Мередит Пауэлл проснулась, увидела на своем электронном будильнике дату и в несколько секунд уяснила для себя четыре вещи: во-первых, сегодня ей исполнилось двадцать шесть, во-вторых, у нее выходной; в-третьих, в этот день ее мать захотела побаловать внучку и пригласила ее с собой в увлекательное путешествие; стало быть, в-четвертых, Мередит представилась прекрасная возможность извиниться перед старинной подругой за ссору, которая развела их почти на год. Последнее решение пришло ей на ум, потому что Мередит родилась в один день со своей лучшей подругой. С шестилетнего возраста они были неразлейвода с Джемаймой Хастингс, а с восьми лет всегда вместе праздновали свой день рождения. Мередит знала, что если не наладит отношения с Джемаймой сегодня, то не сделает этого никогда, а значит, столь дорогая для нее традиция будет уничтожена. Этого она не желала. Не так-то легко обрести настоящих друзей.

Над тем, как она станет извиняться, Мередит долго не думала. Осмыслила все, стоя под душем. Надо испечь торт. Она испечет его сама, отвезет в Рингвуд и преподнесет Джемайме вместе с извинениями и признанием своей вины. О сожителе Джемаймы, явившемся причиной их ссоры, упоминать не будет. Мередит уже понимала, что это бессмысленно. Надо смириться с тем фактом, что у Джемаймы романтичный взгляд на мужчин, в то время как она, Мередит, по своему горькому опыту знала, что мужчины — животные в человечьем обличье. Женщины им нужны для секса, рождения детей и ведения домашнего хозяйства. Если бы они не притворялись, а прямо говорили, чего хотят на самом деле, то женщины, вступающие с ними в отношения, делали бы, по крайней мере, сознательный выбор, а не верили бы в то, что «он влюблен».

Мередит напрочь отвергала идею любви. Она все это уже проходила, и вот вам результат — Кэмми Пауэлл. Сейчас ей пять лет, для бабушки она свет в окошке, но отца у девочки нет и, скорее всего, не будет.

Кэмми в этот момент ломилась в дверь ванной и кричала:

— Мама! Мама-а-а-а-а-а-а! Бабушка говорит, что сегодня мы пойдем смотреть выдр, а потом будем есть фруктовое мороженое и гамбургеры. Пойдешь с нами? Там ведь и совы будут. Бабушка говорит, что когда-нибудь мы пойдем в больницу к ежам,

— Вы, должно быть, хотите узнать, что случилось с инспектором Линли? — спросил Хильер.

Изабелла Ардери не сразу ответила на вопрос. Она находилась в офисе Хильера в Нью-Скотленд-Ярде, окна которого выходили на крыши Вестминстера и других великолепнейших зданий страны. Сэр Дэвид Хильер стоял за огромным рабочим столом, бодрый и свежий, замечательно крепкий для своего возраста. Изабелла решила, что ему лет шестьдесят пять.

По его настоянию она села, подумав, что это мудро с его стороны. Видимо, Хильер не желал, чтобы Изабелла почувствовала свое превосходство. С физической точки зрения, разумеется. В любом другом отношении она вряд ли имела преимущество перед помощником комиссара столичной полиции. Изабелла была выше его на добрых три дюйма — если бы надела каблуки, была бы еще выше, — но на этом ее превосходство и заканчивалось.

— Вы имеете в виду жену инспектора Линли? — спросила она. — Да. Я знаю, что с ней случилось. Полагаю, в полиции все это знают. Как он? Где он?

— Все еще в Корнуолле, насколько мне известно. Но вся наша команда хочет, чтобы он вернулся, и вы это почувствуете. Хейверс, Нката, Хейл… Даже Джон Стюарт. Все, от инспекторов до делопроизводителей. Не сомневаюсь, что и охранники тоже. Он у нас популярная фигура.

Ее звали Джина Диккенс, и она была новой подругой Гордона Джосси, хотя, конечно, отрекомендовалась не так. Джина не употребила слова «новая», потому что, как оказалось, не знала, что у Джосси была старая подруга, или бывшая, или как там еще можно назвать Джемайму Хастингс. Не произнесла она и слова «подруга». В доме Джина еще не жила, но с улыбкой сказала, что очень надеется на это. Здесь она бывала чаще, чем в собственном жилище — крошечной комнатке над чайной «Безумный шляпник». Это в Линдхерсте, на Хай-стрит, пояснила она, и шум там от зари до темноты просто устрашающий. Да и с наступлением темноты не становится тихо, ведь сейчас лето, рядом несколько отелей, паб, рестораны… туристов понаехало… Если бы она оставалась там сейчас, то больше четырех часов сна ей бы не урвать. Честно сказать, она совсем туда не стремились.

Они вошли в дом, и Мередит тотчас заметила, что ни одной вещи Джемаймы там не осталось, по крайней мере в кухне, а дальше Мередит и идти не захотела. В голове у нее загудели тревожные колокола, ладони вспотели, пот из-под мышек заструился по бокам. Отчасти это было из-за жары, но главным образом из-за ощущения, что здесь что-то не так.

Мередит еще на улице почувствовала, что в горле у нее сухо, словно в пустыне. Наверное догадавшись об этом, Джина Диккенс усадила ее за старый дубовый стол и принесла из холодильника воду в ледяной бутылке, такую, от которой Джемайма отказалась бы с презрением. Джина налила им обеим по стакану и сказала:

— У вас такой вид, словно вы… Не знаю даже, как назвать.

— Сегодня наш день рождения, — глупо сказала Мередит.

Дэвид Эмери считал себя одним из немногих Кладбищенских Экспертов Стоук-Ньюингтона, и эти слова он представлял себе написанными с заглавных букв. Дэвид вообще относился к себе с огромным уважением. Свои познания о кладбище Абни-Парк он считал Делом Своей Жизни (снова заглавные буквы). Прежде чем назвать себя Мастером, он долгие годы ходил по кладбищу, плутал, но не желал пугаться мрачной атмосферы этого места. Бессчетное число раз его запирали там на ночь, но он не позволял заведенному распорядку кладбища посягать на свои планы. Если Дэвид подходил к воротам и обнаруживал, что они заперты, он не звонил в полицию Хэкни, как рекомендовали висевшие на воротах правила. Для него не составляло большого труда вскарабкаться на ограду и спрыгнуть на Хай-стрит или, что предпочтительнее, в задний сад одного из домов ленточной застройки, окружавших северо-восточную оконечность кладбища.

Сделавшись Мастером парка, он стал пользоваться тропинками и закоулками с разными целями, но главным образом с амурными. Он проделывал это несколько раз в месяц. У него был подход к дамам, они часто говорили ему, что в его глазах отражается душа — что уж они под этим понимали, неясно, но Одна Вещь в жизни Дэвида обычно вела к Другой, и предложение прогуляться по парку редко бывало отвергнуто, поскольку «парк» — такое безобидное слово по сравнению со словом «кладбище».

Его намерением всегда было траханье. Слова «прогуляться», «пройтись немного» были эвфемизмами секса, и дамы отлично это знали, хотя и притворялись, что не понимают. Обычно они произносили такие фразы: «О, Дейв, в этом месте у меня мурашки по коже бегают» — или еще что-нибудь в этом роде, однако охотно составляли ему компанию. Он обнимал их за талию, при этом иногда дотрагивался и до груди, а они говорили, что чувствуют себя с ним в безопасности.

Дейв предпочитал проходить через главные ворота, потому что дорога там широкая и не так страшно, как на тропе, идущей от церкви, где уже через двадцать ярдов вас обступали деревья и могильные камни. На главной тропе, по крайней мере, была иллюзия безопасности, пока вы не сворачивали направо или налево на узкую тропинку, исчезавшую под раскидистыми платанами.

В тот день Дейв заманил с собой Джозетту Хендрикс. Пятнадцатилетняя Джозетта была немного моложе, чем женщины, к которым привык Дейв, не говоря уже о том, что она была хохотушка, чего он не знал, пока не вывел ее на узкую тропинку, но она была хорошенькой девушкой с чудесным цветом лица, да и ее аппетитные формы являлись серьезным аргументом. Так что когда он спросил: «Не пройтись ли нам по парку?» — она сверкнула глазами, улыбнулась влажными губами и ответила: «Ну конечно, Дейв», — и они пошли.

Барбаре Хейверс пришлось показать констеблю удостоверение в доказательство того, что она коп.

— Эй! Кладбище закрыто, мадам, — гаркнул он, когда она подъехала к главному входу и с трудом нашла место для своего потрепанного «мини» рядом с ремонтирующимся зданием на Стоук-Ньюингтон-Черч-стрит.

Барбара отнесла это на счет своего наряда. Они с Хадией все-таки купили «основу женского гардероба», юбку в форме трапеции, — должно быть, в этом дело. Вернув Хадию в руки миссис Силвер, Барбара торопливо надела юбку, увидела, что она на несколько дюймов длиннее, чем следует, но решила ее не снимать. В остальном она оставила прежнюю одежду, хотя и нацепила бусы, купленные в «Аксессуарах».

— Лондонская полиция, — сказала она констеблю.

Тот раскрыл рот, напряг мозга, сумел сказать лишь: «Туда» — и выдал ей подписанный пропуск на планшете с зажимом.