Он в сотый раз задал себе этот вопрос: что делать, если… Если женщина, которую ты боготворил, оказалась насквозь лживой, лицемерной, пустой, самовлюбленной, недалекой мещанкой. Если тебя предали люди, которых ты считал близкими друзьями и доверял то, чего и матери не всегда доверишь. Если завистники и враги погубили твою карьеру. Если во всем мире не осталось ни одного живого существа, которому ты был бы нужен — именно ты сам, а не твои услуги, твои деньги, твоя благосклонность или твоя рабочая сила… Ответ он, конечно, знал: завести собаку. Но этот ответ его почему-то не устраивал.

Временами ему хотелось завыть, и временами он делал это — в ночное небо или в потолок своей квартиры, на луну или на абажур светильника, разделявшего с ним тлеющий ад бессонницы. Он глухо стонал, тоскуя по той, что была недостойна даже легкого сожаления, не говоря уже о стихах, которые он ей писал. Ими он всего лишь вдоволь потешил дешевое тщеславие весьма ограниченной бабы. Ему следовало знать раньше: женщина, предавшая один раз, предаст и второй, и третий, и десятый…

Он был просто наивен. Он думал, что она нуждалась в его любви и заботе. И разве он не слышал давным-давно: «Господи, защити меня от друзей, а с врагами я как-нибудь справлюсь сам»? Тем не менее у него была воля. Он держал себя в форме и не собирался спиваться. Он знал, что самоубийство — это на самом деле выход для сильных. И он держался до конца.

Впрочем, конец был не за горами. Он лишился работы, денег и доброго имени. Он очутился на самом краю пропасти, в которой рано или поздно оказываются все, но одни падают туда, испачкав дерьмом штаны, а другие мягко планируют на заранее приобретенных ангельских крылышках.

У него хватило ума стать лицом к лицу со своей болью. Он держал в руках свое разбитое сердце, он видел в гробу свою разбитую жизнь. Он запер себя в лабиринте, состоявшем из одних тупиков, он таскал в своем теле омертвелую душу, и у него не оставалось времени, чтобы вырастить протез. Он сказал себе: «Ладно. Пытка еще не закончилась. Я слабак, я дерьмо, я неудачник. Вот мое страдание, вот мой позор, вот мои грехи, вот все мои непоправимые ошибки. Выжжены в мозгу, как клеймо на скотине. С этим можно жить дальше? Если да, то живи, проклятый слизняк, и пей из своего проклятия. Если нет, то прибери меня, судьба. Сегодня же».