Из Ануя Евстигней Тихонович Зотников выехал в полдень. Стояла жара. В горячем воздухе трепетало марево, и, казалось, все живущее на земле попряталось в тени. Поникли и травы, только яркие огнецветы, раскинув свои желтые лепестки, как бы радовались палящему зною июльского солнца. Тишина. Изнемогая от жары, Зотников откинулся в глубь тарантаса и задремал. Не заметил, как проехал небольшое алтайское село и стал подниматься на перевал. Вдруг лошадь остановилась и беспокойно повела ушами. Евстигней проснулся и лениво подстегнул коня:

— Н-но-о!

Лошадь не двигалась.

— Что за оказия? — Зотников вылез из тарантаса.

У дороги лежала мертвая женщина, судя по лицу, — алтайка. Возле нее, обхватив тонкими, как плеть, руками голые колени, сидел мальчик. По его лицу, оставляя грязный след, катились крупные слезы. Зотников шагнул к женщине.

В семье Прокопия Кобякова Карабарчика окружили лаской и заботой. Степанида была доброй женщиной и жалела найденыша.

— Сиротка ты моя бесталанная! — гладя его по голове, говорила она. И мальчик, чувствуя ласку, доверчиво прижимался к ней.

Верным другом был и Янька.

— Если Степка тронет Карабарчика, я ему мялку дам! — говорил он отцу.

— Драться нехорошо, — останавливал сына Прокопий.

В волостном правлении, куда приехал Зотников с жалобой на своего работника, ему заявили, что судить Прокопия Кобякова не могут.

Зотников в недоумении уставился на старшину.

— Теперь он солдат русской армии, на днях отправляем его в Бийск, к воинскому начальнику. — Старшина наклонился к уху богатого заимщика и, прикрыв рот рукой, зашептал с оглядкой: — Год провоевали, а конца не видно. Живем мы в лесу, молимся пню, ничего не знаем. А приемыша-то отберем, не сомневайся. Только ты… того… помалкивай пока. Отправим Проньку на фронт, а с бабой, поди, управимся! — Старшина хихикнул.

Степанида осталась с двумя ребятами в старой отцовской избе, что стояла на выезде из Тюдралы. Хлеба не было, кончилась и картошка. А тут начались бураны. По ночам в деревне выли голодные собаки. Заслышав их голоса, Делбек скулил у порога. За лето и осень он сильно вырос, и деревенские собаки, завидев на улице лохматого, на крепких, жилистых ногах пса, благоразумно прятались в подворотни.

В один из зимних дней к избушке Степаниды подкатила запряженная в кошевку пара лошадей. На облучке сидел рослый, свирепого вида мужчина, одетый в добротный полушубок. Это был новый работник Зотникова, по кличке Чугунный.

Прошел буранный январь. Заимку Зотникова занесло сугробами снега. Перемело лесные тропы, и редкий человек заглядывал сюда. Кирик помогал Чугунному управляться со скотом, чистил конюшни, коровники и, усталый, забирался вечером в теплый угол полатей, где, прикрытый лохмотьями, лежал игрушечный конь Атаман. Мальчик гладил коня по спине, снова и снова пускал по наклонной доске полатей.

Однажды он оставил коня на подоконнике и ушел помогать Чугунному, который чистил двор. Вернувшись в избу, застал здесь только остатки своего Атамана. Оторванная голова валялась под лавкой, одна нога была вывернута, и вместо копыт торчали клочки плохо склеенной бумаги. Кирик горько заплакал.

— Чего разревелся? — грубо спросил его вошедший Иван.

— Атамана кто-то сломал, — ответил сквозь слезы Кирик.

— Эка беда! Был Атаман, да сплыл. В печку его теперь… — Помолчав, Чугунный промолвил: — Я знаю, кто коня искалечил.

В один из солнечных зимних дней над Тюдралой понеслись тревожные звуки церковного набата. Все село пришло в движение: скакали верховые, шли пешие, скрипели колесами таратайки, ржали кони. На маленьких лохматых лошадях, густой колонной, к центру села двигались с Темиром алтайцы.

Группа фронтовиков, во главе с Прокопием и Печерским, вышла на площадь с Красным знаменем. Позади шагали Кирик и Янька. Сегодня Степанида надела на них новые рубахи, нарядила точно на праздник. Прокопий махнул звонарю, и тот умолк. Солнце заливало село, голубые горы и леса и, сверкая на льду реки, отражалось в окнах избушек.

Народ прибывал. Со стороны заимки Зотникова на окраину Тюдралы выскочил всадник. Покружил вороного коня и, подняв его на дыбы, яростно ударил нагайкой. Сверкнули на солнце серебряные накладки седла. Повернув лошадь, всадник бешеным галопом помчался обратно. Среди деревьев замелькали его богатая шуба и нахлобученная шапка, опушенная мехом выдры. Это был кривой Яжнай. Рано утром, объезжая зимние пастбища, он не нашел на месте пастухов и, узнав, что табунщики и чабаны уехали вместе с Темиром в Тюдралу, поскакал туда. При виде тысячной толпы народа бай струсил и погнал своего коня на заимку Зотникова.

Митинг открыл Прокопий:

— Товарищи! Буржуазное правительство пало! — говорил он. — В стране утвердилась власть рабочих и крестьян. Трудовой народ стал хозяином своей судьбы. Только через Советы мы придем к счастливой жизни. Да здравствует отец и учитель мирового пролетариата — Ленин!

Наступила весна 1919 года. День и ночь, не умолкая, шумели бурные реки Алтая. Буйно поднимались травы, яркое солнце согнало с междугорий последний снег. Жители Тюдралы и Мендур-Сокона приступили к севу.

Но над Горным Алтаем собрались грозные тучи.

…Глубокая полночь. В сельсовете светит огонек. Склонившись над столом, пишет что-то Прокопий. Его усталое, давно не бритое лицо кажется старым. Много забот. Недавно он получил известие от Ивана Печерского: молодая Советская Республика находилась в опасности. Предстояла тяжелая борьба с контрреволюцией.

На Сибирь надвигались белогвардейские полчища злейшего врага трудового народа — Колчака.

Поднимали голову местные кулаки.

Поднявшись на перевал, Кирик окинул глазами расстилавшуюся перед ним тайгу. Причудливой формы горы, покрытые лесом, уходили далеко на запад. Среди пышной растительности серебристой лентой вилась река. Леса стояли нетронутые. Нога человека ступала здесь редко: суеверный страх гнал людей дальше от страшной горы.

Бросив еще раз взгляд на тайгу, мальчик зашагал по склону горы. Достигнув южной стороны, остановился.

«Где-то здесь должен быть вход в пещеру», — подумал он. Закрепив один конец веревки за старую, высохшую лиственницу и не выпуская из рук аркана, Кирик заглянул в бездну и невольно отвел глаза. Далеко внизу кружили птицы, едва слышно шумела бурная река. Крепко держась за аркан, Кирик вновь глянул вниз: надо было отыскать выступ — площадку, о которой говорил Темир.

В нескольких метрах внизу был виден каменный выступ. Значит, вход в пещеру здесь. «Но как быть с Делбеком? Оставить его наверху и одному искать Темира? Трудно. Разве спустить сначала собаку на веревке? А хватит ли одного аркана для спуска? — Наклонившись над пропастью, он стал опускать другой канат. Его едва-едва хватило. — Веревку с собакой надо выпустить в тот момент, когда Делбек будет над выступом. Хорошо, если собака прочно встанет на камень. А если неудачно?»

Однако раздумывать было некогда.

Размышляя о последних событиях, Прокопий Кобяков взволнованно шагал из угла в угол. Карательные части колчаковского полковника Ершова двигались по Чуйскому тракту. Их натиск сдерживали партизаны, но все же белогвардейские части, подкрепленные артиллерией и пулеметами, упорно рвались к Тюдрале.

Заскрипела дверь. Прокопий оглянулся и увидел Темира.

— Наконец-то! Приехал кстати! — заговорил обрадованно Кобяков. — Как мальчик? Да вот и он сам! — улыбнулся Прокопий. — Наш скворец не замерз на ледниках?

— Скворец не только не замерз, но и помог заклевать коршуна, — сказал многозначительно Темир.

— О! — произнес одобрительно Прокопий. — Ну, докладывай, где Яжнай?

После окончания сельской школы Кирик и Янька уехали учиться в областной город.

Накануне отъезда к Кобяковым приехал Темир. Он был в новой шубе и шапке, которые надевались в особо торжественных случаях.

— Эзен!

— Здравствуй, здравствуй Темир! Проходи в передний угол. — Прокопий пододвинул табурет гостю.

Степанида захлопотала возле печки.

Наступила зима 1922 года. На вершинах гор, склонах и в долинах Алтая лежал глубокий снег. С северной стороны дул холодный, ледяной ветер, обнажая покрытые лишайниками камни и пожелтевшие с осени травы Город весь потонул в сугробах. Маленькие домишки занесло до самых крыш.

Каждое утро Печерский, Кирик и Янька, вооружившись лопатами, отгребали снег от ворот, а потом усталые, но довольные, садились пить горячий чай. На столе приветливо шумел самовар. Подвигая чашки ребятам Печерский, улыбаясь, говорил:

— Ну, будущие педагоги, инженеры, летчики, художники и агрономы, сейчас попьем чайку, а потом в школу.

— Я не буду учителем, — отзывался Янька, намазывая маслом кусок хлеба.

— Кем же ты хочешь быть? — Печерский внимательно смотрел на Яньку.

Кирик отставал по литературе и русскому языку. Правда, двоек у него не было — Павел Иванович занимался с ним иногда после уроков, — но все же русский язык Кирику давался с трудом. Помогал и Янька. Однажды учитель дал написать сочинение на свободную тему. Кирик долго думал, с чего начать. На дворе уже стояла настоящая весна. В открытые окна классной комнаты доносилось бойкое чириканье воробьев, и было слышно, как галдели грачи на тополях в школьном саду. С улицы раздавались веселые голоса ребят, игравших в бабки. Весенний теплый воздух нес с гор манящий запах согретой солнцем земли и прелых трав. Мысли Кирика унеслись в Мендур-Сокон, к Темиру и дедушке Мундусу.

— Почему не пишешь? — спросил Янька тихо.

— Не знаю, с чего начать, — вздохнул Кирик.

— А ты напиши, как ходил на охоту с Темиром, — посоветовал Янька.

Кирик обрадовался.

Склоны гор покрылись бледно-розовым маральником, цвели шиповники, акации и татарская жимолость. Среди буйных трав тянулись к солнцу бледно-синие колокольчики, белые, как снег, горные ветреницы и голубые змееголовики. Приятный запах трав, яркое солнце и горы манят в прохладу лесов и шумных рек. Прощай, школа, прощай, город! Впереди чудесное лето, целый мир таинственных приключений и неразгаданных тайн.

Кирик и Янька приближались к Бешпельтирскому перевалу. С него открывался величественный вид на Усть-Канскую долину. Справа виднелись террасовые горы, покрытые лиственницей, спускаясь выступами, они уходили далеко на север. Слева, точно исполинские колонны, высились голые скалы, и некоторые из них принимали причудливые формы старинных башен какого-то сказочного замка. Впереди лежало ровное плато, пересеченное лишь редкими холмами, а за ними, при слиянии двух рек, Кана и Кутергена, — районное село Усть-Кан. Еще несколько часов езды вниз по Чарышу, и они будут дома. Мальчиков охватило радостное волнение. Спустившись с горных круч Бешпельтира, они поехали быстрее.

— Мама с тятей, наверное, нас ждут, — говорил Янька. — Отдохнем денька два-три дома и поедем к Темиру, согласен?

Кирик кивнул головой. Он думал о прошлом, о своей встрече с Евстигнеем Зотниковым здесь, на Бешпельтирском перевале, о том, как его нашли Янька и дед Востриков.

— Посмотри-ка, кто-то едет нам навстречу.