В первые дни первой весенней луны председатель аулсовета Нахо Воронов принимал экзамены.

Незнакомое слово «экзамен» принес в аул ученик бурунской школы-интерната, сын Астемира Баташева.

Лю окончил школу в родном ауле у отца и теперь учился в новой школе в Бурунах, а его старший брат, Тембот, — второе лезвие одного и того же кинжала, — тот теперь учился в Москве, в военной школе.

Лю был пареньком не только шустрым, но и трудолюбивым. Во время весенних каникул он не бездельничал. Разумеется, прежде всего он помогал своей матери Думасаре по хозяйству, но, кроме того, Лю выполнял важное задание от комсомола: обучал грамоте несколько человек взрослых. Это было дело не шуточное, и оно называлось особым словом «ликбез». Немало хлопот принесло это дело, но, как говорится, что посеешь, то и пожнешь, — теперь наступило приятное время: Лю снимал жатву.

Да, нелегкое было это дело, начатое по всей Кабарде. Не легче, чем коллективизация или постройка агрогорода. Культармейцев обливали кипятком, натравливали на них собак, а то и встречали у ворот железными вилами. Старались отобрать у комсомольцев и уничтожить буквари, тетради, карандаши. Все эти трудности были знакомы и Лю, но сейчас осталась главная забота — заставить сдать экзамен старую строптивую ученицу, знахарку-старуху Чачу. Уж и намучился с ней Лю! Чего только он не придумывал, какими способами не старался заинтересовать ее! Сначала носил картинки и плакаты, но старуха не пожелала развешивать у себя изображения живых существ; на том свете эти картинки пожалуются аллаху: вот, дескать, изобразили, а жизни не дали. Лю не спорил. Он терпеливо продолжал свое дело. Терпению он научился у отца. Астемир не раз говорил: «Зажигаешь свет, можно и руки опалить» Лю редко видел отца. Да и когда его увидишь, если отец вставал рано — еще не брезжил рассвет, — брал фонарь и уходил. Отец днем учил детей, а вечером взрослых. Часто ликбез превращался в митинг. Люди задавали вопросы, на которые не всегда легко ответить. А то говорили Астемиру:

Со справкою — бумагой особой государственной важности — в кармане Лю чувствовал себя на седьмом небе. Но тем более хотелось ему увидеть Эльдара, друга семьи. Родной сын не почитался в семье Астемира больше Эльдара. Да и Эльдар, выросший в сиротстве, почитал Астемира и Думасару как родных, как отца и мать. То же самое можно сказать о Сарыме, жене Эльдара, хотя и она, и ее мать, Диса, слава аллаху, тоже уже давно не жили в ауле по соседству с домом Астемира, как прежде, а жили в городском доме Эльдара в Нальчике. С тех пор как Эльдар возглавил ЧК, а позже стал комиссаром по внутренним делам республики Кабардино-Балкарии, он редко имел возможность навещать земляков. Понятно, с какою радостью готовились встретить его односельчане, когда распространился слух о том, что он едет в Шхальмивоко. Но зачем он едет?

Не один Астемир высказывал предположение, зачем Эльдар едет в Шхальмивоко. Среди событий, привлекших общее внимание, едва ли не самым интересным за последнее время было то, что случилось на коварной горной реке Бурун.

По этой реке сплавляли лес. Многоводная своенравная река то и дело заставляла считаться с ее капризами — особенно во время таяния горных снегов или весенних ливней. Так случилось и теперь.

Инал начал возводить здесь плотину, для того чтобы образовать затон и утопить в нем скалистые пороги, мешающие сплаву. Инал придавал большое значение этой ударной стройке еще и потому, что плотина и пруд были частью его любимого плана возведения в этих местах агрогорода. Он не жалел средств и даже выделил сюда новенький трактор «фордзон» — из тех, что только-только начали поступать на поля Кабарды. Начальником строительства стал, как это ни удивительно, знаменитый Жираслан. С возвращением в Шхальмивоко княгини Тина опять перешла жить в дом Жираслана. А сам Жираслан после серьезных доказательств своей готовности честно служить Советской власти был амнистирован и назначен начальником главной тюрьмы, заполненной его недавними приспешниками, которых ему предстояло перевоспитать. Партия заключенных работала на стройке плотины как раз в те дни, когда случилось стихийное бедствие.

Аюб возвратился в Шхальмивоко. Привязав коней в глубине сада (подальше от посторонних глаз), он вошел в дом Астемира, удивляясь тому, что никто не вышел ему навстречу.

За столом шел разговор между Эльдаром, Астемиром и Думасарой. Аюбу не терпелось рассказать о встрече с Иналом во всех подробностях, и собеседники на минутку отвлеклись от своего разговора.

—    Какая удача! — радовалась Думасара.

—    Там была и Сарыма, — доложил Аюб. Эльдар знал, что Инал собирается ехать в Пятигорск с Сарымой и приехавшим вчера Казгиреем Матхановым, но он помнил и наказ Инала не торопиться распространять сведения о приезде Казгирея, дескать, еще неизвестно, останется ли Казгирей в Кабарде или сразу уедет. На всякий случай он спросил:

Из дому в интернат ученики возвращались кто на чем. Одного привозили на скрипучей арбе, другой сидел верхом на лошади за широкой спиной отца или старшего брата, а иной — балкарский мальчик из дальнего горного аула — тащился верхом на ишаке, а то брел пешком, держась за ишачий хвост, а ишак нес на себе хурджины — корзины, набитые вяленым мясом, сыром, лепешками.

Каждого вновь прибывшего прежде всего огорошивали новостью: «Лю из Шхальмивоко приехал на машине Инала». Этим сообщением поражали даже тех, кто приезжал на своем коне верхом. Никто не мог сравниться с Лю!

Говорили о том, что Инал уступил Лю свой автомобиль в награду за образцовую работу по ликбезу. Свидетельство, припечатанное дулом револьвера, — лучшее тому доказательство.

Обычный распорядок дня в интернате еще не восстановился, у учеников было много свободного времени, и все они — и мелкокружечники и большекружечники — с утра до вечера обсуждали интереснейшие вопросы: может ли хороший скакун догнать машину Инала; кому труднее — шоферу за рулем автомобиля или трактористу на тракторе; может ли такая машина, как «линкольн» Инала, переехать через реку Бурун во время паводка, или автомобиль тоже не устоит против бурной реки, как недавно не устоял трактор Жираслана?

Не удивительно, что в ночь, когда пострадавший Лю маялся в комнате Жансоха, Думасаре плохо спалось, а когда она наконец задремала, приснились тревожные сны. Сначала ей снилось, что она тянется к Лю, хочет что-то передать и все не может дотянуться. Потом ей приснилось, будто из Москвы приехал Тембот. Было радостно увидеть сына во сне, и все-таки, проснувшись, Думасара задумалась: почему он не въезжал в ворота, а тянулся к матери руками через плетень, как бы прося помочь ему сойти с коня? Она хочет помочь и не может... Тут же зачем-то появился Жираслан, потом Казгирей... потом началась свадьба Инала, а Астемир ускакал в горы.

Думасара не стала рассказывать сон Астемиру. Зачем? Она верит в сны, а Астемир не верит, обязательно скажет: «Курице зерно снится». Думасара считала: сон это сердечное чувство; сердце на расстоянии узнает о беде или радости и сообщает об этом человеку через сон.

В это время с улицы послышались чьи-то голоса, кто-то подкатил к плетню.

Астемир вышел на порог.

Главная мечеть в Бурунах была одной из самых больших и прославленных мечетей в Кабарде.

По всей Кабарде знали муллу Саида, судью шариатского суда, доживающего свой век в Шхальмивоко. Такой же славой пользовался мулла из главной мечети Бурунов хаджи Хамид. Этот человек знал себе цену. И если он признавал превосходство того же Саида в опыте, превосходство Казгирея в богословском образовании, то на этом его уступки кончались, больше он не признавал никого, даже самого Инала. Он давно предал Инала проклятью, был неукротим в борьбе против него, постоянно — и в мечети в своих проповедях, и за порогом мечети — осуждал его действия, убежденный, что вся эта беспощадная ломка придумана Иналом: колхозы, в которых неимущий брал верх лад имущим и лодыри над честными хозяевами, ущемление религии, принудительное обучение детей в школах, а не в медресе, постройка какого-то агрогорода и, наконец, безбожное посягательство на само существование мечетей.

После того как Иная женился на Вере Павловне, ни одна проповедь Хамида не обходилась без того, чтобы мулла не проклял и этот шаг Инала. Он говорил, что нетерпимость Инала к муллам, которые прежде были и учителями детей, и воспитателями народа, и стали даже первыми учителями в советских школах, — это гонение на мулл происходит по повелению его новой русской жены.

Как ни старался Шруков воздействовать на Хамида, внушить ему, что своими речами он только отягощает положение, что лучше было бы мулле не ставить палки в колеса Советской власти, а помогать тащить тяжелую телегу, ничто не могло переубедить Хамида. Тогда Шруков сказал ему прямо, что, если он не прекратит антисоветской пропаганды, мечеть закроют.

Это произошло чуть ли не в ближайшую пятницу после большого схода в Шхальмивоко и представления пьесы «Калым». Может быть, как раз неудавшееся голосование на сходе придало Хамиду новые силы. Ведь слухи об этой неудаче большевиков на другой же день разнеслись по всей Кабарде. По всей Кабарде обсуждали также пьесу Казгирея, многие извращали ее истинный смысл, находились и такие, которые говорили, что пьесу против мулл написал не Казгирей, а новая жена Инала, а Казгирея, дескать, заставляют подчиняться, угрожая высылкой в Соловки вместе с Саидом, не потому ли прежде жизнерадостный Казгирей становится нелюдимым и замкнутым?

Своим чередом шли события и в Бурунах, покуда Казгирей, Лю и Тина разъезжали по аулам. Председатель Шруков издал распоряжение — мечеть закрыть и приспособить помещение под клуб. Про себя Шруков думал, что этим действием он угодит Иналу. Решительность всегда нравилась Иналу. Инал похвалит его распорядительность. Шруков, посылая плотников на работу в мечеть, велел им бережно сохранять все то, что в глазах верующих почитается святыней.

Однако по аулу из дома в дом уже ходили люди и кричали:

—   По распоряжению христианской жены Инала Шруков хочет затоптать ислам. Шрукову давно русские ближе кабардинцев — он коммунист! Что это, конец исламу или конец большевикам? Возможно только одно из двух.

Более рассудительные говорили:

Астемир велел приготовить к собранию место перед зданием исполкома, и Шруков приступил к делу. Те же самые плотники, которые неделю тому назад начали было ломать и переделывать мечеть под клуб, сейчас возвели на площади помост, а в самом здании исполкома заново остеклили окна.

Накануне дня, назначенного для чистки, на помост внесли большой стол, покрытый сукном, графин с водой и чернильницу. На помосте от одного края до другого установили лавку. Красный флаг вознесся на длинном шесте. Перед помостом на каменные глыбы были положены струганые доски, совсем как недавно в театре Шхальмивоко. На ночь здесь поставили караульных, среди которых любопытные увидели и деда Исхака, почтальона и песнопевца. Караульным выдали ружье — одно на весь караул.

Оркестрантам Шруков строго-настрого приказал быть в полной готовности.

Предстоящее событие ожидалось одними с волнением за свою судьбу, другими — с необыкновенным любопытством к участи тех, кто будет подвергаться чистке.

Утро наступило не такое ясное, каким был вчерашний день. Людям, не привыкшим к прихотям гор и предгорий, могло показаться странным, как это произошло. Такой безмятежный, ясный, розовый вечер — и такое пасмурное утро!

 Но легкий туман, расползшийся по равнине предгорья, не мешал ни балкарцам, прибывающим из ущелий, ни кабардинцам, спешащим на собрание из-за Малки или из Малой Кабарды.

Народу собралось еще больше, чем вчера; и тут и там записные острословы старались привлечь к себе внимание, подбирая и вдруг бросая в толпу меткие словечки.

Один кричал:

Инал был поднят рано на рассвете: на пороге стоял Эльдар, он только что вернулся из Ростова.

Инал уже набрал полную грудь воздуха, уже собирался обрушить на Эльдара все, что заново всколыхнулось в нем.

Эльдар и не подозревал, как близок он к истине, когда попробовал начать свой доклад словами:

—     Валлаги, Инал, человек предполагает, аллах располагает... Вон как обернулись дела. Послушай.