Началось все с того, что копье Георгия Победоносца на несколько миллиметров отклонилось в сторону от головы змея.

В среду вечером копье еще было на месте, а в четверг утром Глеб обнаружил, что икона изменилась.

Собственно, это была не икона — скорее картина, не имевшая никакой художественной ценности, современная поделка. Отец привез ее в качестве трофея из Германии по единственной причине — не хотелось ему оставлять на чужбине нашу русскую икону, вывезенную из безвестной российской избы.

В конце концов, именно эта картина и стала единственным наследством Глеба. Картина да еще старая, пропахшая мышами однокомнатная квартира на Сретенке.

На какое-то время Глеб постарался забыть о копье — скорее всего, он ошибся. В этом не было ничего удивительного. Когда молодой человек оказывается полностью отрезанным от мира, ему начинают мерещиться странные вещи. Рана, полученная год назад в Афгане, навсегда лишила его обеих ног. Тихо без лишних слов и громких прощаний, исчезали старые друзья. Сегодня не пришла Люда, и, прождав ее весь вечер, Глеб понял, что и она не придет уже никогда. Он не испытывал ни горечи, ни сожаления, только глухую тоску, которая вмещала в себя все сразу, все невзгоды последних двух лет.

К вечеру иконка уменьшилась до размеров спичечного коробка. Собственно, теперь это была уже не икона. Гладкая, с обеих сторон полированная темная дощечка, на которой даже в лупу нельзя было рассмотреть ничего, кроме древесных пор. От прежнего на ней осталось разве что отверстие, куда раньше входил гвоздь.

Глеб встревожился, и ему стало грустно оттого, что больше невозможно было увидеть девушку на берегу озера. Но, рассматривая дощечку, он вдруг понял, какой образок имела в виду книга в своем вчерашнем послании. Вот же он, лежит у него на ладони, оставалось сплести волосяной шнурок…

Интересно, где он возьмет для этого волосы? В современной квартире это совсем не простая задача… Может, использовать для этого капроновый шнурок? И вообще, не лучше ли спрятать образок в надежном месте? Ведь каждый может заметить у него на шее этот странный шнурок.

Но книга предлагала повесить образок на шею на волосяном шнурке, и, пока он не разберется во всем этом, нужно точно следовать полученным инструкциям.

Не переставая сквозь зубы высказывать все, что он думает по поводу собственной глупости и нелепых желаний какой-то доски, Глеб тем не менее приступил к поискам нужного материала.

Квартира у Алексея была какая-то путаная. Раньше там находилась коммуналка, потом всех жильцов расселили, началась приватизация, и вся огромная эта жилплощадь досталась Алексею просто потому, что он не успел из нее вовремя выехать.

Квартира начиналась длиннющим коридором, в который выходило неопределенное количество комнат. Глеб никогда не мог точно сказать, сколько именно их было, иногда ему казалось, что три, иногда, что четыре. В Москве часто встречаются подобные квартиры.

В Лешкином кабинете за столом сидел, по-хозяйски развалясь, незнакомый мужчина с окладистой темной бородой. Он был относительно молод, и потому борода производила странное впечатление инородности, словно приклеенная нарочно, чтобы этого человека принимали не слишком всерьез.

Кроме бороды, бросались в глаза очки в золотой оправе и белые полные руки.

Глеб вкатился в квартиру Алексея вместе с водителем санитарки, который толкал перед собой его коляску, и теперь их в кабинете оказалось четверо, считая и самого Лешку, глаза у которого как-то странно бегали, избегая смотреть в сторону Глеба.

Глеб шел уже больше часа. Вокруг было так тихо, как никогда не бывает на Земле, — не щебетали птицы, не стрекотали кузнечики. Трава и деревья хоть и выглядели похоже, все же отличались от земных растений и оттого казались ненастоящими. На Среднерусскую равнину местность явно не походила…

Глеб проголодался, промок и чувствовал себя глубоко несчастным, даже свобода движения больше не радовала, словно его молодое, вновь ставшее здоровым тело принадлежало теперь кому-то другому.

Вокруг не было ни малейших следов человеческой деятельности. Местность выглядела совершенно дикой. Ближе к реке почва постепенно понижалась, заросли редели. Вскоре ему удалось обнаружить кусты с крупными плодами, и он немного утолил голод, не слишком задумываясь о последствиях подобной трапезы — выбора у него все равно не было. Вкус плодов оказался терпким, кисловатым и несколько напоминал таежную голубику.

Вскоре он почувствовал себя значительно лучше. Во всем теле разлилась непривычная бодрость. Очевидно, в плодах содержалось какое-то наркотическое вещество.

Солнце между тем постепенно клонилось к закату, тени удлинялись. Становилось ясно, что до темноты людей ему не найти.

Княжеский терем, один из немногих каменных домов в деревянном граде, расположился на возвышении, укрывшись за дополнительным земляным валом и рвом, наполненным водой.

Из многочисленных бойниц на клетях, охранявших мост, выглядывали любопытные лица часовых. Не каждый день в град доставляли чародеев.

Владислав стоял в высоких сенях, опершись о перила и распахнув кафтан из византийского сукна. У дверей в горницу нерешительно переминались двое стражей с секирами на плечах, не решаясь подойти ближе к князю, как того требовал сотник, усиливший охрану после второго за этот год покушения на светлейшего.

Владислав думал о том, что его давнишняя мечта захватить одного из могущественных волшебников, отхвативших в свое полное распоряжение порядочный кусок на севере княжества, возможно, осуществилась, хотя до конца он в это не верил, несмотря на известие, принесенное гонцом задолго до прибытия отряда.

Настоящий маг не мог попасть в руки Флорина так просто. А чтобы он сам, добровольно, согласился стать княжеским гостем — это уж и совсем трудно представить.

В году семь тысяч восемьдесят девятом, от сотворения мира нашего господом Сварогом, двадцать шестого дня, месяца Сретеня, два человека мужчина и женщина неторопливо шли через многочисленные татарские разъезды по дороге, ведущей к большому Китежу.

Мужчина, закованный в латы русичинских витязей, с высоким остроконечным шлемом и длинным мечом за спиной, не мог не привлечь внимания татар своим внушительным видом, твердым взглядом и уверенной походкой. И все же его не замечали…

Двое протекали, как вода сквозь пальцы, через посты и заставы татарской рати. Может, виной тому была светло-русая женщина, одетая так, как одеваются иногда жены русичей, когда им приходится заменять мужей на поле брани и становиться во главе дружин.

Кожаная куртка, ушитая стальными пластинами, такой же, как у мужчины, остроконечный шлем, короткий самострел с набором рессорных пружин — не виданное в то время оружие, высокие сапоги из кожи лося и такие же штаны дополняли ее наряд.

Иногда кто-то из дозорных замечал мелькнувшую в метре от его лица светлую волну женских волос, выбившихся из-под шлема, но татарин тотчас же отводил взгляд, словно стыдливая девица, не выдержав леденящих душу синих глаз и безмолвно подчиняясь их приказу — забыть. Забыть все. Не видеть, не замечать ничего, кроме этого раннего утра, кроме высокой травы, кроме ветра, гулявшего по голой степи, кроме пустынной в этот ранний час дороги.

Первое, что увидел Крушинский, миновав защитное поле и проходную базы, был гладкий сферический корпус посадочной шлюпки незнакомой ему конструкции. Это могло означать лишь одно: на орбитальную верфь пришвартовался чужой звездолет, не принадлежащий флоту Федерации.

Событие это само по себе было достаточно необычным, но чтобы на посадочную площадку военной базы пропустили чужую шлюпку — такого еще не случалось.

Крушинский неплохо изучил историю федеративного флота и не мог припомнить ни одного аналога. Должно было произойти нечто чрезвычайное, или гость оказался настолько важен, что руководство базы пошло на нарушение основного устава. Дежурный сержант на удивленные расспросы Крушинского лишь равнодушно пожал плечами.

— Какой-то купец, скупщик редкостей, а почему его пропустили, об этом ты спроси полковника. С тех пор, как регулярные рейсы из метрополии стали редкостью, устав нарушают сплошь и рядом.

Погрузившись в текучку накопившихся за его отсутствие дел, на время Крушинский забыл о госте.

Нет ничего более изматывающего, чем длительное ожидание штурма в осажденном городе. Но именно в такие моменты в людях проявляются те скрытые от постороннего взгляда черты, которые составляют суть каждой личности, а слагаясь вместе, и суть целых наций.

В любом народе в периоды больших потрясений или бедствий на поверхность всплывает различный мусор. Воспользовавшись благоприятными условиями, по ночам на улице Китежа появились шайки мародеров и грабителей, но просуществовали они недолго, княжеской дружине не пришлось даже увеличивать ночную стражу — горожане сами разобрались с этими любителями поживиться за чужой счет.

Общее несчастье сплотило горожан. Почти никто из них не надеялся остаться в живых, и люди перестали ценить вещи, которые создавались тяжким трудом. Город превратился в большую общественную коммуну.

В одном из купеческих теремов, ставших городской собственностью после гибели хозяина, сделали общественный продовольственный склад. Туда жители сносили оставшиеся у них ценности. Каравай хлеба равнялся нескольким дням человеческой жизни. И тем не менее никто не отказывался делиться последними жалкими крохами съестного с ранеными и воинами дружины. Впрочем, теперь весь город превратился в одну большую дружину. Даже женщины и дети несли на стенах ежедневные дежурства.

После первой успешной экспедиции за серой Бронислава создала свой собственный подвижный отряд по доставке продовольствия и почти все время проводила в походах вне города. Припасы, которые ей удавалось доставлять, помогли им продержаться в самые суровые дни. К сожалению, вьючные животные не могли пройти сквозь подземный ход, а на себе много не принесешь, к тому же Бронислава могла провести рядом с собой незаметно лишь небольшую группу людей.

Вдвоем с Крушинским им удалось продержаться до того момента, когда тревога, поднятая стрельбой, вызвала ответную атаку княжеских стражников. В узком и тесном подземелье стрелы оказались не менее эффективны, чем лучевое оружие.

Теперь они поменялись ролями со своими врагами. Зажатые с двух сторон десантники яростно оборонялись, стараясь пробиться к выходу и заботясь лишь о спасении собственных жизней.

Глеб, орудуя попеременно то мечом, то захваченным в бою лазером, не чувствовал ни малейшей жалости к тем, чьи трупы устилали пол.

Они охотились на него, как на зверя, подобравшись тайком ночью, и теперь несли заслуженную расплату.

Чтобы дать возможность княжеским лучникам вести прицельную стрельбу с противоположной стороны подвала, он время от времени выпускал в потолок широкий лазерный луч. Раскалившись добела, камни после такого выстрела довольно долго светились, испуская мертвый, нереальный свет.

Вертолет шел на небольшой высоте, словно стремился укрыться среди верхушек сосен. Бронислава, умело связанная, с заклеенным пластырем ртом, валялась на заднем сиденье между двумя десантниками.

Один из них развлекался тем, что гладил ей ноги, высоко задрав подол. Другой пытался расстегнуть пуговицы на сарафане, но ему мешали добраться до заветной цели плотно стягивавшие тело молодой женщины ремни.

— Мы могли бы приземлиться ненадолго и развлечься с этой крошкой, прежде чем лететь в замок, — хрипловатым голосом проговорил тот, что расстегивал пуговицы.

— Перебьешься, — ответил ему один из троих, сидящих рядом с пилотом. Эта женщина принадлежит Манфрейму. Если ты не знаешь, что это значит, то могу напомнить. Реквизировавший у слуги Манфрейма лошадь сержант Каристон не прожил после этого и часа. К тому же сорок тысяч кредиток нам обещали за живую и невредимую женщину.

Словно обжегшись, десантник поспешно отдернул руку от своей жертвы и, чтобы не впадать в дальнейший соблазн, привел ее одежду в порядок.