«То и дело цитируют афоризм Талейрана: язык нужен для того, чтобы скрывать мысли дипломатов (и вообще хитрых и сомнительных личностей). Но справедливо как раз обратное. Пусть кто-то намеренно стремится скрыть – только лишь от других или себя самого – то, что он бессознательно носит в себе, – язык выдаст все. В этом, помимо прочего, смысл сентенции: le style c’est l’homme; высказывания человека могут быть лживыми, но его суть в непрекрытом виде явлена в стиле его речи. Страшные переживания связаны у меня с этим своеобразным (в филологическом смысле) языком Третьего рейха…»
Это слова Виктора Клемперера (1881–1960), известного немецкого филолога, специалиста по французской литературе.
В последние годы имя Клемперера звучит в Германии все чаще – опубликовано два тома его воспоминаний и пять томов дневников.
После прихода к власти нацистов ему как еврею грозила смерть. Выжил физически он благодаря жене-«арийке», выжил духовно – благодаря «LTI», записной книжке филолога. В этих записках сочетаются живая форма, поразительные факты, а главное – проницательные наблюдения за бытовым и официальным языком нацисткой Германии, главным орудием манипулирования массовым сознанием. Это не только волнующий документ, живое свидетельство человеческой судьбы, но и уникальный памятник эпохи, проблемы которой до сих пор актуальны, вызывают раздумья и споры.
Героизм
Вместо предисловия
В языке Третьего рейха благодаря появлению новых жизненных потребностей чаще стала встречаться приставка ent- [1] (причем всякий раз неясно, с чем мы имеем дело, – с неологизмом или же с проникновением в разговорную речь терминов, уже известных в кругах специалистов). Перед воздушным налетом затемняли окна – так возникла повседневная рутина «раз-темнения» (Entdunkeln). На чердаках в связи с опасностью пожара ничто не должно было загромождать путь пожарникам: чердаки «разгромождались» (entrümpeln). Нужны были новые виды сырья для изготовления продуктов питания – горький конский каштан «разгорчался» (entbittern).
Для исчерпывающего обозначения главной задачи современности было придумано аналогичным образом составленное слово. Нацизм чуть было не погубил Германию. Усилия, направленные на то, чтобы излечить ее от этой смертельно опасной болезни, называют сегодня денацификацией (Entnazifizierung). Я бы не хотел, чтобы это уродливое слово имело долгую жизнь, я и не верю в это. Оно исчезнет, как только выполнит свою миссию перед современностью, и сохранится лишь в истории.
Вторая мировая война дала множество примеров, когда то или иное выражение, казавшееся сверхживучим и абсолютно неистребимым, внезапно теряло голос: оно исчезало вместе с породившей его ситуацией и, подобно окаменелости, будет когда-нибудь о ней свидетельствовать. Так случилось со словом «блицкриг» и связанным с ним прилагательным «молниеносный», так было с «битвами на истребление» и сопутствующим понятием «котел», «подвижный котел» (сегодня уже нужно пояснять, что речь идет об отчаянных попытках окруженных дивизий прорвать кольцо), так было с «войной нервов» и, на исходе войны, с «конечной победой». «Плацдармы» [2] жили с весны до лета 1944 года, они еще существовали и позднее, хотя и распухли до бесформенных пространств. Но когда Париж пал, когда вся Франция превратилась в «плацдарм», тогда слово внезапно исчезло, а его окаменелость вынырнет когда-нибудь лишь на уроке истории.
То же произойдет и с самым весомым, главным словом нашей переходной эпохи: однажды исчезнет и слово «денацификация», ибо ситуации, завершить которую оно призвано, уже не будет.
Но для этого нужно еще какое-то время, ибо исчезнуть должны не только дела нацистов, но и их образ мыслей, навык нацистского мышления и его питательная среда – язык нацизма.
