В Среднюю Азию я впервые попал в 1977 году. Это была эпоха самого расцвета застоя. Народ набирал жиры, хороших товаров с каждым днем становилось все больше, и жилось все веселее. Я только что закончил институт с дипломом филолога и обладал неограниченным резервом свободного времени. На производственную практику в качестве сельского учителя на каком-нибудь отдаленном балтийском острове я выходить никоим образом не собирался. Была в Эстонии такая халява, что отмазаться от распределения представлялось возможным без сильных напрягов.

В то время вовсю раскручивалось движение нью-эйдж, ориентализация нравов в продвинутых слоях общества шла по возрастающей. В общем, Восток был «in». Тартуский университет выпускал ученые записки с описаниями мескалиновых опытов сотрудников тартуско-московской школы и пособиями по медитации тибетской школы жод-жуд. Появилась первая таллиннско-московская тусовка кришнаитов во главе с Толей Пиняевым. В альтернативных салонах гадали на И-Цзине. «Благоприятен брод через великую реку». Оракул призывал меня к большому переходу. Интуиция звала в Среднюю Азию. И любопытство — тоже.

Первым человеком, к которому я обратился за консультацией по азиатскому вопросу, был Рыжий. Рыжий — урожденный одессит и авантюрист, сын капитана дальнего плавания и выпускник ВГИКа — периодически оттягивался в Душанбе у своих друганов, с которыми прежде учился в Москве.

— Ну и что же, Дмитрий, представляет собой Таджикистан?

В принципе, ехал я не совсем в никуда. За месяц до этого в Душанбе из Таллинна отправились Эдик Малыш и Родригес. У Эдикова брата-медика был там какой-то знакомый по университету, тоже медик. Звали его Коля, и мы с Эдиком договорились, что как-нибудь сконтачимся через него. Пространства, пересекаемые составом по пути в припамирский рай, полны космогонического символизма и соответствуют магическим климатам древнего натурфилософского учения исмаилитов.

Мой трансконтинентальный тур начинался у «финских скал» балтийского побережья, у крайней кромки атлантических вод, из которых встает гигантский скалистый утес рыцарского запретного города — исторического ядра Ревеля-Таллинна. Пространство между бухтами Финского залива и Валдайской возвышенностью представляет собой типично прибалтийский ландшафт — хвойный лес с выходом на белые ливонские пляжи. Далее идет более светлая сухая и теплая полоса лиственных лесов с русскими березами и бесконечными голубыми наличниками. Этот классический шишкинско-тургеневский пейзаж заканчивается тамбовскими лесами, за которыми открываются приволжские степи — бескрайние пространства с низкорослой растительностью, переходящие в засушливую казахстанскую целину.

Единственные объекты, бросающиеся в глаза на протяжении полутора суток, в течение которых поезд пересекает Казахстан, — это гигантские кладбища. Форма и размеры многочисленных мавзолеев заставляют новичка принимать поначалу все видимое за реальные города: купола с изящными полумесяцами, зубчатые стены, мощные порталы с куфической вязью и каменными чалмами... Города мертвых — как в Древнем Египте — в затерянных пространствах континентальной Евразии... И как в Африке — верблюды! Впервые верблюда за пределами зоопарка я увидел именно здесь, в Казахстане. В Приаралье в те времена местные жители еще продавали пассажирам с транзитных поездов свежую рыбу. Странно было видеть, как в ночи, из полупустыни, к поезду выходят, подобные аидовым теням, рыбари с отменным уловом.

Казахские степи постепенно превращаются в туркменские Черные пески — Каракумы. Когда поезд вошел в область этих песков, стало чудовищно жарко. Все окна нашего плацкартного вагона были задраены, и солнце палило сквозь стекла нещадно. Воды в баке не было — всю выпили! Некто вез несколько ящиков с живыми кроликами. Животные от жары и жажды загнулись с почему-то вспученными животами. Кто-то сказал, что травы якобы не той хозяин накануне нарвал: «Не в коня корм!» После случая с кроликами с одним из пассажиров случилась истерика. Видимо, увидев во вздутых тушках недобрый знак, он бросился выбивать закрытое на ключ окно. Другие стали ему помогать. Как только стекло было ликвидировано, в вагон ворвался удушающий огненный вихрь пустыни, так как воздух снаружи оказался значительно горячее, чем изнутри. В итоге стало еще хуже, но зато выбросили из вагона дохлых кроликов. Все дурели от жары страшно, но постепенно забылись. Оставалось мучиться всего одну ночь. Земля обетованная приближалась.

Первое, что я увидел, ступив на древнюю согдийскую почву, были Эдик с Родригесом, висевшие на подножке последнего вагона стоявшего на соседних путях поезда, готового вот-вот отправиться. «Эдя!» — крикнул я Малышу. Меня заметили, показали знаками, мол, иди быстрее. В этот момент состав тронулся.

— Вова, мы уезжаем в Крым! Вот это Коля. Тут круто! Приезжай потом в Крым!..

Последние слова Малыша заглушил свисток отходящего экспресса Душанбе—Лазурный берег. «Ну вы, ребята, схакуете!» — подумал я, но сообщить этого ни Эдику, ни Родригесу уже не мог.

Коля оказался вполне приличным молодым человеком. С ним была еще пара молодцов, и один из них — Саша по кличке Ворона — предложил мне поселиться на время у него. Ну что ж, why not? До Вороны мы дошли минут за десять. Он жил на улице Коммунальной, параллельной проспекту Айни, недалеко от корпусов местного университета — что на полпути между площадью Айни и поворотом на аэропорт. Во дворе дома располагалось нечто вроде времянки — сарайчик с прилегающим крытым загоном, в котором стояла большая суфа (так здесь называют деревянные насесты в чайханах).

«Кишлаком наркомов» называли Душанбе на заре советской власти. Думаю, это название адекватно для таджикской столицы до сих пор, и даже еще больше, чем в легендарные двадцатые. Здесь все оказалось почти дословно, как предсказывал Рыжий. С утра ко мне в загон приходил Ворона — с чаем, лепешкой и фруктами. После этого он крутил косяк двойной длины, мы его выкуривали и отправлялись в город: Ворона — в университет, я — знакомиться с достопримечательностями таджикской метрополии. В Душанбе мне нравилось все: и люди, и дома, и улицы, и чайханы, и местная кухня, и таджикская музыка, и национальная одежда, и даже «сухой коньяк» насвай — смесь извести и табака со специализированными добавками, закладываемая под язык и вызывающая на пару минут легкое головокружение. «Как рюмку коньяку выпить», — говорят таджики, объясняя, почему насвай есть «сухой коньяк».

Сухой коньяк. Насвай (или кратко «нас») выглядит как зеленый порошок. В зависимости от степени его влажности, он зернист или рассыпчат. Принимать насвай нужно следующим образом: положить заготовленную дозу на ладонь, открыть рот, поднять язык, высыпать дозу с ладони под язык, опустить язык, закрыть рот. Насвай воздействует на тонкие капилляры и нервные окончания в подъязычной зоне. Приход длится от минуты до пяти, в зависимости от качества и количества вещества. В случае сильного эффекта головокружение может даже сбить с ног. И не дай вам бог хоть чуть-чуть глотнуть насвайной слюны — прополощет по полной программе! Особенно опасен этот чудесный порошок «под мухой», а под сильной — «вертолет» гарантирован: жестко киданет и эффективно вывернет почти наверняка.

Насвай не жуют, не сосут, а «курят». «Курить насвай» — это значит заложить щепоть вещества под язык и через некоторое время сплюнуть. Так что если вам таджик предложит «закурить», не спешите доставать зажигалку. Научиться курить насвай непросто, но при желании — можно. Главное — начать с маленьких доз и «курить» очень осторожно, избегая глотательных движений. Я научился более-менее курить «внемую» за пару дней, хотя уверенно себя почувствовал позднее. Уверенно — это значит уметь с насваем во рту разговаривать, не глотая при этом слюны. Когда вы совсем в себе уверены — можете курить даже под мухой, но злоупотреблять этим я бы никому не советовал. На моих глазах йог с многолетним стажем, «закуривший» для куражу после бокала шампанского, был свален через две минуты буквально наповал.

Самое забойное в этой истории было то, что йог собирался на свадьбу — погулять, оторваться на всю ночь — и по пути заехал на квартиру к приятелям, чтобы налить им шампанского. Оставил у подъезда мотор с девками, и рысцой, с батлом, взбежал наверх. Глотнул с друганами шампани и уже собирался было сбегать вниз, ан вдруг дернула кого-то нелегкая достать наскаду (это такой пластиковый чехольчик для наса, чтобы он влаги не терял; более аутентичные наскаду представляют собой миниатюрные высушенные и отлакированные тыковки граммов на сто объемом).

Прежде всего мне хотелось поехать в Аджина-Тепе. Так местное население называет археологический курган на месте бывшего буддийского монастыря VI–VII веков н. э. В переводе Аджина-Тепе означает «курган джиннов». Про Аджина-Тепе я впервые узнал незадолго до своей поездки в Азию, из академической иллюстрированной книги про этот археологический объект. До исламского завоевания Средняя Азия была частью индо-бактрийского культурного ареала, эллинизированного после походов Александра Великого. Эллинистический буддизм — визитная карточка индо-бактрийской культуры. К началу исламской экспансии вихары монахов-махаянистов распространились на территории современных Северной Индии, Пакистана, Кашмира, Афганистана (Арианы), Таджикистана (Согдианы), Узбекистана, Туркмении и еще в целом ряде примыкающих регионов. Предполагается, что название Бухары происходит именно от буддийского «вихары» — то есть монашеской обители, монастыря.

В 1966 году в Аджина-Тепе раскопали огромный курган, в которым нашли остатки круглой ступы и других строений монастырского комплекса с росписью и скульптурой. В частности, было обнаружена гигантская статуя так называемого хатлонского (по названию Хатлонской области) Будды, длиной около двадцати метров, а также около сотни будд поменьше. Гигантскую статую демонтировали и перевезли в Ленинград для реставрации. Как и все остальные находки. На месте осталась лишь сырая порода. Над разрытой вихарой возвышается огромный курган-ступа. Местное население на протяжении столетий считало курган Аджина-Тепе заколдованным местом, где джинны по ночам устраивают свои шабаши. До сих пор ходит множество легенд о том, как люди попадали в разного рода катастрофы, спровоцированные этими джиннами.

Чод. Собираясь в Среднюю Азию, я изначально имел в виду, среди прочего, отправиться куда-нибудь в отдаленную местность, чтобы попрактиковать ряд йогических техник, требующих полной изоляции и специальных полевых условий. В этом отношении Аджина-Тепе представлялось интересным местом. Например, для упражнений в ритуале чод лучшего полигона не найти. Сущность этого ритуала, разработанного некогда бонскими жрецами, сводится к подчинанию злых духов, которым следует предложить в пищу собственное тело. Про чод очень увлекательно написано в книге Александры Дэвид-Ниль «Мистики и маги Тибета». На эту же тему можно найти много материалов в писаниях известного тибетолога Эванса-Вентца. По правилам ритуала требовалось найти уединенное место, кишащее, согласно народной молве, нечистой силой (чем больше там ее — тем лучше), затем всеми возможными способами призывать эту силу, специальными приемами активировать ее магическое присутствие. В конечном итоге неофит проходил обряд диссолютивной инициации ужасом, благодаря коему происходила кристаллизация новых онтологических интуиций, приближающих адепта к состоянию всезнания будды.

Путь в Аджина-Тепе лежал через Курган-Тюбе — небольшой, но, по местным понятиям, крупнейший город на юге Таджикистана. Курган-Тюбе и область представлялись своеобразным узбекским анклавом в республике. Город лежит в равнинной части Таджикистана, здесь нет гор, а население в основном занято хлопководством. Из Курган-Тюбе нужно еще около часа ехать на местном автобусе, и, наконец, у очередного поворота вы увидите одиноко возвышающийся над засушливой полупустынной местностью песочного цвета купол кургана.