Горы Загрос. Закат.

Солнце коснулось горизонта, и всадник устало натянул поводья, радуясь, что настало время молитвы.

Хусейну Ковисси, крепко сбитому иранцу, было тридцать четыре года; кожа у него была светлая, глаза же и борода – темные, почти черные. Из-за плеча выглядывал советский АК-47. Путник закутался от холода; поверх перепачканного дорожной грязью халата ремнем был перехвачен грубый овчинный полушубок из тех, что носили кочевники-кашкайцы, на голове – белая чалма, на ногах – поношенные сапоги. Уши были плотно прикрыты, поэтому он не слышал далекого пронзительного воя реактивных двигателей приближавшегося вертолета. Привязанная к лошади усталая вьючная верблюдица нетерпеливо дернула за веревку, требуя корма и отдыха. Он рассеянно обругал ее, спешиваясь.

На этой высоте, почти две с половиной тысячи метров, воздух был разреженным и холодным, очень холодным. Снег лежал толстым покровом; ветер гнал поземки, задувая снег на дорогу и делая ее предательски скользкой. За его спиной эта мало кому известная тропа, петляя, убегала к долинам далеко внизу и тянулась дальше, к Исфахану, откуда он держал свой путь. Впереди она забиралась вверх, опасно извиваясь между скал, потом спускалась в другие долины, простиравшиеся до самого Персидского залива, и выводила к городку Ковиссу, где он родился, где теперь жил и по имени которого начал называть себя, когда стал муллой.

Его не тревожили ни опасности пути, ни холод. Эта опасность была для него чистой, такой же чистой, как холодный воздух вокруг.

Будто снова кочевником стал, подумал он, и перед глазами возникла картина прошлого: дед, ведущий их по горным склонам, как в старые времена, когда все кашкайские племена могли свободно кочевать с зимних пастбищ на летние, у каждого – и конь, и ружье, и скота в достатке, наши отары овец, стада коз и верблюдов не знали счета, наши женщины ходили, не закрывая лица, наши племена жили свободными, как десятками веков до нас жили наши предки, покорные одной лишь воле Бога – старые времена, которым пришел конец каких-то шестьдесят лет назад, говорил он себе, чувствуя, как в нем поднимается злоба. И конец этот положил им Реза-хан, этот солдат-выскочка, который с помощью подлых британцев захватил трон, провозгласил себя Реза-шахом, основав династию Пехлеви, а потом, опираясь на свой казацкий полк, обуздал нас и постарался стереть с лица земли.

Абердин, Шотландия. Вертолетный аэродром компании «Мак-Клауд». 17.15.

Огромный вертолет, стрекоча лопастями, опустился, возникнув из сумерек, и сел рядом с «роллсом», припаркованным возле одной из заливаемых дождем вертолетных площадок, – весь аэродром был охвачен кипучей деятельностью: другие вертолеты садились и взлетали с вахтами нефтяников, работниками и грузами; на всех бортах и на всех ангарах гордо красовалась эмблема S-G. Дверь кабины открылась и два человека в летных комбинезонах и спасательных жилетах спустились по гидравлическому трапу, наклонившись вперед навстречу ветру и дождю. Прежде чем они дошли до машины, шофер в униформе вышел и открыл им дверцу.

– Отлично прокатились, не правда ли? – радостно сказал Эндрю Гаваллан, высокий мужчина, крепкий и очень подтянутый для своих шестидесяти четырех лет. Он легко выскользнул из своего надувного жилета, стряхнул дождевые капли с воротника и сел в машину рядом со своим спутником. – Чудесная машина, все, как обещали изготовители. Я тебе говорил, что мы первые посторонние люди, которым довелось принять участие в ее испытательных полетах?

– Первые, последние – мне все равно. Мне показалось, что нас чертовски трясло и было чертовски шумно, – раздраженно ответил Линбар Струан, с трудом пытаясь стащить с себя спасательный жилет. Ему было пятьдесят. Песочного цвета волосы, голубые глаза. Глава компании «Струанз», огромного конгломерата со штаб-квартирой в Гонконге, прозванного Благородным домом, которому тайно принадлежал контрольный пакет акций вертолетной компании S-G. – Я по-прежнему считаю, что инвестиции в расчете на одну машину слишком велики. Чрезмерно велики.

– В экономическом смысле ставка на Х6З-й самая перспективная; машина идеально подходит для Ирана, Северного моря и вообще любого места, где мы перевозим большие грузы, особенно Ирана, – терпеливо ответил Гаваллан, не желая, чтобы его ненависть к Линбару омрачила удовольствие от безукоризненно прошедшего испытательного полета. – Я заказал шесть штук.

– Я еще не дал добро на покупку! – вскинулся Линбар.

База «Тебриз-1». 23.05.

Эрикки Йокконен голым лежал в сауне, которую он построил собственными руками, температура была около ста градусов, пот струйками сбегал с него, его жена Азадэ лежала рядом, тоже убаюканная теплом. Сегодняшний вечер получился отменным: много еды и две бутылки лучшей русской водки, которую он купил на черном рынке в Тебризе и разделил с двумя своими механиками-англичанами и директором их базы Али Даяти.

– А теперь – сауна, – объявил он всем перед самой полуночью. Однако они по обыкновению отказались, сил у них едва осталось на то, чтобы, пошатываясь, добрести до своих коек. – Пошли, Азадэ!

– Только не сегодня, ну пожалуйста, Эрикки, – взмолилась она.

Но он только рассмеялся и подхватил ее своими огромными руками, обернул вокруг нее шубу и вынес ее через входную дверь их домика, зашагав мимо отяжелевших от снега сосен; на воздухе температура была чуть ниже нуля. Нести ее было легко, и он вместе с ней вошел в небольшую бревенчатую пристройку позади их домика, прямо в тепло предбанника, потом, сняв одежду, в саму сауну. И вот теперь они лежали здесь: Эрикки – совершенно расслабившись, Азадэ, даже после года замужества, – ощущая себя не вполне привычно посреди этого ночного ритуала.

Он приподнялся на вытянутую руку и посмотрел на нее. Она лежала на толстом полотенце на скамье напротив. Ее глаза были закрыты, он видел, как поднимается и опускается ее грудь, видел ее красоту – волосы цвета воронова крыла, точеные арийские черты, прелестное тело и молочно-белая кожа – и как всегда при виде нее, совсем крошечной рядом с его метром девяносто пятью, его наполняло ощущение чуда.

На военно-воздушной базе в Ковиссе. 03.32.

Возглавляемая муллой Хусейном Ковисси орущая толпа напирала на запертые, залитые светом главные ворота и примыкающую к ним часть забора из колючей проволоки, который опоясывал огромную базу по всему периметру. Ночь была темной, очень холодной, всюду лежал снег. Их собралось у ворот три или четыре тысячи человек, в большинстве своем молодежь, некоторые с оружием, несколько молодых женщин в чадрах в самых первых рядах, присоединявших свои голоса к бушующему морю криков: Бог велик… Бог велик…

С внутренней стороны ворот, лицом к толпе были расставлены взводы охраны из нервничающих солдат с автоматическими винтовками наготове, другие взводы стояли в резерве, все офицеры с револьверами в руках. Два танка «центурион» в боевой готовности ждали посередине дороги, урча двигателями; комендант гарнизона и группа офицеров стояли неподалеку. Позади них были видны грузовики, в которых сидели еще солдаты; зажженные фары машин были направлены на ворота и колючую проволоку – числом солдаты уступали толпе раз в двадцать-тридцать. Позади грузовиков стояли ангары, здания управления базы, казармы, офицерская столовая, повсюду толклись группки взволнованных военнослужащих, все наспех одетые, потому что толпа появилась каких-нибудь полчаса назад, требуя передать базу под ее контроль от имени аятоллы Хомейни.

Снова в громкоговорителях раздался голос коменданта гарнизона:

– Приказываю всем немедленно разойтись!

Голос был суровым и угрожающим, но его перекрывал монотонный рев толпы:

Недалеко от Ленге. 06.42.

212-й с двумя пилотами и полным комплектом из тринадцати пассажиров выполнял обычный рейс, направляясь в Ормузский пролив со своей базы S-G в Ленге. Он летел над спокойными водами залива в сторону разрабатываемого французами нефтяного месторождения Сирри. Солнце только что встало над горизонтом, обещая еще один ясный, безоблачный день, хотя легкий туман, обычное в заливе явление, снижал видимость до нескольких миль.

– Борт EP-HST, говорит центр радиолокационного контроля Киша, поверните на двести шестьдесят градусов.

Вертолет послушно поменял направление.

– Двести шестьдесят, высота тысяча, – ответил Эд Восси.

– Держитесь на тысяче. Доложите, когда будете над Сирри.

Неподалеку от Бендер-Делама. 16.52.

Тени становились длиннее. Землю за дорогой покрывали кустарники, а за ними каменистые предгорья поднимались к горам, увенчанным снеговыми шапками, – северному участку Загросских гор. По эту сторону дороги, вдоль речушки и болот, протянувшихся на несколько миль до самого порта, лежал один из нефтепроводов, которые крест-накрест пересекали всю эту местность. Трубы были стальные, двадцати дюймов в диаметре, они лежали на бетонной эстакаде, которая вела вниз, в дренажную трубу под дорогой, потом уходили под землю. Примерно в миле к востоку лежала деревня – бедная, пыльная, землистого цвета, с домами из кустарных глиняных кирпичей, – и с той стороны приближался небольшой автомобиль. Машина была старая и разбитая и двигалась медленно; мотор, впрочем, звучал почти как новый, слишком новый для такого кузова.

В машине сидели четыре иранца. Они были молоды, чисто выбриты и одеты лучше, чем обычно, хотя все были в пятнах пота и сильно нервничали. Рядом с дренажной трубой автомобиль остановился. Молодой человек в очках, сидевший на переднем сиденье, вышел из машины и притворился, что справляет малую нужду у обочины, пока его глаза внимательно осматривали все вокруг.

– Все чисто, – сказал он.

Тут же два молодых человека с заднего сиденья быстро выбрались из машины и, держа с двух сторон грубую тяжелую сумку, нырнули вниз по земляной насыпи в трубу. Молодой человек в очках застегнул пуговицы на штанах, потом неспешно прошел к багажнику и открыл его. Из-под куска рваного брезента выглядывал короткий ствол чехословацкого пистолета-пулемета. Молодой человек почувствовал себя немного спокойнее.

Водитель вышел, расстегнул штаны и направил в канаву мощную струю.

Недалеко от Тебриза. 18.05.

В заснеженных горах далеко на севере, рядом с советской границей, 206-й Петтикина быстро перевалил через возвышенность, продолжая подниматься на перевал. Вертолет скользил над верхушками деревьев, следуя извивам дороги внизу.

– «Тебриз-1», вас вызывает HFC из Тегерана. Как слышите? – повторил он уже в который раз.

Опять молчание. Быстро темнело, предвечернее солнце пряталось за плотной завесой облаков, раскинувшейся всего в нескольких сотнях футов над его головой, серой, тяжелой от снега. Он еще раз попытался вызвать базу. Петтикин чувствовал глубокую усталость, его лицо покрывали кровоподтеки, донимала тупая боль от полученных ударов. Ему было неудобно нажимать на кнопку радиопередачи в перчатках, под которыми к тому же мучительно саднили ободранные до крови костяшки пальцев.

– «Тебриз-1», HFC из Тегерана. Как слышите меня?

Снова никакого ответа, но это его особо не тревожило. Связь в горах всегда была плохой, его здесь никто не ждал, и ни у Эрикки Йокконена, ни у начальника базы не было никаких причин устанавливать радиовахту. Дорога ползла вверх, поэтому облачное покрывало опускалось ему на голову, но Петтикин с облегчением увидел, что вершина перевала была все еще свободна от облаков, а по ту сторону дорога убегала вниз, и там, в полумиле от вершины, лежала база.

Аэропорт Бендер-Делама. 19.50.

С заходом солнца прибыли новые группы вооруженных революционеров, и теперь охрана стояла у всех ангаров и на всех подходах к аэропорту. Затаки сказал Руди Лутцу, что сотрудникам S-G запрещено покидать территорию аэропорта без разрешения, что они должны продолжать работать как обычно и что один или несколько из его людей будут сопровождать теперь каждый полет.

– Ничего не произойдет, если вы все будете подчиняться приказам, – говорил Затаки. – Эта ситуация временная, пока идет смена незаконного правительства шаха на новое народное правительство. – Иранец старался держаться уверенно, но его нервозность и нервозность его плохо обученных людей выдавала его с головой.

Старк слышал, как иранцы приглушенно переговаривались между собой, и сообщил Руди, что повстанцы в любой момент ждут появления верных шаху войск и начала контратаки. К тому времени, когда ему, Руди и второму американскому пилоту, Джону Тайреру, удалось добраться до радиоприемника в трейлере Руди, сводка новостей почти закончилась, и то немногое, что они услышали, не сулило ничего хорошего.

«…и правительства Саудовской Аравии, Кувейта и Ирака опасаются, что политическая неразбериха в Иране приведет к дестабилизации ситуации во всем регионе Персидского залива, а султан Омана, как нам сообщают, заявил, что проблема заключается не только в опасности распространения смуты, что это еще одно удобное прикрытие для попыток Советской России использовать свою группу государств-прихлебателей для создания в Персидском заливе ни много ни мало колониальной империи, конечная цель которой – обладание Ормузским проливом.

Из Ирана сообщают, что ночью велись ожесточенные бои между взбунтовавшимися, поддерживающими Хомейни курсантами тегеранской базы ВВС в Дошан-Таппехе, на помощь которым пришли тысячи вооруженных гражданских лиц, и полицией, верными шаху войсками и „бессмертным“, элитным подразделением шахской императорской гвардии. Впоследствии к бунтовщикам присоединились свыше пяти тысяч левых из марксистской группы „Сайкал“, часть которых прорвалась в арсенал базы ВВС и вынесла оттуда все оружие…»

Неподалеку от Бендер-Делама. 06.55.

Только что рассвело. Руди посадил машину в стороне от развороченной взрывом дренажной трубы, и теперь они вчетвером стояли на краю. Раннее солнце было ясным и теплым, и пока все проходило без проблем. Нефть все еще выливалась из трубы, но уже не под давлением.

– Это просто остатки того, что было в трубе, – пояснил Кияби. – Через час перестанет течь совсем. – Ему шел шестой десяток: волевое лицо, чисто выбритое, очки, поношенное военное обмундирование, пластиковая каска на голове. Он рассерженно огляделся. Земля вокруг напиталась нефтью, от ее паров было почти нечем дышать. – Вся эта местность стала смертельно опасной. – Он двинулся к перевернутой легковой машине. Рядом с ней лежали три истерзанных тела, которые уже начинали пахнуть.

– Любители? – проговорил Руди, отгоняя рукой мух. – Рвануло раньше времени?

Кияби не ответил. Он спустился в трубу. Дышать было тяжело, но он внимательно осмотрел место взрыва, потом выбрался назад на дорогу. – Я бы сказал, что ты прав, Руди. – Он бросил взгляд на Хусейна. – Ваши?

Мулла оторвал взгляд от легковушки.

База ВВС в Ковиссе. 17.09.

Мануэла торопливо шагала по территории S-G к одноэтажному административному зданию, которое выглядело чистым и аккуратным в лучах дневного солнца. Башня радиосвязи возвышалась над ним вторым этажом. Она была в летном комбинезоне с эмблемой S-G на спине, и ее золотисто-рыжие волосы были убраны под летную кепку с длинным козырьком, но ее походка просто кричала о том, что это женщина.

В наружном помещении офиса она увидела трех их иранских сотрудников. Они вежливо встали и улыбнулись, посматривая на нее из-под тяжелых век.

– Добрый день, ваше превосходительство Павуд, – с улыбкой произнесла она на фарси. – Капитан Эйр хотел меня видеть?

– Да, мадам госпожа. Его превосходительство в башне, – ответил старший клерк. – Окажите мне честь, позволив проводить вас? – Она поблагодарила его и отказалась, а когда она прошла по коридору и поднялась по спиральной лестнице, Павуд произнес, презрительно скривив рот: – Возмутительно, как она себя перед нами выставляет напоказ… нарочно это делает, чтобы подразнить нас.

– Хуже публичной женщины в Старом Квартале, ваше превосходительство, – отозвался другой иранец с тем же отвращением. – Клянусь Аллахом, изо всех неверных нет никого хуже американцев и их женщин. А эта, эта напрашивается, просто отчаянно напрашивается на неприятности…

Тегеран. Управление компании S-G. 18.50.

Мак-Айвер повторил:

– Алло, Ковисс, говорит Мак-Айвер из Тегерана, слышите меня?

– Тегеран, это Ковисс, режим ожидания один, – «один» на их языке означало «подождите минуточку».

– Хорошо, Фредди, – ответил Мак-Айвер и положил микрофон ВЧ-рации на стол.

Они с Томом Локартом, который прилетел днем из Загроса, сидели в его кабинете на верхнем этаже здания, где располагалась штаб-квартира S-G с тех самых пор, когда компания впервые начала работать в Иране почти десять лет назад. Здание было в пять этажей, с плоской крышей, на которой Дженни устроила восхитительный застекленный садик с креслами, столами и барбекю. Генерал Бени-Хассан, друг Эндрю Гаваллана, в свое время очень рекомендовал это здание:

Остров Сирри. 19.42.

Немногим более семисот миль юго-западнее Тегерана заканчивалась погрузка пятидесятитысячетонного японского танкера «Рикомару». Над заливом ярко светила луна, ночь была благоухающей, со множеством звезд над головой, и Скраггер согласился составить компанию де Плесси и подняться на борт, чтобы поужинать с Ёси Касиги. Сейчас все трое стояли с капитаном на капитанском мостике, палуба внизу была залита светом, они наблюдали за палубными рабочими-японцами и главным инженером рядом с толстой нефтеналивной трубой, протянувшейся за борт к скоплению вентилей на плавучем нефтяном складе, закрепленном якорями в море на постоянной стоянке, рядом с которым расположился танкер. Огромная баржа тоже была ярко освещена.

Они находились примерно в двух сотнях ярдов от низкого острова Сирри; танкер был надежно зашвартован: две носовых цепи были закреплены на буях впереди, два якоря спущены с кормы. Нефть по трубе, проложенной по дну залива, перекачивалась с береговых хранилищ на плавучий склад, а оттуда, с использованием их собственных труб, – в резервуары танкера. Погрузка и разгрузка таили в себе немалую опасность, поскольку в резервуарах, в пространстве над поверхностью сырой нефти, скапливались летучие, крайне взрывоопасные газы. Порожние резервуары оставались еще более опасными, пока их не промывали. На большинстве современных танкеров для повышения безопасности в свободное пространство в резервуарах закачивался азот – инертный газ. На «Рикомару» такого оборудования не было.

Они слышали, как главный инженер прокричал работникам на барже: «Закрывайте вентиль», потом перевел взгляд на мостик и поднял вверх большой палец, капитан ответил ему тем же, повернулся к Касиги и сказал по-японски:

– Разрешение отплыть как можно скорее?

Капитан был худощавым мужчиной с неподвижно застывшим лицом, в белой накрахмаленной рубашке и шортах, в белых носках и ботинках, с эполетами и в фуражке с козырьком, как у морских офицеров.

Тегеран. 20.33.

Оставив Мак-Айвера неподалеку от управления компании Том Локарт приехал домой – несколько объездов, обозленная полиция, но ничего чрезмерно неприятного. Домом была прекрасная квартира в пентхаусе современного шестиэтажного здания в лучшем жилом квартале города – свадебный подарок от его тестя. Шахразада ждала его. Она порывисто обняла его, страстно поцеловала, умолила сесть перед камином и снять ботинки, побежала принести ему вина – ледяного, как раз как он любил, – захватила закуску, сказала, что ужин будет скоро готов, скрылась на кухню и своим напевным, текучим голосом поторопила слугу и повара, потому что господин уже дома и проголодался, потом вернулась и села у его ног – пол был покрыт толстыми великолепными коврами, – обняв руками его колени, обожая его.

– О, я так счастлива видеть тебя, Томми, я так по тебе скучала. – Ее английский звучал очаровательно. – О, я так интересно провела время вчера и сегодня.

Она была в легких шелковых персидских шароварах, длинной свободной блузе и, для него, до боли прекрасна. И желанна. Через несколько дней ей исполнялось двадцать три. Ему было сорок два. Они были женаты почти год, и он был приворожен с того самого мгновения, как впервые увидел ее.

Это случилось чуть больше трех лет назад, на званом ужине в Тегеране, который давал генерал Валик. Был ранний сентябрь, как раз закончились английские летние школьные каникулы, и Дердра, его жена, была в Англии с их дочерью, проводя время на праздниках и вечеринках, и не далее как тем же утром он получил от нее очередное гневное письмо, в котором она настаивала, чтобы он написал Гаваллану и потребовал немедленного перевода: «Я ненавижу Иран, больше не хочу там жить. Англия – это все, что мне нужно, все, что нужно Монике. Почему бы тебе для разнообразия не подумать о нас вместо своих чертовых полетов и своей чертовой компании? Вся моя семья здесь, все мои друзья и подруги здесь, и все друзья и подруги Моники тоже здесь. Я по горло сыта жизнью за границей и хочу, чтобы у меня был свой дом где-нибудь под Лондоном, с садом, или даже в городе: сейчас как раз предлагают суперпривлекательные варианты в Патни и Клапаме. Мне смертельно надоели иностранцы и то, что мужа постоянно отправляют работать за границу, мне уже просто в горло не лезет иранская еда и тошнит от всей этой грязи, жары, холода, их отвратительного языка, их мерзких туалетов и сидения на корточках, как какое-нибудь животное, от их ужасных обычаев, манер – от всего. Пора нам наконец расставить все по местам, пока я еще молода…»

База «Тебриз-1». 07.12.

Чарли Петтикин беспокойно спал, съежившись под тонким одеялом на матрасе, брошенном прямо на пол. Его руки были связаны перед собой. Только что рассвело, и в комнате было очень холодно. Охранники забрали переносную газовую печку с собой, а его заперли в закутке жилища Эрикки Йокконена, который обычно служил кладовкой. Внутренняя поверхность стекла в маленьком окошке покрылась инеем. Снаружи окно было зарешечено. На подоконнике лежал снег.

Его глаза открылись, и он рывком сел на матрасе, испуганно озираясь, не сообразив в первый момент, где находится. Потом память нахлынула, и он привалился к стене, чувствуя боль во всем теле.

– Черт, ну я и влип! – пробормотал он, пытаясь расправить затекшие плечи.

Обеими руками он неуклюже протер глаза, прогоняя остатки сна, провел по лицу, чувствуя себя грязным. Короткая щетина местами серебрилась сединой. Терпеть не могу, когда я небритый, подумал он.

Сегодня понедельник. Я прилетел сюда в субботу на закате, а поймали они меня вчера утром. Ублюдки!

Тегеран. 08.30.

Том Локарт осторожно пробирался на своем стареньком «ситроене» через завалы после ночных боев, направляясь в Гелег-Морги. Утро было хмурым и морозным, и он уже опаздывал, хотя выехал сразу, как только рассвело.

По дороге ему попадалось много тел и завывающих родственников, много сожженных автомобилей и грузовиков, некоторые из них еще дымились – последствия ночных столкновений. Группки вооруженных или полувооруженных гражданских лиц еще оставались на балконах домов и баррикадах, и Локарту раз десять приходилось искать объездной путь. Многие люди носили теперь зеленые повязки сторонников Хомейни. Все «зеленые повязки» были вооружены. Улицы зловеще пустовали: движения почти не было. Время от времени мимо с шумом проносились полицейские грузовики, какие-то еще машины и грузовики, но на него не обращали внимания, разве что зло гудели и осыпали проклятиями, требуя, чтобы он убрался с дороги. Он так же зло огрызался; ему было почти наплевать, что так он может вообще не добраться до аэропорта – это было бы идеальное решение стоявшей перед ним дилеммы. Только мысль о жене Валика и его двух детишках в руках САВАК заставляла его продвигаться дальше.

Как такая чудесная женщина как Аннуш, которая была так добра к нему, когда он стал членом семьи, могла выйти замуж за такого ублюдка? И как эти двое замечательных ребятишек, которые обожали Шахразаду и называли Локарта ваше превосходительство дядя… Он крутанул рулем, чтобы избежать столкновения с машиной, вылетевшей из переулка на встречную полосу. Машина, даже не притормозив, помчалась дальше, и он про себя осыпал проклятиями и ее, и Тегеран, и Иран, и Валика и произнес вслух «Иншаллах», но облегчения не почувствовал.

Над головой висели хмурые, набрякшие снегом облака, которые ему совсем не нравились, он вспомнил тепло постели и Шахразаду, и как тяжело ему было расставаться с ними. Будильник затрезвонил перед рассветом, выдернув его из объятий сна.

– Я думала, ты сегодня остаешься, милый. Мне показалось, ты сказал, что улетаешь завтра.

База «Тебриз-1». 09.30.

Красный «рейнжровер» выехал из ворот дворца хана и покатил вниз по склону в сторону Тебриза и дороги на Тегеран. Эрикки сидел за рулем, Азадэ – рядом на переднем сиденье. Это ее двоюродный брат, полковник Мазарди, начальник полиции, уговорил Эрикки не ехать в Тегеран в пятницу.

– Дорога будет очень опасной… на ней и днем-то неспокойно, – сказал он. – Повстанцы теперь не вернутся, вы в полной безопасности. Будет гораздо лучше, если вы съездите повидать его высочество хана и спросите его совета. Это было бы гораздо разумнее.

Азадэ согласилась с ним.

– Эрикки, конечно же, мы поступим, как ты скажешь, только я действительно была бы рада гораздо больше, если бы мы съездили на ночь домой и повидали отца.

– Сестра права, капитан; конечно, вы можете поступать как вам заблагорассудится, но я клянусь Пророком, да сохранит Аллах его слова на веки вечные, что безопасность ее высочества для меня так же важна, как и для вас. Если вы склоняетесь к тому, чтобы ехать, поезжайте завтра. Уверяю вас, здесь вам опасность не грозит. Я выставлю охрану. Если этот так называемый Ракоци или любой другой иностранец или этот мулла появятся хотя бы в полумиле отсюда или от дома Горгонов, они пожалеют об этом.

База «Загрос-З». 15.18.

Четверо мужчин, лежа на санках, летели по снежному склону позади базы, Скот Гаваллан чуть впереди Жан-Люка Сессона, который катился голова в голову с Насири, директором базы; Ничак-хан отставал от них шагов на двадцать. Это был «кубок вызова», устроенный Жан-Люком, Иран против сборной мира, и все четверо отчаянно пытались увеличить скорость до максимума. Пушистый снег на склоне, легким покрывалом брошенный поверх твердого наста, был девственно чистым и нетронутым. Они все вскарабкались на вершину горы позади базы; Родригес и один из жителей деревни выполняли роль судей на старте. Приз победителю составлял пять тысяч риалов – около шестидесяти американских долларов – и одну из бутылок виски Тома Локарта: «Том не будет возражать, – великодушно объявил Жан-Люк. – Он себе устроил дополнительный отпуск, наслаждается злачными местами Тегерана, пока мы тут торчим на базе! А я, разве я тут не за старшего? Разумеется, за него. Так вот, как начальник беру эту бутылку под свое начало к вящей славе Франции, ради благополучия моих подчиненных и наших славных повелителей, кашкаев Яздека», – добавил он под приветственные крики.

День выдался чудесным, солнечным; здесь, на высоте больше двух тысяч метров над уровнем моря, небо было безоблачным и ослепительно голубым, воздух – хрустящее свежим. Снегопад прекратился накануне ночью. Снег валил без перерыва все три дня с тех пор, как Локарт улетел в Тегеран. Теперь база и чаша гор вокруг превратились в сказочную страну сосен, снега и вершин, вздымающихся на четыре с лишним километра, присыпанную добрым полуметром свежего пушистого снежного покрова.

Склон внизу становился еще круче. Гонщики неслись, время от времени подпрыгивая на невидимых под снегом кочках, постоянно набирая скорость, иногда полностью исчезая в фонтанах снега, возбужденные, распластавшиеся на санках, настроенные только на победу.

Впереди появились сосны. Скот ловко притормозил носками своих лыжных ботинок, вцепившись руками в варежках в изогнутые передние стойки санок, и по плавной дуге объехал стоявшие тесной кучкой деревья, выровнял санки и понесся вниз по последнему широкому участку склона к линии финиша далеко впереди, где их ждали остальные работники базы и жители деревни, подбадривая саночников громкими криками. Насири и Жан-Люк притормозили на мгновение позже, обогнули деревья на секунду быстрее, выровняли свои санки, подняв тучу снежной пыли, и почти догнали его, отставая теперь всего на несколько дюймов.

Ничак-хан не стал ни тормозить, ни огибать деревья. В сотый раз поручив себя Аллаху, он закрыл глаза и пушечным ядром влетел под сосны.

В небе недалеко от Казвина. 15.17.

После того как почти два часа назад Чарли Петтикин с Ракоци – человеком, которого он знал как Смита, – покинули Тебриз, Петтикин вел 206-й как можно прямее и ровнее, надеясь, что агента КГБ это убаюкает, и он уснет или по крайней мере станет менее бдительным. По той же причине он избегал разговоров, спустив наушники на шею. Через какое-то время Ракоци оставил свои попытки завязать беседу и просто смотрел в окно. Но все время оставался настороже и автомат держал у себя на коленях с пальцем возле планки предохранителя. И Петтикин все гадал про него: как его зовут, кто он такой, к какой банде революционеров принадлежит – федаин, моджахедин или сторонники Хомейни, – или он из лоялистов, полицейский какой-нибудь, или военный, или из САВАК, и если так, то почему ему так важно попасть в Тегеран. Петтикину ни разу не пришло в голову, что его пассажир может быть русским, а не иранцем.

В Бендер-э-Пехлеви, где дозаправка шла мучительно медленно, он не делал ничего, чтобы нарушить монотонность этого процесса, просто расплатился последними из оставшихся у него американских долларов и смотрел, как наполняются баки его вертолета, потом подписал официальную расписку компании «Иран Ойл». Ракоци попытался разговориться с заправщиком, но тот держался враждебно, явно опасаясь, что его могут увидеть, пока он заправляет этот чужеземный вертолет, и еще больше испугавшись при виде автомата, лежавшего на переднем сиденье.

Все время, что они провели на земле, Петтикин прикидывал, насколько велики его шансы, если он попробует завладеть автоматом. Возможности так и не представилось. Автомат был чешский. В Корее он таких навидался полно. И во Вьетнаме. Господи, подумал он, кажется, миллион лет прошел с тех пор.

Он вылетел из Бендер-э-Пехлеви и сейчас держал курс на юг на высоте триста метров, следуя за дорогой на Казвин. К востоку ему был виден пляж, где он высадил двух десантников. В который раз он задумался, откуда им было известно, что он должен был лететь в Тебриз, и что у них было за задание. Господи, надеюсь, у них все получится – что бы там ни должно было получиться. Наверное, что-то очень срочное и важное. Надеюсь, я еще увижу Росса, хорошо было бы…

– Чему вы улыбаетесь, капитан?

Северный склон горы Сабалан. 10.00.

Ночь была отчаянно холодной под безоблачным небом, усыпанным звездами и увенчанным яркой луной, и капитан Росс с двумя своими гуркхами осторожно пробирались под гребнем горы, следуя за проводником и человеком из ЦРУ. Солдаты замаскировались – белые комбинезоны поверх боевого обмундирования, – они были в перчатках и надели вниз утепленное белье, и все равно холод терзал их. Они находились на высоте двух тысяч четырехсот метров, продвигаясь с подветренной стороны к своей цели по другую сторону гребня, до которой оставалось около полумили. Над ними на высоту четырех тысяч восьмисот метров вздымался огромный конус погасшего вулкана.

– Месги, остановимся и передохнем, – сказал проводнику по-турецки человек из ЦРУ. Оба они были одеты в грубые одежды горцев.

– Если пожелаете, ara, пусть так и будет. – Проводник свернул с тропы и прошел по снегу к небольшой пещере, которую ни один из остальных даже не заметил. Он был старым и скрюченным, как древнее оливковое дерево, волосатым и худым, его одежда больше походила на лохмотья, и все же после почти двух дней подъема в горах он оставался из них самым сильным.

– Хорошо, – сказал человек из ЦРУ. Он повернулся к Россу: – Спрячемся здесь, пока не будем готовы.

Росс сбросил с плеча свой карабин, сел и с благодарностью оперся рюкзаком о землю: икры, бедра и спина мучительно ныли.

База ВВС в Исфахане. 05.40.

На востоке темная ночь начала светлеть, встречая рассвет. На базе было тихо, не было видно никого, кроме «стражей ислама», которые, вместе с тысячами жителей Исфахана под предводительством мулл, взяли вчера базу штурмом и были здесь теперь полными хозяевами: все солдаты и офицеры армии и ВВС находились под охраной в своих казармах – или были на свободе, открыто провозгласив свою верность Хомейни и революции.

Часовому Релази было восемнадцать лет, и он очень гордился своей зеленой повязкой и тем, что охранял сарай, в котором заперли предателя генерала Валика с его семьей; их поймали вчера, когда они прятались в офицерской столовой вместе с их чужеземным пилотом из ЦРУ. Бог велик, думал он. Завтра их низвергнут в ад вместе со всеми погаными «людьми левой руки».

Из поколения в поколение Релази чинили обувь в крошечной лавке на старом базаре Исфахана. Да, думал он, еще неделю назад я был базаари, базарным торговцем, а потом наш мулла призвал меня и всех правоверных на Божью битву, дал мне повязку от Бога и это оружие и научил, как им пользоваться. Поистине неисповедимы пути Господни.

От снега его прикрывала стена небольшого строения, но сырой холод понемногу добирался до него, хотя он надел всю одежду, какая у него была на этом свете: майку, грубую рубаху поверх нее, пальто и штаны, купленные с рук, старый свитер и древнюю армейскую шинель, которая когда-то принадлежала его отцу. Ноги у него совсем онемели.

– На все воля Аллаха, – произнес он вслух и почувствовал себя лучше. – Скоро меня сменят, и тогда я снова поем: клянусь Аллахом, солдаты жили не хуже настоящего паши, еда не реже двух раз в день, один раз с рисом, подумать только, и каждую неделю зарплата… деньги Сатаны, конечно, но все равно зарплата. – Он тяжело закашлял, дыша с присвистом и хрипом, перекинул американский армейский карабин на другое плечо, достал прибереженный на крайний случай окурок сигареты и закурил.

Нефтеперерабатывающий завод компании «Иран-Тода», Бендер-Делам. 12.04.

Скраггер насвистывал себе под нос, вручную перекачивая топливо в свои главные баки из больших бочек, рядами стоявших на маленьком японском полуприцепе, припаркованном рядом с его только что вымытым 206-м, сверкавшем на солнце. Рядом в тени на корточках примостился молодой парень из «зеленых повязок», он сидел, опираясь на свою М16, и дремал.

Полуденное солнце было теплым, и легкий ветерок делал день очень приятным, прогоняя из воздуха влажность, постоянно присутствующую здесь, на побережье. Скраггер был одет легко: белая рубашка с капитанскими погонами, летние черные брюки из тонкой ткани, неизменные черные очки и фуражка с козырьком.

Баки наполнились до краев.

– Ну вот и ладно, сынок, – сказал он японцу, которого отрядили ему в помощь.

– 

Хай, андзин-сан.

Да, господин пилот, – ответил японец. Как и все сотрудники на нефтеперерабатывающем заводе он был одет в белоснежный комбинезон и перчатки, на спине были вышиты английские слова «Иран-Тода Индастриз», потом, как дань вежливости, то же самое на фарси чуть выше и эквивалент японскими иероглифами чуть ниже.

База ВВС в Ковиссе. 14.32.

Мануэла Старк была занята приготовлением чили на кухне своего бунгало. Кассетный магнитофон на батарейках, стоявший на подоконнике, наполнял маленькую комнату музыкой в стиле кантри. На газовой плитке стоял большой сотейник с густым бульоном и кое-какой заправкой, и когда варево закипело, она убавила газ и взглянула на часы на руке, рассчитывая время. Как раз, подумала она. Мы сядем ужинать около семи, а свечи замечательно украсят стол.

Нужно было еще покрошить лук и другие овощи и перекрутить козлятину в мясорубке, и она с удовольствием продолжила свои хлопоты, рассеянно напевая или пританцовывая в такт музыке. Кухонька была маленькой, работать в ней было трудно; не то что в огромной, с балками под высоким потолком кухне в очаровательной, старой, широко раскинувшейся испанской асьенде в Лаббоке, где ее семья жила почти целый век, где выросли она, ее брат и сестра. Но она не расстраивалась из-за тесноты или необходимости готовить, не имея под рукой нормальной кухонной утвари. Она была рада заняться чем-нибудь, что могло отвлечь ее от вопроса, когда она снова увидит своего мужа.

Конрой улетел в субботу, отправившись в Бендер-Делам вместе с муллой, подумала она, пытаясь успокоить себя. Сегодня вторник, прошло всего три дня, да и сегодняшний день еще не закончился. Вчера вечером он говорил с ней по высокочастотной связи: «Привет, милая, здесь все в порядке… никаких причин для беспокойства. Извини, мне нужно идти… эфирное время сейчас ограничено, люблю тебя, скоро увидимся». Его голос звучал так уверенно и свободно, и все равно она была убеждена, и эта убежденность иглой засела в сердце, что уловила в нем какую-то нервозность, которая заполнила ее мысли и отравила сон. Это всего лишь твое воображение. Он скоро вернется – оставь сны для ночи и держись за мечты о том, что все просто замечательно. Сосредоточься на готовке!

Она привезла пакетики молотого чили с собой из Лондона вместе с другими пряностями, паприкой, кайенским перцем, имбирем, свежим чесноком, сушеными стручками перца-чили, сушеной фасолью и кое-чем еще помимо ночного белья и туалетной бумаги – все в одной большой сумке, которую ей разрешили взять на борт «Боинга-747». Все для чили, потому что Старк обожал мексиканскую кухню и особенно чили, и они оба соглашались, что, помимо карри, это был единственный способ сделать козлятину съедобной. Одежду или что-то еще везти с собой не было нужды, потому что какие-то вещи оставалась у нее в тегеранской квартире. Единственным другим подарком, который она привезла, была баночка мармайта

Сегодня Мануэла пекла хлеб. Три буханки лежали на кухонном столе в своих формах для выпечки и остывали, накрытые муслином, чтобы уберечь их от мух. Черт бы побрал всех мух на свете, подумала она. Мухи губят все лето, даже в Лаббоке… Ах, Лаббок, интересно, как там дети.

Плотина Диз. 16.31.

212-й Локарта был припаркован у гаража, служившего одновременно и ангаром, недалеко от ухоженной посадочной площадки для вертолетов, которая находилась рядом с выложенным булыжником двором перед домом. Локарт забрался на вертолет и стоял там, осматривая колонку несущего винта с ее многочисленными соединениями, штифтами, фиксаторами и проблемными точками, но не обнаружил ничего подозрительного. Он осторожно спустился вниз и тщательно вытер руки от смазки.

– О'кей? – спросил Али Аббаси, растянувшийся рядом на солнце. Это был тот самый молодой иранец с очень красивым лицом, пилот вертолета, который перед самым рассветом помог освободить Локарта на базе ВВС в Исфахане и потом сидел рядом с ним на протяжении всего перелета сюда. – Все в порядке?

– Конечно, – ответил Локарт. – Машина проверена и готова лететь.

День выдался славный: безоблачный и теплый. Когда через час с небольшим солнце сядет, температура упадет градусов на двадцать, а то и больше, но это его не беспокоило. Он знал, что не замерзнет, потому что генералы всегда заботились о своем комфорте – и комфорте тех, кто был им необходим, чтобы выжить. В данный момент я необходим Валику и генералу Селади, но только в данный момент, подумал он.

Из дома до него донесся приглушенный смех, смех также доносился от людей, которые загорали или купались в прозрачной голубой воде озера внизу. Дом выглядел как инородное тело посреди царившего вокруг запустения – современное одноэтажное просторное бунгало на четыре комнаты с отдельным помещением для слуг. Дом стоял на небольшом возвышении над озером и плотиной – единственное жилое строение во всей округе. Во все стороны от озера и плотины простиралась голая пустыня – невысокие холмики, торчащие тут и там на высокогорном плато, лишенном всякой растительности. Добраться сюда можно было только пешком или по воздуху, на вертолете или легком самолете, для которого на этой неровной местности была вырублена очень короткая и узкая взлетно-посадочная полоса.