В результате длительных усилий МИДа и КГБ Германия становится единой, нейтральной, дружественной для СССР страной. На очереди — построение новой державы — Французской ССР!
1
— Послушайте, Верочка, неужели во всей Перми нет ни одного рулона туалетной бумаги?
— Борис Борисыч, если бы был, разве бы я для вас не достала? Даже в обкомовском распределителе — ни клочка! Говорят, завезут только со следующей навигацией…
И она вышла из моего кабинета, обиженно хлопнув дверью, обитой дерматином.
Я закурил. Нет, конечно, зря я наорал на свою верную секретаршу Верочку. Обычно она все мне достает — и вырезку, и сосиски, и колбасу. Недавно сыр исчез во всех магазинах, так Верочка мне приволокла два круга голландского — у пожарников выменяла, уж не знаю на что. Нет, дело не в Верочке. Просто у меня сдали нервы. Завожусь по всякому пустяку. В конце концов, могу же я, как и все советские люди, подтираться «Известиями», «Водным транспортом» или, в крайнем случае, «Пермской правдой». Извините за такие подробности. Но, видите ли, привык за последние годы пользоваться туалетной бумагой. Это у меня остались так называемые пережитки «проклятого Запада». Хочется чего-то мягкого, розового, а не передовую «Правды» «Завершим пятилетку ударным трудом», которую Верочка аккуратно порезала ножницами и нацепила на гвоздик в моем персональном туалете. И еще начинают лезть в голову глупые мысли — дескать, почему страна победившего социализма не может обеспечить своих номенклатурных работников качественной подтиркой? Или еще глупее — на складе обкома туалетная бумага есть, да держат ее для членов бюро, а мне, начальнику Камского речного пароходства, не дают, а значит, не уважают. А я ведь, между прочим, еще и генерал, хоть и в отставке, и Герой Советского Союза. И ведь знаю, что почитают меня в обкоме, даже побаиваются, просто нет в области туалетной бумаги, вся вышла но все равно обижаюсь, и эту свою обиду холю и лелею.
Тут запульсировал красный клавиш телефона. Я нажал кнопку первой линии и взял трубку.
2
Древняя история. Из другой моей жизни, о которой я стараюсь не вспоминать никогда. Но ведь это все было. В другие геологические эпохи. До ледникового периода.
А точнее — пять лет тому назад.
Итак, пять лет тому назад, в один осенний денек (но какая была погода — лило, светило солнце — хоть убейте, не помню), на Старой площади в каком-то из залов происходило рабочее заседание Секретариата ЦК партии. Вел Секретариат Второй секретарь, но присутствовал и Генеральный. Важный нюанс для тех, кто понимает. На повестке дня стоял один-единственный вопрос, по которому докладывал председатель Комитета госбезопасности СССР. А за спиной председателя КГБ сидели начальник одного из управлений Комитета и ваш покорный слуга, полковник Зотов. Присутствие начальника управления Комитета в подобных случаях обязательно — обсуждаемый вопрос был разработан его людьми. Мне же такая высокая честь выпала потому, что доклад председателю КГБ написал лично я, хотя, разумеется, составлять доклад мне помогал весь мой отдел.
Впервые в жизни я был приглашен на такое высокое совещание. Волновался ли я, нервничал, трепетал, обливался холодным потом, таял от сознания неповторимого момента? «Поверьте мне», — как писал Ленин в письме к кронштадтским матросам, — так вот, поверьте мне, портретных лиц, маячивших за, столом, я даже не видел — как в тумане, а все мое внимание было сосредоточено на словах и предложениях, которые произносил председатель нашего Комитета. Раза два он спутал фразы, три раза поставил ударение не там, где нужно, так я чуть не взвыл от досады. И хотя я знал, что с докладом члены Секретариата ознакомились заранее, а значит, уже было определенное мнение — иначе бы вопрос не обсуждался — но мне казалось, что неудачная интонация докладчика, ошибка в слове может испортить впечатление, а то и просто зачеркнуть итог деятельности управления, отдела и что уж лукавить — моей непосредственной десятилетней работы.
Десять лет мы готовились к этому дню. Последний месяц, чуть ли не ежедневно, начальник управления гонял меня «по ковру», как зайца, задавая коварные вопросы и требуя единственно убедительных ответов. Дважды начальника и меня вызывал председатель Комитета. Нас заслушала коллегия Комитета в полном составе. И после стольких репетиций и треволнений смысл доклада уже как-то не доходил до меня, а вот когда председатель, употребляя французский термин, делал ударение не на последнем слоге, я лез на стенку. Мысленно, конечно. Внешне, наверно, я вел себя, как и положено чекисту с горячим сердцем и холодной головой. Вот, правда, ладони были мокрыми — я их вытирал, пардон, о брюки.
