Испорченная кровь – тот же яд, чему и служит примером Лукино Луккезе. Его мать была тедеска, – вы уж сами понимаете, что отсюда не может быть ничего доброго, немец – это негр, вывернутый наизнанку, кожа у него белая, да, но душа черна, точно кожа негра. Конечно, в этом виноват не человек, а природа; всякий человек добр до поры, пока он не захочет доказать, что это неправда.

Отец Лукино был Луккезе, и это всё, что известно о нем, потому что никто из нас не видал его, по бумагам жены и сына он значился существующим, этого было достаточно для нас да, вероятно, и для него.

Человек – не солнце, видеть его не обязательно, да и не интересно было знать, каков муж столь уродливой женщины и отец такого странного парня, как Лукино.

Синьора была толста, как бочка, на которую поставили бочонок и бочоночек, набитый рыжими и седыми волосами. То место, которое у обыкновенных людей называется лицом, у нее было красное и надутое, как пузырь, некоторые находили на нем глаза и нос, но – это они по доброте души, я видел только рот и в нем – несколько зубов зеленого цвета. Любила музыку, бывало, – с утра вертит не торопясь ручку какой-то машины, заключенной в ящике, а из ящика и лезла эдакая немецкая музыка – громкая, как вопль влюбленной рыжей кошки.

Молодчик Лукино – парень сухопарый, с длинными жуками, он ходит, глядя в землю, и люди редко видят его голубовато-зеленые глаза, капризные, как вода моря. Галстух он носил тоже зеленый, от этого и подбородок кажется позеленевшим, как у мертвого.