И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

Зиммель Йоханнес Марио

Роман популярного современного немецкого прозаика, известного российскому читателю по недавно опубликованному роману «Ушли клоуны, пришли слезы…» Действие романа происходит в наши дни в Германии, России, Ираке, Израиле, США. Для любителей остросюжетной литературы.

Книга первая

1

По главной улице Ротбухена, которая раньше носила имя Шиллера, затем была переименована в честь императора Вильгельма, потом Гитлера, Ленина и, наконец, опять Шиллера, вприпрыжку, пританцовывая, бежит мальчик, он поет и смеется, он вне себя от счастья. Все встречные недоуменно оглядываются ему вслед: у бедняги, видимо, крыша поехала. Но это не так. Он просто не может не думать о том, как чудесна жизнь, как прекрасен мир.

Он напевает «Crazy for you» Дэвида Хассельгофа, которым восторгаются все ровесники мальчика, и слова песни говорят как раз о том, что он чувствует в данный момент: «I'm crazy for you, you’re crazy for me, you and I belong together like the sand and the sea…»

[1]

Танцуя и напевая, он бежит по Мюритцштрассе, потом по Трептовштрассе. Дома здесь кособокие, будто вот-вот упадут, они запущенны и грязны, в булыжной мостовой за десятилетия прибавилось выбоин, и все серое-серое… А мальчик танцует и поет: «You, you have made dream reality, I, I can feel your love surrounding me».

[2]

Люди здесь встречаются реже, но они разглядывают его еще более озадаченно, чем на улице Шиллера, в некоторых взглядах мелькает злоба. Чему он так радуется? «You, you can touch a rainbow in the sky, I, I will feel as though I’ve learnt to fly».

[3]

Теперь мальчик добрался до обширного луга с деревьями, цветами и домиками с фронтонами. Вдалеке виднеются казармы Советской Армии, до 1945 года называвшейся Красной. Это Ротбухен — гарнизонный городок в 32 километрах к северу от Берлина.

Поселок называется Сухой Дол, никто не знает, почему; одинаковые домики, похожие на танковую колонну, построены еще при Гитлере, в 1934–1938 годах, как часть программ «Выйдем из города» и «Каждому немцу — свой „фольксваген“», и теперь мальчик пританцовывая проходит через сад перед одним из таких домиков, мимо беседки со столами и стульями, поднимается на крыльцо, — «You, you will give me love I’ve never heard», — входит в кухню на первом этаже. У плиты стоит бледная озабоченная женщина, она оборачивается, прижимая руку к груди, слева, где сердце.

— Боже, Мартин, ты меня напугал. Что случилось?

Мартин швыряет школьный портфель из отвратительного ярко-голубого пластика, подбегает к встревоженной женщине, обнимает ее, уже не скрывая своего счастья, и кричит:

2

На другой день Мартин сидит вместе с темноволосой голубоглазой Клавдией в недавно открывшемся кафе-мороженое «Бруно» на Кройцкаммерштрассе, неподалеку от улицы Шиллера. В этом зале раньше проводились партийные собрания СЕПГ. После воссоединения итальянец Бруно Кавалетти выхлопотал себе это помещение и разрешение на продажу мороженого. Он выкрасил стены зала полосами в белый и салатный цвета, заменил пол и витринные стекла, получил от своей семьи из Неаполя изящные белые столы и кресла. Дороже всего обошелся ему автомат для изготовления мороженого, который Бруно купил у какой-то западной фирмы в кредит; пройдет еще немало времени, прежде чем Бруно его погасит. Мороженое у Бруно — райское наслаждение, посетители в восторге, сам Бруно сияет, кафе всегда полно, подает подруга Бруно, немка. К зиме кафе-мороженое превратится в настоящее кафе.

Клавдия заказала шоколадно-землянично-фисташковое — огромная порция, целая гора мороженого, украшенная сверху маленьким бумажным зонтиком, стоит перед ней. Клавдия медленно и торжественно обводит ложкой вокруг зонтика — сколько удовольствия за 4 марки 50 пфеннигов!

Мартин взял лимонное — он без ума от лимонного мороженого, для него это самая вкусная вещь на свете, даже сегодня, хотя на душе у него скребут кошки. Он то и дело поглядывает на Клавдию, надевшую свое любимое платье, синее в белый горошек, — возлюбленная, прекрасная Клавдия, лучшая девочка в мире! А Мартину так грустно, что просто хочется волком выть!

В эту пятницу, 10 мая 1991 года, во время посещения Галле канцлера Гельмута Коля встретила бесчинствующая толпа и забросала его яйцами, помидорами и пакетами с красителем. К ужасу сотрудников Службы безопасности, канцлер в ярости прорвался через оцепление, ввязался в драку, все окончилось довольно плачевно, а кинокадры этой истории вечером увидели миллионы соотечественников. Многие считают свинством то, что учинили эти типы с красителем и помидорами (такие могли бросить и камень, и ручную гранату), и вообще нельзя политические проблемы решать таким путем, но, и это отмечают многие, люди в пяти новых землях ФРГ разочарованы, они чувствуют, что их жизнь отравлена, что их обманули. Это легко понять, так как перед первыми свободными всеобщими выборами в Восточной Германии 18 марта 1990 года канцлер обещал, что многим жить станет лучше, никому — хуже, и, несомненно, благодаря этому ХДС получила большинство в парламентах четырех из пяти земель. В самом деле, кучке дельцов стало с тех пор жить лучше, но сотням тысяч живется хуже, чем до воссоединения; в некоторых районах доля безработных превышает 30 процентов, и большинство из 17 миллионов восточных немцев иначе представляли себе совместную жизнь с западными братьями и сестрами тогда, в ночь на 3 октября 1990 года, когда в Берлине четырнадцать мальчиков и девочек подняли огромный черно-красно-золотой флаг на сорокаметровую мачту перед зданием рейхстага, и немецкий народ снова объединился в условиях мира и свободы. Сразу после этого начался самый большой и красочный фейерверк из всех, когда-либо устраивавшихся в Берлине, и это торжество транслировали все телевизионные станции мира — ликование и пение немецких братьев и сестер с востока и запада Германии. На бульваре Унтер-ден-Линден — основном месте торжеств — появилось множество торговых ларьков и закусочных, у подножия памятника Фридриху Великому тоннами и сотнями литров продавались жареные колбаски, пиво и шампанское, люди веселись до утра, как в новогоднюю ночь. Кое-кто решил взобраться на Бранденбургские ворота, в результате чего квадрига была повреждена, а несколько пьяных свалились и, получив травмы, были отправлены в больницы. Каким чудесным было это торжество воссоединения, и как давно оно было.

Нет, это было совсем недавно, к сожалению.

3

О Боже всемогущий!

Мартин в ужасе бросает на стол две пятимарочные бумажки и устремляется за Клавдией так быстро, как только может, потому что он видит, как справа от него на Кройцкаммерштрассе сворачивают его мать и родители Клавдии. Клавдия бежит по Кройцкаммерштрассе вниз налево. Мартин на секунду останавливается, смотрит направо и налево и несется вслед за Клавдией как Катрин Краббе после допинга; приблизившись к Клавдии на достаточное расстояние, Мартин кричит:

— Твои родители… Моя мать… Прятаться… нам надо спрятаться! Быстро! Тут впереди магазин, дверь открыта…

В беде и нужде умеренность не спасает. Многие из нас чувствуют это инстинктивно. Клавдия не спорит и мчится, спотыкаясь, вместе с Мартином. Общий враг может сплотить. Наконец-то и магазин.

Скорее внутрь!

4

Клавдия пристально смотрит на маленького человека. Про Мишу Кафанке можно сказать, что это — очеловечившийся представитель одной из наиболее популярных пород собак — бассетов, о которых подробно рассказано в атласе кинолога «Собаки мира», широкоформатном четырехцветном издании в 900 страниц. На странице 152 написано следующее: «Бассет так же, как такса или гончая, приобрел необычайную популярность в качестве семейной собаки. Это привело к тому, что его часто используют в рекламных кампаниях. К примеру, собака-символ домашних тапочек — это бассет, и кажется, что его мягкая, печальная, симпатичная морда способна помочь продать массу обуви. Большие меланхоличные глаза бассетов не имеют себе подобных в животном мире… Все любители бассетов помешаны на этой породе.» Да, так и написано, буквально, напротив портрета бассет-хаунда на целую страницу, и кто увидит это изображение, тот сразу становится помешанным на бассетах. Эти глаза бесконечной глубины! Это изможденное лицо (не морда)! Эти огромные висящие до земли уши, только половина длины которых доходит до подбородка! У бассета карие глаза, коричневые висячие уши, а морда — бело-коричнево-бежевая. Собака смотрит на вас так добродушно и мягко, так мудро и преданно, как ни одна другая собака, а ее «мелодичный голос звучит для всех истинных друзей бассетов как музыка вышних сфер…». И так на протяжении многих страниц, хочется цитировать снова и снова, и все-таки, все, что касается симпатии и привязанностей, к Мише Кафанке, этому очеловечившемуся представителю столь популярной породы собак, к сожалению, не имеет никакого отношения. Загадочен мир, непостижима душа человека!

5

Пока Клавдия рассказывала, Миша запер входную дверь, повесил на дверную ручку табличку с надписью «Закрыто», и все трое вышли во двор за магазином. Теперь они сидят на бортиках ванн, а вокруг них нагромождены в три, четыре, а то и в пять рядов другие ванны, унитазы, умывальники и биде, и некоторые из них напоминают произведения искусства, которые Сенат Западного Берлина скупил у прогрессивных дам и господ по нескольку сотен тысяч марок за экземпляр в 1987 году по случаю празднования 750-летия города. Миша и дети этого не знают, они никогда не видели этих произведений искусства, потому что в 1987 году еще были Стена и запретная зона, и не было Единого Отечества, и даже речи о нем не было.

В те давние времена, до воссоединения в условиях мира и свободы, случалось много курьезов. Например, этот приказ одного западногерманского газетного магната своим редакторам употреблять во всех газетах название ГДР исключительно в кавычках — «ГДР», что должно было создать впечатление, будто на Востоке принципиально неделимой Германии не было вовсе никакой ГДР, а речь идет лишь о банде преступников, которая там хозяйничает и утверждает, что ГДР существует.

После того как Мартин и Клавдия закончили рассказывать, перебивая друг друга, в загроможденном дворе на некоторое время воцарилась тишина, где-то далеко, на поле среди руин, где стоят лишь несколько мертвых изувеченных деревьев, было слышно пение птицы. Но, судя по пению, птица была такой же унылой, как Клавдия, Мартин и человек-бассет. Обращаясь к нему, Мартин заканчивает свой рассказ:

— …А теперь я только хотел бы узнать, кто из наших родителей был в Штази.

Миша Кафанке молчит и внимательно разглядывает свое крошечное радио. На аппарате написано TIME — это подарок от самого крупного рекламного журнала в мире, дарящего такие штуки каждому, кто находит для него нового абонента. Миша не находил нового абонента для «TIME», но сразу же после разрушения Стены он ездил в Западный Берлин, потому что ему снова сильно приспичило. Кто-то сказал ему, что на улице 17 июня есть отличное место, и там шикарные девочки, и не очень дорого. И там, между Колонной Победы и Набережной Соляных Складов, он выбрал себе девушку, которая держала в руке маленькое радио и слушала музыку, как раз «Серенаду лунного света». Миша спросил, сколько, и она ему ответила, в DM конечно, а потом они пошли в парк, где кругом валялись и висели на ветках презервативы, жуткое зрелище. Девушка оказалась необыкновенно милой и нежной, такие ему еще не попадались, он так восхищался ею, что, когда он платил, заранее, конечно, она подарила ему радиоприемник. Правда, позже обнаружилось, что она стащила все его деньги, но радио она ему оставила, и это было с ее стороны так гуманно, что Мише этого не забыть.

Книга вторая

1

«…во Вселенной царит вечное будущее и прошедшее. Миллиарды звезд светят нам по ночам, и миллионы млечных путей с миллиардами звезд можно различить с Земли…»

Динамики передают голос ученого, сидящего за пультом управления Планетария и говорящего в микрофон. На поверхности огромного проекционного купола по своим расчисленным путям движутся Солнце, Луна, другие небесные тела, млечные пути и самые далекие скопления звезд, так же, как они делали это миллиарды лет назад. На куполе отображено все небо.

«…что такое несколько тысяч лет истории человечества, — продолжает голос, — что такое несколько десятков лет человеческой жизни в сравнении с миллиардами лет, необходимых, чтобы, несмотря на огромную скорость, свет последних видимых звезд мог дойти до нас?»

Миша сидит здесь, в одном из многочисленных рядов кресел, возле Ирины, красивой девушки в очках с толстыми стеклами, и оба они смотрят вверх, в бесконечность Вселенной, на движущиеся там большие и малые огни. О, как счастлив Миша! Он осторожно кладет ладонь на руку Ирины, и она не отталкивает ее, и светлячки блуждают по черному бархатному куполу, медленные, загадочные, прекрасные, ученый продолжает говорить, а Миша сопит от умиления.

Планетарий расположен почти в центре Москвы в зеленом массиве рядом с зоопарком. Кроме деревьев, здесь цветы и кустарники, южнее, у площади Восстания, возвышается величественное жилое здание, а остекленные крылья здания СЭВ парят в летнем небе.

2

4 августа, в воскресенье, в 6.35 утра, на парижском экспрессе Миша выехал из Берлина, а в понедельник, 5 августа, в 15.17, приехал на Белорусский вокзал в Москве, конечный пункт прибытия большинства поездов с Запада.

Лева приехал за месяц до Миши. У Миши не было никаких трудностей с получением гостевой визы, но надо было еще уладить кучу дел, в особенности в окружном суде, с «Кло-о-форм верке», которые вступили во владение его магазином. Столько беготни, бесчисленные бумаги, печати, подписи. Любезный Освальд Пранге, член протестантской общины и филателист, вечно вставляющий свое «между прочим», помог Мише точно так же, как и участковый Зондерберг, который вечно потеет (за последнее время он стал верным другом). Добрый бургомистр Виланд три раза ездил по мишиному делу в советское консульство в Берлине, и все же это затянулось на какое-то время, прежде чем ранним утром 4 августа Виланд, Пранге и Зондерберг проводили Мишу на вокзал, дотащив его тяжелые чемоданы. Ему ни до чего не дали дотронуться, они сами все уложили в купе и обняли его, а Виланд прошептал ему на ухо: «Шалом!» Удивительно, как такому человеку пришло в голову сказать это слово, ведь он христианин, это знак самой настоящей дружбы. Когда поезд тронулся и поехал, трое мужчин махали Мише, и Миша махал им в ответ, пока провожающие не скрылись вместе с платформой за поворотом.

После этого у Миши испортилось настроение, и он начал считать столбы: если за минуту проедем меньше двадцати, то в Советском Союзе все будет хорошо. Это было рискованно, потому что поезд уже набрал скорость, но Миша выиграл игру с заклинанием, даже не один раз! Тридцать три часа езды! Долгая дорога изматывает, и, конечно, Миша мог бы полететь, но это было бы намного дороже. Он мог бы взять билет в спальный вагон или хотя бы в первый класс, но нет, ему надо очень экономно расходовать те небольшие деньги, которые у него есть, и беречь каждую марку.

Поэтому за длинный день, потом ночь и еще полдня он смертельно устал и все же сразу вышел из вагона, когда поезд прибыл на Белорусский вокзал. Его встречала вся семья Петраковых — Лева и Ирина, их отец и мать.

Ирина протянула ему букет цветов, и все бросились его обнимать. Они надели лучшее, что у них было, — мать была в темном платье, отец в темно-сером двубортном костюме, красном галстуке и белой рубашке, а Ирина в васильковом, как ее глаза, платье, — ах, как забилось Мишино сердце! — с поясом и в туфлях серебряного цвета. Лева явился в своей парадной офицерской форме, это было очень, очень празднично! Позже Ирина рассказала Мише, что она сама скроила васильковое платье по лекалам из «Бурды», это делают все женщины, кому удается раздобыть такие лекала. Лева настоял на том, чтобы он нес два из трех тяжелых чемоданов, в которых была уложена вся Мишина собственность, и они спустились в метро, чтобы ехать к центральному автовокзалу. Отец и мать не говорили ни слова, Ирина тоже, они только время от времени смотрели с большой симпатией на лучшего друга своего сына. Лева так много писал и рассказывал им о Мише. А теперь он объясняет Мише, что московское метро — самая красивая подземка в мире, единственный в своем роде подземный музей искусств. Более 7000 поездов перевозят за день в среднем 8 миллионов человек, в некоторые дни даже до 10 миллионов.

3

Боже мой, что за бедные люди, какая бедная страна! — думает Миша. Они выехали из города и проезжают мимо жалких изб и закопченных старых фабрик вдоль дороги, которая становится все хуже и хуже. И все же, вот симпатичные молодые девушки на передних сиденьях, они смеются, им весело, не все люди вокруг выглядят печальными и серьезными. Эти смеющиеся девчонки даже начинают петь веселую песню, и Ирина тоже поет с ними. Она держит в руке свои очки и смеется, а старый автобус трясется, скрипит, раскачивается, но не сдается. И вот уже поют действительно все, Лева и даже отец и мать Петраковы! Миша тоже пытается подпевать. Он не знает ни слов, ни мелодии и поэтому все время немного запаздывает, отчего все смеются еще больше. За окном чудесный вид, потому что они едут вдоль полей цветущего подсолнечника, высокого, до автобусных окон, и видят только тысячи, тысячи сверкающих оранжевых солнц.

4

Но вот, наконец, село, где они выходят, село Димитровка! Бог мой, опять Мише как ножом по сердцу. Все запущенное и грязное, жалкое и убогое. Автобус остановился на площади, которая, конечно, названа именем Ленина, здесь пересекаются две улицы: Коммунистическая и Советская. В центре площади стоит бюст Ленина (таких бюстов в Союзе тысячи и тысячи, Миша слышал, налажено их массовое производство), он уже изрядно облупился, лысина загажена птицами до такой степени, что очистить, наверное, уже нет никакой возможности (может быть, просто никому нет дела, думает Миша). Справа и слева от цоколя на выкрашенных в красный цвет деревянных стендах написаны лозунги, известные ему по ГДР, только здесь они написаны кириллицей, и краска во многих местах облупилась. ДРУЖБА, МИР И БЛАГОСОСТОЯНИЕ ВСЕМ ЛЮДЯМ МИРА! Да, думает Миша, слова хорошие.

Подавленно озирается он вокруг. Вот этот барак — Дом культуры. Прогнившее деревянное здание напротив — сельсовет. За открытым окном толстый мужчина барабанит на пишущей машинке.

— Это председатель сельсовета, — объясняет ему Лева, — как мы говорим, наш бурмистр.

Памятник погибшим воинам тоже расположен на центральной площади, столько имен высечено в камне, слишком много имен для такой маленькой деревни! Транспаранты на Доме культуры и сельсовете призывают больше и лучше трудиться на благо социализма, а рядом стоит единственный каменный дом в деревне — партийный комитет. И он тоже обвешан транспарантами! Все они выцвели, многие испачканы, а некоторые изорваны в клочья. На Советской расположены два гаража пожарной охраны, а рядом с ними — крохотный кинотеатр и единственный в селе промтоварный магазин. Перед ним стоит длинная очередь, а перед аптекой поблизости — такая же длинная очередь, только двойная.

— Что там такое? — спрашивает Миша у своего друга, когда отец, мать и Ирина уже свернули на Советскую.

5

— Рад видеть вас в наших краях, Михаил Олегович, — говорит председатель сельсовета Евгений Котиков на следующее утро, когда Миша приходит в прогнивший сельсовет отметиться. Ему сказали, что это надо сделать сразу же.

— Я тоже очень рад, что, наконец, здесь, среди вас, — отвечает Миша и смотрит своими проникновенными глазами​ бассета на тучного Котикова, который является в одном лице председателем сельсовета и председателем колхоза. Комната, где его принимает Котиков, грязная, с потолка сыплется известка, мебели мало, и она старая и уродливая. На стене под стеклом висят большие портреты генерального секретаря М. С. Горбачева и В. И. Ленина, а также красный флаг Советского Союза, с желтой пятиконечной звездой и серпом и молотом в левом верхнем углу.

— Пожалуйста, ваш паспорт и другие ваши документы, гражданин Кафанке, — говорит Котиков торжественно. Все же дело это серьезное.

Миша кладет все, что у него есть, на заляпанный чернилами письменный стол, поверхность которого кто-то щедро изрезал причудливыми значками и надписями.

Котикову — на нем серый костюм, голубая рубашка и красный галстук, а в лацкане пиджака депутатский значок — требуется бесконечно много времени на изучение документов.