Первое, что увидела Лика, приоткрыв правый глаз, была ржавая ветка сирени, уже не пахнувшая ничем, кроме нагретой пыли. Ее ажурная тень не защищала от солнечных лучей, и они выжигали горячие узоры на Ликиной щеке, волосах, на голой шее и руке, безвольно свисавшей вниз. Лика ничего не могла с этим поделать: перевернуться или хотя бы подтянуть выше укрывавшую ее куртку не было сил. Она распласталась на горячей от солнца скамейке, как выброшенная из воды медуза. Джинсовая куртка густо пропиталась табачным дымом, и Лика не знала, от чего ее тошнит сильнее — от солнца, пыли, табака или от себя самой.

Она подняла голову и застонала. Желудок как будто собрался выпрыгнуть наружу, но вдруг передумал и встал на место. Медленно перебирая руками по скамейке, Лика села. И без того тяжелое тело сделалось совсем неподъемным, и у Лики было большое сомнение, сможет ли она когда-нибудь встать. От жалости к себе она снова застонала и поперхнулась — воздух, будто наждак, прошел по пересохшему небу.

— Ты как? — услышала она издалека.

— Пить хочу…