Я хочу рассказать вам про наше путешествие вниз по Реке. Нас пятеро. Старшая из всех — моя сестра, Робин. Потом идет мой брат Гулл, потом Хэрн. Я — четвертая по старшинству. Меня зовут Танакви — так называется растущий вдоль Реки душистый тростник. Я одна выбиваюсь из общего ряда, поскольку моего самого младшего брата зовут Маллард.

[1]

Но мы все зовем его просто Утенком. Мы — дети Клости Улитки, и мы всю жизнь прожили в селении Шеллинг, у ручья, который впадает в Реку. Тут отличная рыбалка и хорошие пастбища.

Если вам по этому описанию показалось, что Шеллинг — славное местечко, то это зря. Оно маленькое и стоит на отшибе. И люди здесь угрюмые и противные — все, кроме нашей тети, Зары. Они поклоняются Реке как богу. А мы знаем, что это неправильно. Единственные настоящие боги — это Бессмертные.

В прошлом году, как раз перед весенним половодьем, в Шеллинг явились незнакомые люди. Они шли с холмов и несли с собой котомки. Они сказали, что в нашу землю вторглись какие-то свирепые варвары из чужедальних земель, и что эти варвары гонят наших людей прочь. Мы с Хэрном и Утенком пошли посмотреть на чужаков. Мы и не знали, что на свете есть еще какая-то земля кроме окрестностей Шеллинга. Но Гулл сказал, что земля очень большая, и Река занимает лишь ее середину. Иногда даже Гуллу случается сказать что-нибудь разумное.

Чужаки оказались не очень интересными. Они были точно такие же, как и жители Шеллинга, только куда более встревоженные. Они подрядили моего отца перевезти их через Реку — она в наших краях очень широкая, — и ушли куда-то прочь, в сторону старой мельницы и еще дальше. А потом, неделю спустя, появились другие люди — суровые и бравые, в алых накидках, а под плащами — одежды из стали. Они приехали верхом и сказали, что он — посланцы короля. А в доказательство они привезли с собой изображение золотого аиста в короне. Когда наш папа увидел этого аиста, то сказал, что они и вправду присланы королем.

На этих чужаков мы смотрели куда дольше чем на тех, первых. Даже Робин, которая тогда была очень робкая и застенчивая, оставила стряпню и вышла, и встала рядом с нами — а руки у нее были в муке. Эти бравые незнакомцы улыбались ей, когда проезжали мимо, а один даже подмигнул и сказал: «Привет, красавица». Робин покраснела, но не убежала, как убегала от шеллинговских ребят, если те говорили что-нибудь такое.

Дядя Кестрел вернулся с войны последним. И сначала он пришел к нам — привел Гулла. Мы здорово испугались, когда увидели их. У нас не получалось притвориться, будто мы радуемся, хотя Робин и пыталась. Дядя Кестрел совсем состарился. Голова у него дрожала, и руки тоже, а лицо покрывала редкая белая щетина. Гулл здорово вытянулся. Я догадалась, что это Гулл, только по его светлым волосам да по накидке, которую я соткала для него прошлой осенью. Хотя теперь эта накидка заскорузла от грязи и превратилась в лохмотья, без нее я вовсе бы не узнала Гулла.

— Будьте с ним поласковее, — сказал дядя Кестрел, когда Робин обняла Гулла. Гулл даже не шелохнулся. — Ему здорово досталось. Это все варвары. Там, в Черных горах, мы прошли сперва через осаду, потом через бойню.

По Гуллу было не понять, слышит ли он, что говорит дядя Кестрел. Лицо у него было застывшее и какое-то пустое. Робин подвела его к стулу. Гулл сел и уставился куда-то невидящим взглядом. А мы с Утенком и Хэрном стояли рядком и смотрели на него. Одна лишь Робин опомнилась и пригласиля дядю Робина зайти в дом. Она засуетилась, стала доставать печенье и напитки, и дала нам тычков, чтобы мы ей помогали. Утенок побежал за чашками. Я кое-как взяла себя в руки и достала наше лучшее сливовое варенье. Но я не могла отвести взгляда от Гулла, который все сидел и смотрел куда-то, и от дяди Кестрела, который вдруг сделался таким старым. А Хэрн просто стоял и смотрел на Гулла, и взгляд его был таким же пристальным, как у самого Гулла.

Дядя Кестрел — человек прямой.

— Ну, — сказал он, усевшись, — мне очень жаль, но отец ваш мертв. Это стряслось на равнинах, далеко отсюда.

А потом мы окончательно решили, что надо отсюда уходить. Уже близился рассвет, но через ставни еще не пробивалось ни единого лучика света. У меня заболела шея, а во рту появился противный привкус. Огонь в очаге почти погас, но я все-таки видела в его свете, как Утенок переворачивается с бока на бок. Хэрн сидел за столом.

— Пол уже весь мокрый, — сказал Хэрн.

Я потрогала коврик перед очагом. Он и вправду был мокрый, словно болотный мох. Я охнула.

И тут дверь спальни распахнулась, и на пороге возник Гулл. Он был одет в ночную рубаншку, и казался сейчас совершенно обычным, прежним Гуллом.

— Уже пора? — спросил он.

С этого времени Гулл начал становиться все хуже и хуже.

Когда мы наутро проснулись, то обнаружили, что то место, где мы вечером жгли костер, уже ушло под воду. Дерево, к которому мы привязали лодку, оказалось в двадцати ярдах от берега. После этого мы всегда спали только в лодке. Гулл тоже проснулся. На щеке у него, там, где он прижимал к лицу Леди, остался отпечаток. Гулл не шевелился — до того самого момента, пока Хэрн не начал шестом подталкивать лодку к берегу. Тут Гулл сел и воскликнул:

— Куда ты? Нам надо плыть!

— Это еще зачем? — спросил Хэрн. Он не выспался, и потому был зол на весь белый свет.

— Мы должны спуститься к морю, и поскорее! — сказал Гулл, и по лицу его потекли слезы, прямо по вмятинке, оставленной изваянием Леди.

Наверное, это получится очень большая накидка. Мы уже долго сидим на этой старой мельнице, и хотя я тку очень плотно и красиво, я все еще не завершила свой рассказ. И все равно я наверняка закончу ее задолго до того, как Робин поправится. Она с каждым днем становится все раздражительнее, а лицо у нее совершенно восковое. Мне очень трудно сохранять терпение, когда я общаюсь с Робин. Потому я и занимаюсь ткачеством. Сперва, когда дядя Кестрел привез мне мой ткацкий станок, прялку и шерсть, я чуть не прыгала от нетерпения, и мне казалось, будто дело движется чересчур медленно. Мне надо было сперва спрясть шерсть и натянуть на станок нити основы. И даже когда я наконец-то принялась ткать, первое предложение заняло у меня чуть ли не половину утра. Но потом я придумала, как ускорить дело. Я размещаю первую часть узора по своим местам, потом распределяю нитки, потом закрепляю их — а тем временем размышляю над следующей строчкой. К тому времени, как я справляюсь с одной полосой, зачастую у меня у уме складываются следующие две-три. Я продвигаюсь вперед все быстрее и быстрее, сменяю нити да стучу челноком. А на станке вырастает наша история.

Мы проплыли через второе озеро и вновь оказались на широкой мутной Реке. Тут я обнаружила, что обеими руками вцепилась в Одного. Я даже не помню, когда это я успела его схватить, но держала я его так крепко, что мои руки замерзли и онемели. Робин, белая, как мел, лежала на Младшем. А Утенок, конечно же, сжимал в руках Леди.

— Почему ты не дал ее Гуллу? — крикнула я на Утенка.

— Она ему не нужна! — угрюмо отозвался он. Гулл выглядел совершенно умиротворенно. Он спокойно лежал, закрыв глаза, как будто ничего не произошло. А вот Утенок не желал униматься. — А мне она нужна! Она теплая, и я знаю, что с ней нам ничего не грозит.

— Конечно, она будет теплая, раз ты все время прижимаешь ее к себе! — рявкнула я. — Как только ты ее еще не истер до состояния полена!

Я — Танакви. Мне пришлось начать вторую накидку, потому что на меня наконец-то снизошло понимание, и, возможно, мне больше нет нужды винить себя.

После того, как я закончила первую накидку, ночью мне снова приснился тот сон про маму. Я забеспокоилась. О чем мама велела мне подумать? О чем я должна думать, кроме того, что я уже дважды неправильно поступила с Одним? Я начала первую накидку из-за этого сна, но когда он повторился, я заподозрила, что моего тканья недостаточно. Хорошо, что дядя Кестрел привез мне всю мою пряжу, даже ту, которую нашел под обрушившейся частью крыши. Мне все еще немного горько думать об этом. Звитту совершенно незачем было ломать наш дом. Но шерсть уже высохла, и мне кажется, что тут ее достаточно, чтобы сделать еще одну накидку.

Сперва я расскажу, как я еще раз неправильно поступила с Одним. Нас поймали, когда мы застряли на отмели, потому что мы еще не до конца поняли тамошнюю грязь. Хэрн выскочил из лодки, чтобы столкнуть ее на воду, и увяз глубже коленей. Он был так слаб после нашей встречи с Канкредином, что еле-еле сумел забраться обратно в лодку. И он очень рассердился на меня. Я сказала ему, что все это произошло из-за того, что я заставила из оставить Одного в костре.

— Не мели всякую чушь! — рявкнул Хэрн. — Ничего бы не случилось, если бы ты не направила лодку прямиком на отмель!

Мы принялись раскачивать лодку в надежде сдвинуть ее с места. Сквозь грязь постоянно сочилась вода, и киль увяз. Когда мы это заметили, нам следовало бы сообразить, что грязь становится тверже. Но мы не сообразили. Мы были заняты тем, что обеспокоенно смотрели назад, на туман, в котором скрывалась душесеть. Мы думали, что Канкредин погонится за нами. Но никаких волшебников не появилось. Наверное, Канкредин решил, что мы того не стоим, чтобы из-за нас столько возиться. Но зато нас застали врасплох наши же соотечественники. Они подобрались к нам сзади, по грязи, и выволокли нас из лодки, потому что приняли за варваров.

Мы ехали через лес над озером. Повозку подкидывало на древесных корнях, и Робин однажды даже вывалилась из повозки. Я начала бояться, что эта дорога ее убъет, если продлится еще хоть немного.

— Пойди скажи королю, что Один желает, чтобы мы остановились и не ехали дальше, пока Робин не станет лучше, — посоветовал мне Утенок.

Это была превосходная идея.

— А может, сказать ему, что Один хочет, чтобы нас оставили в каком-нибудь брошеном доме? — спросила я.

— Этого он не сделает, — возразил Утенок. — Он хочет, чтобы Один был при нем.

Утенка нигде не было. В конце концов я взяла лампу и отправилась наверх, ложиться спать. И первое, что я увидела, поднявшись — это Младшего, валяющегося у меня под кроватью. Я опрометью кинулась поднимать его. Он был такой старый и истертый, что я испугалась, как бы Утенок его не попортил. Утенок его бросил. А сам спал у меня на кровати. А ведь раньше говорил, что предпочитает спать в шатре. Я посветила на Младшего, проверить, не отломалось ли чего. В свете лампы казалось, будто на истертом глиняном лице играет улыбка. Потом я встряхнула Утенка.

— Я не сплю, — сказал Утенок. Он пребывал в таком настроении, что мог любого довести до полного одурения. — Король и мне тоже сказал, что ему нужен наследник.

— Тогда почему ты не отзывался, когда я тебя звала? — спросила я. — Я хочу знать, какую клятву ты дал Бессмертным.

— Да ну? — отозвался Утенок. Я вам говорю — от него свихнуться было можно.

— И я хочу Матерь, — сказала я.

К счастью, король не испытывал особо пылких чувств к Робин. Больше всего он хотел снова отправиться в дорогу. А я сидела среди этой суматохи — все вокруг возились со сборами — и ткала. Король часто навещал Робин — наверное, для того, чтобы напомнить ей, что она станет королевой. Я уж боялась, что от этого она снова заболеет, но Танамил оставался с ней, и Робин с каждым днем становилось все лучше. Король не видел Танамила, но не питал никаких иллюзий насчет чувств Робин. Он приставил к нам десять человек, чтобы те следили за нами днем и ночью.

— Боюсь, Джей тут не подойдет, — сказал он мне. — Он не тот человек, на которого я положился бы в сердечных делах. Но моей невесте нужна подобающая личная охрана, пушистик.

Охранники разделились на две пятерки. У Робин не было ни малейшей возможности ускользнуть. Хэрн заявил, что мы должны остаться с ней. Единственное, что мне удалось, так это настоять, что Один хочет, чтобы мы путешествовали по Реке. Это было нелегко. Король попытался выйти из повиновения.

— На воде король будет слишком заметен, — сказал он. — Мы превратимся в большую, малоподвижную мишень для любого варвара с арбалетом. Ты уверена, что наш золотой друг действительно хочет именно этого?

— Да, — твердо ответила я.

Танамил снова заиграл на своей свирели. Сперва она издала пронзительный вскрик, потом этот вопль перешел в сдавленные рыдания и стих. Вслед за этим что-то сверкнуло и скользнуло. Я узнала это ощущение. То же самое я чувствовала той ночью, в начало половодья, когда вглядывалась в темноту и даже не знала, насколько высоко поднимется вода в Реке. Но это длилось недолго.

Когда я увидела все таким, каким оно есть на самом деле, оказалось, что я нахожусь в русле реки, а по сторонам от меня высятся неясные очертания берегов, и вокруг бушует совсем другое наводнение. Это были люди. Призрачная толпа спешила мимо меня. Их становилось все больше, и все они появлялись слева и неслись куда-то вправо. У меня даже уши заболели от их топота. Этот топот не смолкал ни на миг, но при этом его почему-то было трудно расслышать. А люди ни на миг не останавливались, но их было трудно разглядеть. Только если я смотрела на кого-нибудь, а потом, поворачиваясь, следила за ним, пока он спешил мимо, мне удавалось отчетливо его разглядеть. Так мне удалось рассмотреть четверых мужчин из нашего народа, женщину-варварку, двух мальчишек-варваров и девушку, ровесницу Робин, которая не была похожа ни на варваров, ни на наших соплеменников. Никого из них я не знала. И все они куда-то торопились меж призрачных берегов.

— Это же те самые несущиеся люди, про которых твердил Гулл! — сказала я себе. — Души умерших! Теперь понятно! Река — это каждый, кто умер.

Но я заговорила вслух — и отвлеклась на собственные слова. И в следующий миг, когда я себя осознала, оказалось, что я несусь вместе с этой толпой, задыхаясь от бега. И единственное, чем я отличалась от них ото всех, так это тем, что я по-прежнему прижимала к себе мою накидку и чувствовала за пазухой тяжесть Одного.

Казалось, ничто не сможет остановить меня — так я спешила. Мне даже в голову не призодило остановиться, до тех самых пор, пока я не увидала вдали какое-то легкое смутное движение. Люди продолжали спешить, но в их движениях появилась неуверенность. Потом я увидела, что люди впереди начинают поворачивать, а некоторые, проходя мимо меня, направлялись в другую сторону. Им явно не хотелось этого делать, и они все пытались развернуться. Теперь даже топот толпы сделался беспорядочным.