На исходе семнадцатого дня корабли, наконец, вышли из Магелланова пролива. Капитан приказал держать курс на северо-запад, к тропикам, и продрогшие матросы приободрились. Зеленые равнины и голубоватые остроконечные горы Огненной Земли таяли вдали, заволакиваемые туманом. Чайки и альбатросы носились над водой с тревожными криками, иногда мелькая над самой палубой, — и вдруг пропали. В мгновение ока налетел ветер. Натужно заскрипели мачты, захлопали и вздулись паруса, тросы напряглись, как вздувшиеся вены на лбу у измученных людей. Серо-синее море поседело от пенных бурунов, а из глубины уже подымались на поверхность могучие зеленые валы. А потом всё накрыла тьма и настал кромешный ад.

У самого борта выросла стена черной воды и, шипя, обрушилась на палубу, залив задраенный парусиной кубрик, сметая бочонки и ящики. Корабль накренился, крики людей, которые цеплялись за что только можно и, оскальзываясь, падали и катились по палубе, уносино шквалом. «Руби шкоты!» — надрывался боцман. Несколько человек полезли на ванты, зажав в зубах ножи и засунув за пояс топоры, еще несколько навалились на рулевое весло. Захлопали полуосвобожденные паруса, словно силясь совсем покинуть опостылевшие реи; корабль выправился. А уже новая вертикальная громада ледяной воды вырасталау самого бака, пугаюгцая и неотвратимая, как сама смерть. Шипение тысячи гремучих змей, грохот обвала, смертная тишина, звон в ушах — и спасительный глоток обжигающе холодного воздуха, пробирающего ознобом до костей. «Золотая лань», как утка, ныряла в могучих волнах, раз за разом страшным усилием выталкивая себя наверх и стряхивая с себя воду. Так продолжалось два месяца…

Большую часть своей жизни «пенители морей» проводили на соленых просторах океана, их основным домом являлся корабль. Однако дом этот не был уютным и даже не всегда оказывался надежным, о чем свидетельствуют многочисленные кораблекрушения. И дело здесь не только в коварстве морской стихии с переменчивыми ветрами и течениями или в западнях, расставленных подводными рифами у незнакомых берегов, а в качестве кораблестроения, которое оставляло желать лучшего. «Лучше в старой повозке на земле, чем на новом корабле в море» — эту поговорку сложили не кто-нибудь, а голландцы.

Обычно корабельные верфи были примитивными сооружениями, расположенными на морском или речном берегу, и носили временный характер. Их устраивали в лесистых местностях с преобладанием дубов

Чаще всего собственниками являлись небогатые дворяне, держатели каперских патентов, или торговцы, реже — знатные аристократы. Корабли строили в количестве, необходимом для удовлетворения экономических нужд местного населения — рыбаков и торговцев. Но когда наличие крупного и хорошо оснащенного флота стало делом государственной важности, появились большие королевские верфи, на которые отпускались ассигнования из казны. Во Франции крупными кораблестроительными центрами были Нант, Байонна, Дюнкерк и Марсель, в Англии — Портсмут и Плимут, в Голландии — Амстердам, в Испании — Барселона; в севильском порту размещались небольшие верфи для кораблей водоизмещением менее 200 тонн (крупные суда сходили со стапелей в Кантабрии и Америке).

Матрос был явно пьян. Он стоял, уцепившись обеими руками за леер, и смотрел перед собой невидящими глазами. Его напарник чистил оружие разложив его на тряпице на палубе и поглядывал по сторонам. Лицо его напряглось, когда он завидел капитана.

— В чем дело? — Глаза Робертса недобро сузились. — Пить на корабле запрещено. Забыл, что за это бывает?

— А пошел ты, — безразлично ответил лматрос и добавил смачное ругательство.

Всё произошло мгновенно: капитан вскинул руку, грянул выстрел, матрос упал. В груди его зияла дыра, в воздухе еще плавало сизое пороховое облачко.

Приятель убитого взвился, как разъяренный зверь.

Четвертый день на море стоял мертвый штиль. От духоты стучало в висках и распирало грудь, от смрада мутило. Матросы лежали на палубе, соорудив подобие тента из обрывков парусов; кое-кто метался в жару. Те, у кого не было сил добраться до отхожего места, ходили прямо под себя, и по доскам настила растекалась зловонная жижа.

Резкий запах ударил в нос капитану.

— Богдан! Палубу драить! — крикнул он, поморщившись.

Один из матросов с большой неохотой поднялся и бросил за борт ведро на лине. Прозрачная вода плескалась о края, играя бликами на солнце. Матрос уже размахнулся, чтобы окатить ею палубу, но тут к нему бросился другой, вырвал ведро и стал жадно пить соленую воду, обливаясь, кашляя и судорожно сглатывая. Вдруг он выронил ведро и сам упал на четвереньки: его рвало желчью; при каждом позыве он изгибался дугой, издавал болезненный, утробный звук, а потом со свистом ловил запекшимися губами воздух. Капитана самого чуть не стошнило. Он резко повернулся и пошел на полуют.

Кругом, покуда хватит глаз, простирался океан. Одноцветное небо, равнодушная вода, неподвижный воздух. «Где же мы, черт побери?» — подумал капитан. По его расчетам, они еще позавчера должны были подойти к Эспаньоле. Значит, тот чертов ветер здорово снес их к югу. И вот теперь — мертвый штиль, влажная духота и палящее солнце. Воды осталось полбочонка, а дождей не будет еще месяца два.

Абордажные крюки вцепились в обшивку мертвой хваткой; тут же, ломая фальшборт, на палубу упала ощерившаяся шипами доска, а на полубак со свистом полетели гранаты, рассыпавшиеся при взрыве мириадами кусочков жалящего свинца. Страшно закричал матрос, на котором загорелась одежда. Из облака едкого желтоватого дыма вынырнула страшная фигура: искаженное гримасой лицо было обрамлено густой черной бородой, заплетенной в тугие косицы, из ушей валил серный дым, разверстая пасть с желтыми клыками исторгала нечеловеческий вопль. Чудовище размахивало саблей в одной руке и пистолетом в другой. Солдаты невольно попятились, и пираты, один за другим спрыгивавшие на палубу, устремились вперед.

Завязалась рукопашная. Увидев перед собой пьяную орду, солдаты опомнились и перешли в наступление. Теперь уже разбойники подались назад, оскальзываясь в лужах крови и спотыкаясь о трупы. Со всех сторон раздавались лязг клинков и крики раненых. Однако вступить в поединок с Черной Бородой не решался никто. Споено пушечное ядро, он пробил строй солдат и остановился, увидев капитана.

Мейнард быстро вскинул руку с пистолетом и выстрелил. Белая рубаха пирата окрасилась кровью на животе, но он, точно раненый бык, заревел и ринулся на офицера, замахнувшись саблей. «Заговоренный!» — мелькнула в голове ужасная мысль. И в то же мгновение правое плечо Мейнарда ожгла пуля.

Тич был уже рядом; капитан перебросил саблю в левую руку и отбил удар. Подоспевший на помощь матрос ударил Тича кортиком в шею, и Черная Борода рухнул на колени, захлебываясь кровью — и всё еще размахивая окровавленным клинком.

Капитан выстрелил почти в упор, всадив ему пулю между глаз. Тело пирата завалилось на бок; шляпа с зажженными фитилями откатилась в сторону «Отрежь ему голову!» — закричал Мейнард матросу, не узнав собственного голоса. Матрос приблизился, но, как ошпаренный, отскочил в сторону: из окровавленного рта донеслось сдавленное ругательство.

Раскатистые звуки органа пронеслись под невысокими сводами церкви Святой Мелании, и вдруг сквозь цветные витражи внутрь хлынули потоки яркого солнечного света, заиграв на позолоте, на алом платье невесты, на синем мундире и золотых эполетах жениха, на белом облачении священника. Все невольно заулыбались, торжественно-напряженное выражение на лицах сменилось на благостно-умиленное.

Согласен ли ты, Жан Батист Эбер, взять в законные супруги присутствующую здесь Мари Габриэль Бернардину Нинон по обряду святой нашей матери Церкви? — вопросил священник.

— Да, — кратко ответил жених.

Соглашали ты, Мари Габриэль Бернардина Нинон, взять в мужья присутствующего здесь Жана Батиста Эбера по обряду святой нашей матери Церкви?

— Да, — еле слышно ответила невеста, потупив глаза.

— Хозяин, еще раму! Да поживее!

Золотая монета, пущенная уверенной рукой, завертелась на столе с журчащим звуком, обратившись в сияющее веретенце. Трактирщик осторожно прихлопнул ее ладонью и бережно смахнул с липкой столешницы в подставленную пятерню:

— Сию минуту!

— За здоровье капитана Эванса! — проревел моряк с черной всклокоченной бородой и политыми кровью глазами. Он опрокинул бутылку над своей оловянной чаркой.

— Эй, да она пустая!

— И это всё? — в голосе бородача звучала угроза.

— Всё» — коротко ответил Шотландец, всем своим видом давая понять, что разговор окончен. Но бородач не унимался:

— И вот за это я проливал свою кровь?

— Слушай, Джо, — не выдержал Шотландец, — за свою пролитую кровь ты уже получил двух негров, а твоя доля не меньше других.

— Ха! 3а этих полудохлых негров и полцены не выручишь, если не помрут по дороге! А где доля Джонни? Она тоже мне причитается!