Грузовой звездолет «Алькар» потерпел аварию в четвертом секторе второго квадранта галактических координат, вдали от разведанных звездных трасс.

Сама по себе авария была не слишком серьезной — отказали вспомогательные двигатели. Проблема состояла лишь в том, что для ремонта нужна была посадка. Оборудование для работ в открытом космосе на корабле этого класса не предусматривалось.

Я нервно вышагивал по своей каюте, пытаясь найти выход из сложной ситуации, в которую мы попали по вине капитана, человека излишне самоуверенного и неуравновешенного. Ему вообще не следовало соглашаться на этот сомнительный фрахт и загонять свой старый, до предела изношенный корабль на окраину исследованной зоны. Но победила алчность, и, как всегда, разумные доводы, противопоставленные выгоде, оказались отвергнутыми. И вот теперь мы не могли отремонтировать корабль, потому что для этого необходима посадка, и не могли сесть, потому что садиться было просто некуда.

В пределах досягаемости двигателей локаторы не смогли обнаружить ни одного небесного тела. Не было ни астероидов, ни остатков комет, ни планет. Космос вокруг корабля был девственно чист, а от ближайшей базы нас отделяло не меньше трех оверсайдов. Без вспомогательных двигателей войти в оверсайд невозможно. Проблема усложнялась все больше, грозя обратиться в неразрешимую.

Я старался придать своим рассуждениям сухую форму и беспристрастный стиль, словно писал отчет. Это немного успокаивало, помогало думать и создавало иллюзию некой отстраненности, будто от решения вопроса не зависела моя собственная жизнь.

Я стоял в нескольких метрах от корпуса корабля и наблюдал за тем, как в ослепительном свете прожекторов разворачивается стандартная операция, обязательная при посадке корабля на неисследованной планете. Следовало считать планету опасной для людей до тех пор, пока не будут получены данные, опровергающие эту установку, но у меня имелись все основания полагать, что такие данные не будут получены никогда.

У экипажа не было времени на изучение чужой планеты, да эта задача и не могла стоять перед коммерческим грузовым кораблем. Если мы сумеем отремонтировать «Алькар» и нам удастся благополучно взлететь и уйти в оверсайд на отремонтированных в походных условиях двигателях, если, наконец, удастся благополучно добраться до базы, мы сообщим координаты открытой нами планеты Координационному Комитету Звездоплавания, и тогда, в том случае, если ученые комитета посчитают эту, укрытую вечной тьмой, планету достойной изучения, — сюда направят исследовательский звездолет, оснащенный всем необходимым.

Только вряд ли это случится — ежегодно открывались десятки мертвых, непригодных для жизни планет, а каждая исследовательская экспедиция требовала огромных средств.

Разве что Каринин окажется прав и мы найдем здесь бесценный скандий — единственный металл, способный укрепить внутреннюю поверхность плазменных двигателей корабля до такой степени, чтобы они могли выдерживать звездные температуры. Но это вряд ли. Даже если он здесь есть — ни один человек не сможет покинуть небольшую площадку вокруг корабля, закрытую защитным полем.

Два десятилетия полетов, прошедших с тех пор, как был открыт оверсайд, сделавший доступными далекие звезды, научили людей осторожности.

Цепочка следов робота резко уходила вправо. На какое-то время мы потеряли их из виду, потому что не хотели приближаться к неизвестному растению, сумевшему пробить своим излучением защитное поле корабля.

Мы обошли растение по большой дуге и вновь обнаружили след робота. В рыхлом песке ноги увязали почти по щиколотку, продвигаться было довольно тяжело, но зато следы отчетливо виднелись даже в инфрареде.

— Куда ты его направил? — спросил я. Каринин в ответ пожал плечами, и тонкая ткань комбинезона легкой защиты хорошо передала его жест.

— В тот момент у меня не было времени об этом думать. В любую минуту в рубку мог войти кто-нибудь из команды и заметить мои манипуляции с роботом. Он будет идти по прямой, пока не упрется в какое-нибудь препятствие.

— Ты что, рехнулся? Роботы этого типа способны передвигаться почти в любых условиях, нам его никогда не догнать!

Метров триста я прошел, как во сне. Бывают такие редкие сны, когда человек словно летит над поверхностью Земли. Он знает, что с ним ничего не случится, и необъяснимое чувство восторга переполняет все его существо.

Риск сломать ногу, возможное падение с обрыва и даже смерть — потеряли для меня какое-либо значение.

В инфрареде я видел, что справа и слева зияют пропасти. Всего один шаг отделял от последней черты — такой узкой стала в этом месте тропа, если можно было назвать тропой изрезанный расселинами и усеянный обломками скальный гребень.

В старой электронной книге я читал о том, что монахи древних тибетских монастырей умели бегать в полной темноте без дороги, с недостижимой для нормального человека скоростью. Нечто подобное сейчас происходило со мной, и только глубоко в подсознании притаился едва заметный комочек страха. Подсознание не желало мириться с моей восторженной расслабленностью, оно чувствовало, как близко подступила ко мне смертельная опасность.

Наконец в наушниках прозвучал приказ остановиться. Это был именно приказ. Я знал, что не посмею ослушаться, и даже не удивился своей раболепной покорности. Скорее всего, потому что считал, в случае необходимости я смогу сбросить с себя овладевшее мной оцепенение. Но пока я не получу всей информации о том, что здесь притаилось, я не стану сопротивляться...

Рабочее место техника Сварисова находилось в реакторном отсеке, возле контрольного пульта второго генератора. Но с тех пор как исчезли помощник капитана и штурман, его трудно было застать на рабочем месте.

У Сварисова появилось гораздо более увлекательное занятие, чем нудное сидение у контрольного пульта. Господа из офицерского корпуса могли себе позволить многое. Но даже и они обязаны соблюдать основные параграфы космического устава, и уж коли они решились покинуть корабль на планете класса «А» — тому должны были иметься весьма веские причины. И Сварисов решил докопаться до этих причин.

Начал он с того, что собрал все возможные сведения о планете, на которой очутился их корабль. Сведения оказались весьма скудными и противоречивыми, поскольку ни в звездном атласе, ни в информационной базе данных такой планеты не значилось.

Но если им посчастливилось открыть неизвестную планету, об этом событии следовало бы объявить по гиперсвязи и вызвать сюда исследовательский корабль. Однако капитан не сделал этого. Почему? Если бы он включил генератор гиперсвязи, об этом знала бы вся команда. Но генератор не включался, хотя стоянка корабля на неисследованной планете уже превысила все отведенные для этого инструкцией сроки.

Оставалось последнее предположение — они приземлились на планете, о которой не следует кричать по гиперсвязи. Что же это за планета?

Я лежал, распластавшись, совершенно неподвижно. Я должен был уже умереть, и двигаться мне не полагалось. Боковым зрением я видел плиты каменного пола, на котором лежал, совершенно не похожие на камень под скалой «Прощаний». Я ударился об этот пол и даже не потерял сознания. Смерть предполагает полную неподвижность, так, во всяком случае, я считал до сих пор, но вокруг меня что-то определенно двигалось, и, в конце концов, я рискнул приподнять голову и осмотреться.

Я действительно лежал на каменном полу, в своей изорванной рабочей робе, на которой не было ни единого пятнышка крови. Прямо напротив меня возвышался портал огромного камина, в котором ярко пылали дрова. А чуть в стороне, уперев руки в боки, стоял довольно потешный старик в голубом халате, расшитом звездами. Его седая борода спускалась ниже пояса и казалась такой густой, что за ней невозможно было рассмотреть лица, — разве что глаза ярко сверкали из глубин этой волосатой пещеры.

— Это что еще за явление? — спросил он голосом, слишком бодрым для владельца такой бороды.

Лишь теперь наступила реакция, и смертельный ужас, летевший вслед за мной сквозь миры, настиг меня наконец. Сердце забилось, как пойманный кролик, и обильный холодный пот прошиб меня насквозь.

— Где я? — проблеял я, едва слышно. — Я умер?

Мне пришлось ждать целых два дня, прежде чем представился подходящий случай поближе познакомиться с городом, в котором я так неожиданно очутился. Спейс куда-то отлучился по своим делам и должен был вернуться лишь к вечеру. Перед уходом он долго распространялся о том, что я не подготовлен к новой обстановке, что снаружи меня ждет много опасностей и неожиданностей, и только здесь, в его доме, находящемся под охраной закона о неприкосновенности федеральных дипломатов, я могу чувствовать себя в полной безопасности. Мне порядком надоели его увещевания, и я с нетерпением ждал момента, когда останусь один.

Наконец Спейс важно удалился, закрыв за собой двойную дверь.

Я упорно пытался понять, почему Спейс принял горячее участие в моей судьбе, почему она ему небезразлична. Мне казалось, что моего рассказа, которому он вряд ли до конца поверил, и даже проделанного им надо мной эксперимента, для этого недостаточно. Должна существовать какая-то другая, более серьезная причина, и выяснить ее, находясь взаперти, в четырех стенах, я не мог. Все ответы находились снаружи. Сама личность Спейса вызывала у меня массу вопросов. Его манера неожиданно надевать на себя личину средневекового алхимика, а через минуту разговаривать нормальным современным языком, сначала порождала недоумение, но постепенно начала раздражать, а его опасения по поводу мести Джины за мой побег казались мне преувеличенными.

Все же некоторыми из его советов я собирался воспользоваться, прежде всего мне нужна была одежда, подходящая для этого мира. Не слишком утруждая себя правилами приличия, я решил исследовать огромный шкаф, занимавший в доме Спейса половину прихожей.

Как я и предполагал, здесь висели наряды на все случаи жизни, от торжественных приемов до тайных прогулок по ночам. Я выбрал самую скромную одежду, но и она показалась мне довольно дурацкой. Камзол, слишком длинный и слишком яркий, перепоясывался кожаным поясом, с кольцами для крепления то ли меча, то ли шпаги. Самого оружия в шкафу не оказалось, и это меня слегка беспокоило, поскольку я не знал, принято ли здесь ходить по городу невооруженным. С размером все оказалось в порядке, камзол пришелся мне впору, на что я не надеялся, Спейс был выше меня и по-стариковски тощим.

— Похоже, вы специально охотитесь за неприятностями. Я ведь просил вас не покидать мой дом, но вы ухитрились не только нарушить наш уговор, но ввязались в поединок с капитаном и нажили себе смертельного врага. Кстати, почему вы его не убили?

— Воспитание помешало. Я не привык резать людей мечами.

Спейс, до этого расхаживавший по своей просторной гостиной, будто маятник, заставляя меня следовать за ним взглядом, теперь остановился напротив диванчика, на котором я сидел, упер руки в бока и уставился на меня так, словно увидел впервые.

— Однако вы неплохо справились с лучшим фехтовальщиком лорда Грегориана.

— Я не знал, что он лучший фехтовальщик. Если бы знал, то убил бы меня он. А кто такой лорд Грегориан?

Какое-то время я ждал, прислонившись к стене и сжимая в руках арбалет, который мне удалось освободить от спускового устройства. Теперь он стал моим единственным оружием. Не то чтобы я на него особенно полагался, но все же чувствовал себя уверенней. Вот только одной стрелы против моих могущественных врагов, способных прожигать каменные стены, явно было недостаточно.

У самого входа висел старый гобелен, на котором Спейс развешивал образцы древнего оружия, он говорил, что такие украшения в моде и имеются в домах всех уважаемых горожан. Кроме ни на что не пригодного старинного барахла, здесь были полуметровые дротики, для метания которых требовалось особое умение — владение короткой веревочной петлей, закреплявшейся на плече метателя. Без петли это были просто длинные палки. С первого взгляда они меня не заинтересовали, тем более что рядом висела целая коллекция кремневых ножей. Спейс очень гордился этими ножами, поскольку их ему доставили из столицы Федерации. Шаранкарская колония еще не успела опуститься до уровня каменного века, так что подобные изделия могли быть только привозными и потому ценились особенно высоко. Но мне от этого не легче. Было бы гораздо лучше, если бы на гобелене висел, к примеру, бластер.

Приходилось довольствоваться подручными средствами. В конце концов мне в голову пришла довольно удачная мысль приспособить метательные дротики в качестве дополнительных стрел для арбалета. Они были слишком длинными, пришлось укоротить их почти наполовину, но, главное, они были снабжены тяжелыми бронзовыми наконечниками, и, испытав одну такую самодельную стрелу, я убедился, что с близкого расстояния она вполне способна пробить даже металлические доспехи.

Засунув дюжину этих импровизированных стрел за пояс, я передвинул табурет так, чтобы видеть отверстие в стене и дверь одновременно, довольно удобно устроился на своем боевом посту и стал ждать, когда пожалуют незваные гости. Позже, обдумывая свои действия, я должен был признать, что не оценил в должной мере угрожавшую мне опасность.

Затянувшаяся прогулка по городу и изрядное количество пива, выпитое во время сидения в кабачке, слегка меня утомили, и вскоре меня начал одолевать совершенно неуместный в моем положении сон.

Не успели мы пройти и двух кварталов вдоль городской стены, как Спейс заметил преследование. Небольшой отряд пикерменов из личной гвардии самого лорда Грегориана следовал за нами на небольшом расстоянии, не приближаясь и не отставая.

— Какого черта им от нас надо? — Я давно заметил, что в лексиконе Спейса слово «черт» занимало почетное место, хотя мне было запрещено употреблять его. На этот раз я мысленно согласился со своим провожатым. — Их время кончилось, они должны сидеть в крепости, а не разгуливать по городу! — продолжал возмущаться Спейс.

— Что будем делать? — лаконично спросил я, прервав поток его недовольных высказываний.

— Они от нас не отстанут до самых ворот, а там объединятся с охраной и тогда нападут. Придется нам сделать это первыми. Начинай!

— Почему я?

Я сидел в небольшом запущенном кабачке, неподалеку от старого космодрома, и медленно тянул вторую и последнюю на сегодняшний день кружку пива.

Местное пиво отвратительно пахло хозяйственным мылом, но было достаточно крепким, и после третьей кружки жизнь уже казалась вполне сносной, а после четвертой — прекрасной. К сожалению, я должен был беречь каждую мелкую монету и не мог себе позволить больше двух кружек подряд.

Из-за этого неприятного обстоятельства я пребывал в некой прострации, где-то посередине между сносной жизнью и отвратительной действительностью.

Работы не было, деньги заканчивались, а мое присутствие в районе заброшенного космодрома выглядело совершенно бессмысленным. Сейчас обещание Бартоломея переправить меня на Землю казалось таким же бредом, как и все случившееся со мной на Черной планете.

Космодром не работал уже лет сто и напоминал теперь свалку старого железа. Там даже сторожа не было, и некому было послать кораблю навигационный луч для посадки. Единственным напоминанием о былом процветании был этот кабачок, называвшийся «Левый стабилизатор». Я спросил у бармена, почему именно левый, и получил достойный ответ:

Меры безопасности, предпринятые во время нашего передвижения по городу, произвели на меня удручающее впечатление. Нас сопровождал отряд из двенадцати редженеров, одетых в защитные комбинезоны и вооруженных самым современным оружием. Кого они здесь опасались, в средневековой вотчине лорда Грегориана, оставалось для меня непонятным, но каждого встречного жителя приветствовал почти беззвучный хлопок парализатора, после чего он медленно опускался на землю, теряя сознание.

Я знал по собственному опыту, каким мучительным и долгим будет пробуждение этих несчастных. Заметив мое возмущение, Павловский неохотно пояснил:

— Чем меньше людей будет знать о нашем посещении и о том, что вы покинули планету, тем лучше. Все это мне не нравилось, но согласие было дано, и отступать теперь было поздно. Мысленно я уже попрощался с Лимой, на которой прошли без малого четыре года моей жизни. Здесь я встретил Арию и навсегда оставил ее в образе птицы, который теперь она уже не могла покинуть, чтобы снова стать человеком, в этом была и моя вина... Она готова была пожертвовать жизнью ради меня, и вот теперь я покидал ее навсегда, так и не решившись проститься. Поздние угрызения совести не способствовали хорошему настроению. Я вспоминал тех, кто научил меня жесткому контролю за подсознанием, основам прикладной магии, владению холодным оружием и многому другому. Сейчас, когда я навсегда покидал Лиму, даже не попрощавшись со своими учителями, эти знания мало мне помогали... Несмотря на дурные предчувствия, принятое решение все еще казалось мне правильным.

Совсем скоро мне предстояло узнать, не было ли оно самой большой ошибкой в моей жизни. Почему я поверил этим людям на слово? Откуда мне известны их истинные намерения? Чем дальше мы продвигались, тем большее сомнение меня охватывало. По бесцеремонному обращению редженеров Павловского с местными жителями я понял, что отступать поздно. Они все равно доставят меня на корабль, если он существовал. Теперь я сомневался даже в этом, но вскоре среди невзрачных холмов пустыни я заметил легкое марево, выдающее на близком расстоянии силовое маскировочное поле.

Посадочный бот находился всего в паре километров от Ластера, и когда это поле было выключено, я удивился тому, как в двухметровой металлической чечевице могло разместиться столько людей.

Я не хотел, чтобы Павловский с самого начала составил обо мне неверное впечатление, и постарался не опоздать. Медицинская аппаратура на этом корабле работала неплохо, так что чувствовал я себя вполне сносно. Только времени на то, чтобы привести себя в порядок, почти не осталось. Ну что же, зная, что я выбрался из медицинского отсека всего час назад, думаю, капитан простит мой внешний вид.

Корабельные часы едва успели закончить свои мелодичные удары, одинаковые на всех кораблях космофлота и называемые почему-то склянками, когда я нажал кнопку у его двери.

Каюта Павловского оказалась совсем небольшой и производила впечатление чего-то временного. Она походила на гостиничный номер и на рабочий кабинет одновременно.

Капитан сидел за столом в окружении дисплеев и голографических проекторов, способных мгновенно показать любую часть корабля или связаться с центральным компьютером.

Конечно, постоянная готовность к действию — вещь похвальная, но, на мой взгляд, для этого существовала рубка управления, а каюта должна предназначаться для отдыха и нормальной жизни. Или у Павловского на этом корабле не было возможности для нормальной жизни, или это было началом одной из многочисленных космических фобий, рано или поздно настигающих космонитов, слишком много времени проводивших вдали от родной планеты.

Какое-то время Грантов молча рассматривал меня, видимо, стараясь понять, что со мной произошло. Но это вряд ли ему удалось.

— Чтобы укрепить наше взаимное доверие, мне придется вам кое-что показать.

— Не делай этого, Эрвин! — выкрикнул капитан.

— Рано или поздно нам придется познакомить этого человека с нашей задачей. Не мешай мне, Валентин.

И не обращая больше внимания на явное неудовольствие Павловского, Грантов достал из сейфа толстую папку с грифом «секретно». В самом верху папки крупным шрифтом было напечатано название учреждения, которому принадлежали документы. «Управление внешней безопасности». Грантов взвесил папку на руке, словно решая в последний раз, стоит ли с ней расставаться, и протянул ее мне.

Я распахнул дверь медицинского отсека, пожалуй, слишком резко. Следовало, по крайней мере, предупредить о своем визите. Я вовсе не собирался пугать милого доктора, столь заботливо проводившего свои исследования над моим организмом, пока я был без сознания.

Однако мое дело не терпело отлагательств, и я находился в таком состоянии, когда соблюдение норм вежливости становится обременительным.

Она приподняла голову от дисплея сканера, стоявшего на ее столе, и посмотрела на меня пристально, словно видела в первый раз. В ее огромных карих глазах светился ум и интеллект, но в них не было испуга. Кажется, на этом корабле нашелся хотя бы один человек, которого мое внезапное появление не ввергало в состояние шока.

— Доктор Ленская, простите за официальное обращение, я не знаю вашего имени и не знаю, как вас называют пациенты.

— Они зовут меня просто доктором. А друзья называют Ладрой. Надеюсь, мы станем друзьями, Крайнев, и тогда вы тоже сможете называть меня по имени.