Возможно, это было так…

– До… до… дорогая моя мисс Остин! Мы давно знаем друг друга и, смею сказать, можем называться старыми ду… ду… друзьями. Знакомство с вашей семьей всегда было большой ра… ра… радостью для меня. Но с некоторых пор я понял, что питаю к вам чувство более нежное, чем дружба. Па… па… прошу вас, по… подарите мне счастье, которого я не до… достоин. Будьте моей женой!

Джейн выдохнула с облегчением. Гаррис в последнее время почти не заикался, но сейчас он разволновался, и ему приходилось прикладывать немалые усилия для того, чтобы закончить свою речь. И все время, пока он ее произносил, Джейн невольно мысленно помогала ему. Сейчас она перевела дух, но сердце все равно колотилось как сумасшедшее, а кровь стучала в висках. Еще бы! Это же самый главный день для девушки, день, о котором она когда-нибудь будет рассказывать внукам, о котором вспомнит на смертном одре.

Она украдкой взглянула в окно. Но сквозь покрытое изморозью стекло лишь пробивался слабый голубоватый свет: начало декабря выдалось морозным и снежным. Почему-то она всю жизнь думала, что судьбоносный разговор состоится в саду, в летнюю жару или в ясные теплые дни августа. Ну что ж! Остается вообразить, что переплетения искрящихся кристаллов на стекле, в самом деле напоминающие листья каких-то растений, и есть сад. Который как раз подходит ей, без пяти минут старой деве. Нечего привередничать, дорогая!

Джейн Остин родилась 16 декабря 1775 года в доме священника Джеймса Остина у его супруги Кассандры в Стивентоне, графство Хэмпшир.

«Остины были старинной семьей, чье процветание, как и процветание многих других виднейших семейств в Англии, было основано на торговле шерстью, одно время составлявшей там главную отрасль промышленности, – пишет Уильям Сомерсет Моэм в очерке, посвященном Джейн и ее романам. – Нажив большие деньги, они, опять-таки, как многие другие, накупили земли и со временем влились в ряды земельного дворянства. Но та ветвь семьи, к которой принадлежала Джейн Остин, очевидно, унаследовала очень малую долю богатства, каким владели другие ее члены. Положение ее постепенно ухудшилось».

Мужчины семьи Остин искали себе профессии, которые позволили бы им прокормить семью. Ее дед был врачом, отец – священником. Одно время он содержал частную школу для мальчиков, и детство Джейн прошло не только в компании собственных братьев, но и учеников отца. Представьте себе: дюжина мальчишек и только одна сестра. Неудивительно, что Джейн была сорванцом, не странно, что она полюбила сестру Кассандру всей душой.

Мать Джейн, урожденная Кассандра Ли, тоже была из семьи священнослужителей, приходилась племянницей основателю и ректору Тринити-колледжа в Оксфорде, кроме того, по словам Моэма, «у нее было то, что в моей молодости называли хорошими связями, другими словами – она… приходилась дальней родней семьям земельного дворянства и аристократии». Необходимость для мужчин искать работу, пусть даже речь шла о покупке прихода, понижала статус семейства Остин, родственные связи Кассандры его повышали. Кассандре было тридцать шесть лет, когда родилась ее младшая дочь – Джейн.

В семье было шестеро сыновей. Их всех, кроме слабоумного глухонемого Джорджа, учил отец, позже двое братьев – Джеймс и Генри – поступили в Оксфорд, планируя пойти по духовной стезе, двое – Фрэнсис и Чарльз – отправились служить во флот и начали свою службу в возрасте двенадцати лет. Главным везунчиком оказался второй сын Эдвард – его усыновил богатый родственник отца Томас Найт, и позже Эдвард унаследовал поместья своего усыновителя в Кенте и Хэмпшире.

Что же представляли собой те самые пресловутые «countenance» – «манеры», которых, как мы знаем, не всегда хватало Джейн, но которым она придавала большое значение?

Для того чтобы описать их, англичане XIX века использовали специальный лексикон. Светский джентльмен или светская дама должны были быть: handsome – красивыми, статными, любезными, обходительными – весь краткий свод светских достоинств в одном слове, и good-humoured – доброго нрава, sensible – разумными, lively – живыми, общительными.

Мужчинам предписывалось быть gentelmen-like – обладать манерами джентльмена. Джейн Остин описывает «манеры джентльмена» так: «so much easy, with such perfect good breeding» – «он держится совсем просто, и вместе с тем чувствуется хорошее воспитание».

В женщинах ценилась способность быть fine – утонченными, pleasing – приятными, charming – очаровательными, не возбранялось быть an air of decided fashion – одетыми по последней моде.

Не менее важно было прослыть agreeable, что означает: приятный, милый, охотно выражающий готовность сделать что-либо, общественно активный. Собственно, этого достаточно для того, чтобы вызвать симпатии новых соседей. Именно эти качества – любезность, обходительность и сдержанный энтузиазм – незаменимы для того, чтобы с успехом выполнять свою роль в светском обществе, занятом исключительно обустройством браков и поиском способов бессодержательно, но интересно провести время. Этот эталон светскости не меняется с ходом лет или с переменой географических координат. Учебник светского этикета, вышедший в России сто лет спустя, дает такие характеристики светского человека:

Джейн Остин начала писать рано – в пятнадцать лет. Начала с пародийного романа «Любовь и дружба», посвященного Элизе де Фейид и повествующего о приключениях двух чрезвычайно сентиментальных дам, одна из которых постоянно падала в обмороки и в конце концов умерла, а другая то и дело впадала в бешенство и выжила. Большой гурман от литературы Гилберт Кит Честертон оставил нам такой восторженный отзыв о первом романе Остин: «„Любовь и дружба“… действительно потрясающий бурлеск, значительно превосходящий то, что дамы тех времен называли „приятной болтовней“. Это одна из вещей, которые тем с большим удовольствием читаешь, что они с удовольствием писались; другими словами, тем лучше, что они ранние, потому что от этого они полны веселья. Говорят, Остин написала эти вещи, когда ей было семнадцать, очевидно, так же, как многие ведут семейный журнал: в рукопись включены медальоны работы ее сестры Кассандры. Все в целом исполнено того хорошего настроения, которое всегда скорее проявляется в своем кругу, чем на людях, подобно тому, как дома смеются громче, чем на улице. Многие из восхищающихся талантом Остин не подготовлены к такого рода юмору, многие, возможно, не восхитятся письмом к молодой леди, „чьи чувства были слишком сильны для ее слабого ума“ и которая, между прочим, замечает: „Я убила отца в очень нежном возрасте, с тех пор я убила и мать, а теперь собираюсь убить сестру“. Лично мне это кажется восхитительным – не поведение, а признание. Но в юморе Остин, даже и на этой стадии литературного развития, ощущается не только веселость. Есть там почти всюду какое-то совершенство бессмыслицы. Есть там и немалая доля чисто остиновской иронии. „Благородный юнец сообщил, что его зовут Линдсей, однако у нас есть особые причины утаить этот факт и именовать его в дальнейшем Тальботом“. Неужели кто-то способен желать, чтобы это пропало в корзине для бумаг?»

Кстати, из текста «Любви и дружбы» можно заключить, что Джейн действительно читала Дэвида Юма и разобралась в его философии, разобралась настолько, чтобы ее успешно высмеять:

«Когда мы видим какой-нибудь объект или явление природы, то, как бы понятливы или прозорливы мы ни были, мы не способны ни открыть, ни даже предположить без помощи опыта, какое явление будет им вызвано, и не можем распространить свое предвидение за пределы того объекта, который непосредственно вспоминается или воспринимается нами. Даже после единичного примера или опыта, в ходе которого наблюдалось следование одного явления за другим, мы не вправе устанавливать общее правило или же предсказывать, что будет происходить в сходных случаях, ибо справедливо считается непростительной смелостью судить обо всем течении природы на основании единичного опыта, как бы точен или достоверен он ни был» – это Юм, из «Исследования о человеческом разумении».

«Однажды, поздним декабрьским вечером, когда отец, матушка и я сидели у камина, мы вдруг, к величайшему изумлению, услышали громкий стук в двери нашего скромного сельского жилища.

Мой отец вздрогнул.

Для 18-летней титулованной аристократки светская жизнь начиналась с торжественного представления при королевском дворе. Одетая в платье с трехметровым шлейфом девица в сопровождении матери представала перед королевой, делала глубокий реверанс, целовала ей руку и выходила из комнаты, пятясь и стараясь не запутаться в шлейфе.

В провинции все было проще. Девочки начинали танцевать на семейных вечеринках, потом на вечеринках у друзей семьи: у Биггов и Ллойдов, с чьими дочерьми дружили Кассандра и Джейн, у Лефроев и Дигуидов, далее – везде. Это «везде», впрочем, включало в себя лишь круг ближайших соседей, где все всех знали на протяжении не одного поколения.

По словам Джейн Остин, «to be fond of dancing was a certain step towards falling in love» – «страсть к танцам есть прямой путь к влюбленности». Действительно, танцы были любимым занятием молодежи – будь то великосветский бал в королевском дворце Сент-Джеймс или вечеринка в кругу друзей где-нибудь в провинции. Человеку, не умеющему танцевать, вход на светские мероприятия был заказан. «Танцы сами по себе – занятие пустяшное и глупое, но это – одна из тех упрочившихся глупостей, в которых людям умным приходится иногда принимать участие, а коль скоро это так, то они должны делать все, что при этом положено, умело», – писал лорд Честерфильд сыну.

Какие же танцы были в моде в то время?