— Винтер! Вы когда-нибудь слышали такое имя? Это вообще не имя! Молю тебя, образумься, дорогой Маркос. Ведь ты не можешь назвать эту бедную крошку таким абсурдным именем.

— Она будет наречена Винтер.

— Ну, по крайней мере, дай ей подходящее второе имя. Существует так много прекрасных простых имен. У тебя широкий выбор.

— Нет. Только Винтер.

Миссис Грантам в раздражении всплеснула руками.

Дочь Хуаниты появилась на свет, и старые, древние колыбельные Испании, Франции и Индостана звучали над ее колыбелью.

— О, господи, — вздыхала Азиза Бегам, беседуя со своей подругой Анн-Мари, — ты помнишь тот день, когда родилась твоя дочь? Я помню. Сейчас я уже старая, толстая и неповоротливая, а помню все, как будто это происходило вчера. Годы бегут быстро, слишком быстро. Но у нас с тобой будет еще много внуков, и, наверняка, следующим будет мальчик…

Для Сабрины это было волшебство, как страничка, вырванная из книги сказок. Эмили же была полна дурных предчувствий. Она была чистокровной британкой со всеми чертами, свойственными ее расе, долго жившей на изолированном острове. Оба ее ребенка, родившиеся в Индии, прожили свои короткие жизни и умерли на этой чужой, враждебной земле. Она не считала Индию прекрасной или интересной страной. Она рассматривала ее только, как кладбище своих детей, по ее мнению, это была нецивилизованная варварская страна со средневековым уровнем морали, санитарии и нищеты. Руководить ею и направлять ее жизнь по пути просвещенного Запада было задачей, определенной Богом, но весьма неприятной для таких людей, как Эбенезер. Не удивительно, что она отрицательно отнеслась к чувству, внезапно возникшему между ее кузиной Сабриной и Маркосом де Баллестерос. Она убеждала себя в том, что это лишь мимолетное увлечение, которое быстро пройдет, как у девушки это часто бывало в прошлом.

Но на этот раз Сабрина действительно влюбилась, влюбилась по-настоящему в первый раз в своей жизни. Любой, кто ее видел, не мог усомниться в этом ни на секунду. Когда она шла, ее ноги, казалось, едва касались земли, ее окружала невидимая аура счастья. Для Маркоса же, привыкшего к черноволосым красавицам Испании и Франции, а также страны, давшей приют отцу, белокурая прелесть Сабрины казалась чем-то неземным — хрупким и воздушным. В какой бы компании они ни находились вместе, казалось, что они не замечают и не слышат никого, кроме друг друга.

Эмили слишком поздно осознала всю опасность ситуации (хотя она все понимала с самого начала, но исправлять что-либо уже через секунду после первой встречи молодых людей было поздно) и настаивала на том, чтобы Эбенезер определил дату их отъезда из Лакноу. Бартоны планировали посетить старую Могольскую столицу — Дели перед тем, как отправиться дальше, в Калькутту, и остаться там до тех пор, пока весной Сабрина не отправится обратно в Англию. Однако девушка, которую прежде весьма прельщала такая перспектива, теперь возражала против отъезда и умоляла позволить ей остаться в Лакноу.

Раскаленное, как печь, индийское лето окутало Оуд, подобно стальной клетке, из которой невозможно было выбраться. Однако высокие белые стены Каса де лос Павос Реалес, узкие, закрытые ставнями окна, дворики с фонтанами и апельсиновыми деревьями были созданы для того, чтобы сохранять прохладу, и в это первое лето Сабрина не очень страдала от жары. Она только слегка побледнела, скрываясь от солнца и от вынужденного бездействия, длившегося долгие месяцы.

Ранним утром до восхода солнца или поздним вечером после его захода они гуляли в садах с Маркосом или катались на лошадях по парку, окружавшему дом. Однако даже в ранние часы жара была невыносима, и она с удовольствием возвращалась в сумрачную, закрытую ставнями комнату, где колышащиеся опахала и тихое журчание фонтанов, по крайней мере, создавали иллюзию прохлады.

Маркос, рожденный на Востоке и обучавшийся среди обожженных солнцем равнин в такой же жаре Арагона, в меньшей степени реагировал на нее. Покойный отец оставил ему обширные поместья. Поскольку граф время от времени приобретал земли в отдаленных частях Оуда, Маркос проводил большую часть дня в седле, а Сабрина этим летом часто оставалась одна, в компании Хуаниты.

Хуанита вместе с маленькой дочерью и мужем Вали Дадом часто навещали Каса Баллестерос. Азиза Бегам не приехала ни разу.

— Я слишком стара и толста, чтобы выходить из дому, — сказала Бегам своей невестке, — а жена твоего брата плохо говорит на нашем языке. Кроме этого, мое сердце разрывается от печали, когда я прихожу в дом подруги моей молодости, которой уже нет на свете, как нет и моей молодости.

Маркос не умер от холеры. Он и в самом деле был, как сказала леди-магометанка Азиза Бегам, и молодым, и сильным. Он вернулся домой, однако к тому времени Сабрина вот уже две недели, как покоилась в могиле. Сэр Эбенезер Бартон, который, после сообщения о смерти племянницы, торопился в сопровождении миссис Грантам, в Лакноу, прибыл в Каса де лос Павос Реалес.

Сэр Эбенезер, тоже вдовец, с утратой Эмили мгновенно постарел. Расстроенный политикой генерал-губернатора и совета директоров, которую он не одобрял, он решил вернуться в Калькутту, чтобы свернуть свои дела перед окончательной отставкой и возвращением в Англию. Он сочувствовал Маркосу, который потерял отца, мать и жену за такое короткое время, и сейчас остался с малолетней дочерью на руках, однако его собственное горе от утраты Эмили не позволило ему уделить достаточно внимания соболезнованию другим и он даже не поинтересовался тем, что Маркос собирается делать с маленьким ребенком. Он просто предложил, по мере возможности, оказать посильную помощь, но фраза прозвучала чисто риторически и он искренне удивился, когда Маркос отнесся к его словам серьезно.

Однако молодой человек хотел нечто определенное — патент на офицерский чин в армии Компании.

Оставаться в Лакноу, в Павос Реалес, где он провел такой недолгий счастливый год, было для него невыносимо, и он пожелал покинуть Оуд, по крайней мере, на несколько лет. В армии всегда имелась работа, и Маркос тосковал по смене обстановки и тяжелой работе, напряженным боевым операциям. Пусть что угодно и где угодно, только не мучения от пребывания здесь, в Павос Реалес, где все напоминало Сабрину, ее милый образ преследовал его в каждой комнате, коридоре, дворике огромного дома.

Сэр Эбенезер не спрашивал о мотивах этого решения, а так как он все еще пользовался значительным влиянием в делах Компании и у генерал-губернатора, обещал выполнить его просьбу. Перед отъездом он ознакомился с завещанием Маркоса, которое взял с собой, а также обернутый парчой пакет, который Хуанита передала Маркосу и который содержал последнее послание Сабрины своему дедушке.

Винтер исполнилось одиннадцать лет, когда ее дальний кузен, Конвей Бартон, в сопровождении уже известного нам дяди Эбенезера посетил Уэйр.

Сэр Эбенезер становился старым и его контакты с Индией с годами ослабевали. Однако его влияние в этой стране было еще достаточным, чтобы помочь продвижению племянника, и старый лорд Уэйр, узнав, что молодой человек получил хорошо оплачиваемый административный пост в только что аннексированном районе, граничащем с Оудом, выразил желание встретиться с ним и попросить его разобраться в деле с недвижимостью семьи Баллестерос, которое могло быть решено только кем-то из родственников, находящимся в Индии.

Конвею Бартону в это время шел тридцать седьмой год и он обладал еще довольно привлекательной внешностью. Несмотря на намечающуюся тучность, он был достаточно высоким, чтобы казалось, что он имеет скорее мощное телосложение, чем избыточный вес, а его белокурые волосы и голубые глаза казались немного более светлого оттенка, чем они были на самом деле, благодаря загорелой коже, как у всех, кто только что прибыл с Востока. Он был честолюбивым человеком, не слишком щепетильным там, где затрагивались его амбиции, легким в общении и превосходным мнением о своих собственных способностях.

Граф, хозяин Уэйра, всегда считал, что хорошо разбирается в характерах и людях, однако ко времени их встречи он был достаточно стар и утомлен жизнью, поэтому его суждение могло быть ошибочным: его взгляд также потускнел, и ему не только не удалось отметить признаки слабости и рассеянности, которые уже отчетливо читались на лице Конвея Бартона, но он, к несчастью, чем-то напомнил ему Джони. Возможно, память или ухудшающееся зрение сыграли с ним злую шутку, а может быть, решающую роль сыграли белокурые волосы и светлые глаза на загорелом лице. Какая бы ни была причина, однако впечатление осталось, и оно исказило суждение старого Эрла. Ему очень пришелся по душе племянник зятя, он доверил ему поручения по делам Винтер и, когда сэр Эбенезер уехал, он заставил молодого человека продлить свой визит.

Именно во время этого визита некая идея пришла в голову мистеру Бартону, который уже был знаком с историей Винтер и теперь впервые услышал рассказ о ее владениях и недвижимости. Он осознал, что этот болезненный с виду и не производящий благоприятного впечатления ребенок мог бы когда-нибудь стать наиболее подходящей партией для какого-нибудь честолюбивого человека. Отсюда был всего один небольшой шаг до осуществления идеи Конвея Бартона занять место будущего мужа. Чем больше он обдумывал эту идею, тем лучше все вырисовывалось. Ему было всего тридцать шесть лет, и он вполне мог позволить себе подождать лет шесть или десять, если потребуется, однако если только он будет уверен в исходе дела.