожалению, нашлись и среди офицеров флота. Перешедшие к ним, сразу вовлекались в политические игры, а исполнявшие долг до конца, нарушая при этом далеко идущие коммерческие планы Троцкого, как выведший от германцев Балтийский флот адмирал Щастный, безжалостно уничтожались, как посягнувшие на выгоды временщиков из состава первого советского правительства.

Лишь только в эмиграции с Гаральдом Графом стали происходить невероятные метаморфозы. Дважды женатый на русских женщинах, убежденный до поры протестант, он решился принять православие. Оставив карьеру военного моряка и сопряженную с этим возможность подняться до командующего национальными финскими ВМФ, он занялся в Германии литературной работой, прилежно и усидчиво собирая данные по боевому составу русского флота в недавно окончившейся мировой войне. Не лишенный дарования, в течение восьми лет Гаральд Граф выпустил две замечательных книжки, прочно вошедших в золотой фонд морской мемуаристики — «На «Новике»» (1922) и «Моряки» (1930). И, наконец главное превращение, произошедшее с ним в эти годы, — искреннее исповедание легитимного монархизма, выразившегося в безоговорочном признании великого князя Кирилла Владимировича главой Российского Императорского Дома в изгнании и долгая, длиной почти в два десятилетия, работа начальником собственной «Его Величества» канцелярии и личным секретарем.

К сожалению, годы бурной деятельности на ниве сбережения и упрочения монархического наследия оказались перечеркнутыми собственными признаниями Графа в поздних записях–мемуарах заслуг советской власти и бесперспективности восстановления монархической формы правления в России. Этой последней метаморфозы из «легитимистов» обратно в либеральный стан, похоже, не ожидал и он сам.

С кончиной великого князя Кирилла Владимировича и десятилетиями жизни вдали от России Гаральд Граф снова разочаровался в идее православной монархии, стремясь посеять ростки собственного неверия в душе молодого князя императорской крови — Владимира Кирилловича. Бывший личный секретарь «императора в изгнании» теперь всячески убеждал его сына в нецелесообразности заявления собственных прав на престол, в особенности в условиях германской оккупации части СССР. За что был взят под наблюдение гестапо, арестован и отправлен в лагерь Фронтсталаг на территории Бельгии. Молодой князь императорской крови Владимир Кириллович не замедлил отречься от своего старшего наставника, передав тому через администрацию лагеря уведомление об отставке.

На этом монархический этап жизни Гаральда Графа, как представляется нам, завершился. По окончании войны, когда сам князь Владимир Кириллович еще метался по Европе в поисках принимающей стороны в перевернувшемся с ног на голову послевоенном миропорядке, Граф выехал в США. В Новом Свете по закону всякий желающий принять гражданство Соединенных Штатов — этой колыбели невиданного равенства и демократии — отрекается от титулов, дворянских достоинств и иных атрибутов, выделяющих людей среди прочих, и Граф мирно доживал свой век на Восточном побережье.

Сожалел ли он об отречении от дворянства и большого пласта жизни, прошедшей под флагом Российской империи и ее ценностей, нам неведомо. Объективности ради, отстраняясь от непостоянства убеждений нашего героя, мы должны признать его несомненный вклад в русскую морскую литературу, щедро оставленную потомкам в напоминание о величии и славе Отечественного флота.

Головокружительно быстро развивались события, и летом 1914 года война былауже не фантазией, а действительностью. Наш маленький флот, несоизмеримо меньший, чем его противник, лихорадочно готовился принять всю тяжесть натиска сильнейшего врага.

14 июля была объявлена мобилизация

[1]

. Сейчас же, по заранее выработанному плану, все корабли спешно принялись грузить полные запасы снарядов, принимать мины, топливо, смазочные и расходные материалы и так далее. Все дерево, занавески, ковры, различные украшения в кают–компании и каютах, лишние запасы парусины, троса и другие горючие материалы свозились на берег. Везде работали не покладая рук. Мобилизация

прошла быстро и в образцовом порядке; никаких недоразумений, заминок или задержек не было, и по истечении назначенного срока флот был готов к выходу в море. Отряд заградителей, на который должно было лечь выполнение первой боевой работы, был готов по первому приказанию поставить большое заграждение на Центральной позиции; она шла поперек всего залива, по линии остров Нарген — Поркалаудд.

Наш Балтийский флот тогда состоял всего лишь из четырех линейных кораблей, десяти крейсеров (девять из которых было устаревших), тридцати шести старых миноносцев, пяти подводных лодок старого типа, шести заградителей и «Новика», единственного современного корабля

[2]

.

Вдобавок еще за несколько дней до этого линейный корабль «Андрей Первозванный» сел на мель и находился в Кронштадтском доке, причем мог войти в строй не раньше, чем через неделю. Таким образом, в самый серьезный момент флот был лишен одного из своих лучших кораблей

[3]

.