Эрнест Хемингуэй

родился 21 июля 1899 года в привилегированном пригороде Чикаго – городке Оук-Парк, штат Иллинойс, США. Любимые занятия в детстве – чтение книг и рыбалка. Литературное призвание проявилось еще в школьные годы: Эрнест дебютировал в небольшой школьной газете. В основном он писал репортажи о спортивных состязаниях, концертах. Особенно популярными были ехидные заметки о «светской жизни» Оук-Парка. И уже в те годы он твердо решил стать писателем. Первые рассказы были напечатаны в школьном журнале «Скрижаль» в 1916 году. «Суд Маниту» – сочинение с северной экзотикой, кровью и индейским фольклором. В следующем номере Эрнест напечатал новый рассказ «Космос не для нас» – о закоснелости жителей городка. Юный Эрнест начинает интересоваться достижениями России в деле покорения космоса.

После выпуска из школы Хемингуэй не поступил в университет, как требовали родители, а переехал в Канзас-Сити, где устроился работать в местную газету «Star». Здесь сформировался его литературный стиль и привычка быть всегда в центре событий. Работать пришлось полицейским репортером – Эрнест знакомился с притонами, сталкивался с проститутками, наемными убийцами, бывал на пожарах и происшествиях. 20 января 1920 года он переезжает в Торонто, где пишет очерки для газеты «Toronto Star».

В 1921 году Эрнест женится на молодой пианистке Хэдли Ричардсон и вместе с ней отправляется в Москву, город, о котором давно мечтает. Он изучает русский язык, много путешествует по стране, знакомится с местными обычаями. Более всего он интересуется космическими достижениями. В Москве молодой Хемингуэй знакомится с Циолковским, большим энтузиастом идеи покорения космоса. Он пишет серию очерков об этом замечательном человеке и отправляет их в «Toronto Star». К сожалению, Хэдли не разделяет восторгов мужа: Россия оказывается для нее слишком чужой страной. В 1924 году супруги переезжают в Париж. В Париже Хемингуэй делает наброски романа «Внешние воды» – истории экзальтированного французского художника, мечтающего отправиться в космос, но ровным счетом ничего не делающего ради исполнения своей мечты. Роман не был закончен. Парижская жизнь затягивает писателя: салоны, случайные знакомства, «золотая молодежь», хлынувшая в Европу в поисках дешевых развлечений, прожигатели жизни. В 1927 году к писателю приходит первый настоящий успех. «И восходит солнце (Фиеста)» – пессимистичный, но в то же время блистательный роман о «потерянном поколении» молодых людей, живших во Франции и Испании 20 х годов, вызывает бурю восторгов и обсуждений в Европе.

В 1929 году выходит роман «Прощай, космос!», в котором Хемингуэй использует наброски «Внешних вод». Роман, во многом автобиографичный, о молодом американском журналисте, который в силу обстоятельств отказывается от мечты. Роман не пользовался большим успехом. В декабре 1929 года Хемингуэй разводится с Хэдли Ричардсон, а в 1930 году возвращается в США. Он селится в городке Ки-Уэст, Флорида. Здесь он ловит крупную рыбу, путешествует на своей яхте к Багамским островам, Кубе и пишет новые рассказы. Постепенно к нему приходит слава большого писателя. Всё, что пишет Хемингуэй, мгновенно публикуется и расходится огромными тиражами. В 1931 году Хемингуэй совершает краткий визит в Россию и становится свидетелем запуска космического корабля «Святогор 1», совершающего первый орбитальный полет.

С 1932 по 1939 год Хемингуэй живет в Париже, путешествует, переписывается с Циолковским и Королевым. Он на время забрасывает писательство. В 1939 году писатель переезжает на Кубу, где возобновляет литературную деятельность. В 1940 году выходит роман «Куда звонит ракетчик» о тяжком труде конструкторов ракет. В романе используются элементы биографии талантливого инженера Сергея Павловича Королева. В 1952 году появляется повесть «Старик и море» – о героическом и обреченном противостоянии силам природы. В 1953 году Эрнест Хемингуэй получил за эту повесть Пулитцеровскую премию. А в 1954 году исполняется давняя мечта Хемингуэя – на ракете «Витязь 2» он отправляется в космос. С 1954 по 1960 год писатель живет на Венере, охотится и рыбачит, общается с колонистами, ведет дневник. В это время появляются такие его рассказы, как «И ракета взлетит!» и «За ракетодромом, в тени деревьев», а позже – роман «Острова в бесконечности». В начале 1960 года писатель покидает Венеру и возвращается на Землю, в США, Кетчум (штат Айдахо).

Из окна четвертого этажа гостиницы открывался прекрасный вид на строящийся космодром. Космодром недавно окружили бетонным забором. С севера к забору вплотную подступал лес. Стволы сосен казались белыми из-за бабочек, которые их облепили. Ветер раскачивал ветви и срывал круглые синие листья и относил их к космодрому, а на месте сорванных очень быстро вырастали новые листья. Как только ветер стихал, над верхушками сосен начинали кружить желтые птицы, охотящиеся на бабочек. Бабочки искали убежище и, не умея толком летать, как снежная крупа, сыпались на выжженное поле космодрома. Вдоль стен ходили люди в желтых жилетах и в масках, с распылителями в руках, и травили бабочек. Фургоны, роботы-погрузчики и бульдозеры постоянно въезжали в ворота и выезжали из ворот космодрома, и всё это гудело, шуршало, вопило, и в первые свои ночи на Венере Джон Смит никак не мог уснуть. По ночам он спускался в ресторан и заказывал бутылку виски, и льда в блестящем ведерке, и лимон, и щепотку соли к нему, а затем доставал толстую тетрадь и писал. Лед обычно успевал растаять, прежде чем молодой человек погружался в болезненную дрему.

Случалось, к нему присоединялась женщина лет тридцати-тридцати пяти, изящная, белокожая, в черном комбинезоне с множеством карманов и «молний». За беседой с ней виски и лед заканчивались очень быстро.

Женщину звали Элизабет.

– Вы не знаете, почему эти деревья за окном называют соснами? – спросил однажды Джон Смит.

Элизабет пожала плечами.

Когда Джон Смит привык к Венере, когда впервые сумел вволю отоспаться, когда ему перестало чудиться что-то враждебное и чужое под ногами, он решил, что пора навестить Ивана. Прижав к голове шляпу, чтоб не унесло ветром, и наклонив голову, он быстро шагал вдоль стены, стараясь не наступать на копошащихся на асфальте белых бабочек.

Иван жил в пристройке, приткнувшейся к гостинице с запада. Это был двухэтажный домик, сооруженный меж трех сосен, расположившихся треугольником, и Иван жил в центре этого треугольника. Дверь в дом как всегда была открыта, и на ней висела табличка на трех языках с надписью «ВХОДИТЕ», и Джон Смит, постучавшись и не дождавшись ответа, вошел. Иван спал, откинув голову назад, сидя за столом, заваленным бумагами; он храпел, и бурая кошка сидела на столе, среди бумаг, и заунывно мяукала, тычась мордочкой Ивану в грудь. Иван был человеком богатырского сложения, краснолицым, с большими волосатыми ручищами, огромными волосатыми ноздрями, совершенно лысый и лоснящийся от пота, хотя в доме было прохладно – и всё в нем было большое и преувеличенное. Джон Смит задумался, как поделикатнее разбудить Ивана, но тут зазвонил телефон, стоявший где-то под столом, Иван мгновенно протянул ручищу вниз и, не раскрывая глаз, поднес трубку к уху.

– Алло, – сказал Иван. – Да. Да. Да. Нет. – Он повесил трубку и раскрыл глаза. Раскрыв глаза, Иван прежде всего посмотрел на кошку и сказал по-русски: –

Брысь!

Кошка рассерженно мяукнула и спрыгнула со стола.

– Сладу с ней нет, – сказал Иван.

В салоне летящего геликоптера было шумно, но все-таки не так шумно, как ожидал Джон Смит. Разговаривать можно.

Мужчина, которого звали Питер, высокий блондин в армейских брюках и кожаной куртке на голое тело, загорелый, с улыбкой до ушей, не сходившей с насмешливого лица, наклонился к Джону.

– Скажите, Иван показывал вам свою кошку? – спросил Питер.

Джон кивнул.

– А?! – закричал Питер.

Геликоптер сел на плато, возле самых руин. Смиту было страшновато выпрыгивать из геликоптера на венерианскую траву: он слишком привык к бетону под ногами. Но трава оказалась похожа на земную, податливая и мягкая, и у Смита создалось впечатление, что он ходит по роскошному персидскому ковру. Джон отчаянно захотел лечь на траву, как он делал когда-то на Земле, лечь и смотреть на чужое небо и на чужие облака и на чужих птиц. Но он не смог себя заставить: нелегко привыкнуть к тому, что трава синяя и покрыта чем-то вроде бесцветной слизи.

Горы, встававшие стеной на востоке, защищали руины от ветра. В развалинах древнего города царили пыль и забвение, и Джон с удивлением понял, что руины не вызывают в нем никаких особенных чувств, что нечто подобное он видел и в Греции, и в Италии, и у него не получается осознать, что руины остались от города, построенного нелюдьми, и он понимал, что ему больше интересны живые, дышащие зноем джунгли: колышущаяся синяя полоска, которая виднеется на западе.

Возле кабины геликоптера курил пилот, а рядом стоял пожилой мужчина, одетый в твидовый костюм, с фотографическим аппаратом на широкой груди. Джон Смит подошел к ним и тоже закурил.

– Хотите сфотографироваться на фоне руин? – спросил пожилой.

– Не особо, – признался Смит.

Эрнест Сетон-Томпсон (Ernest Thompson Seton)

, 14.08.1880, Саут-Шилдс, Великобритания, Земля – 24.10.1966, Грин Вилледж, Нью-Канада, Марс – канадский, американский и марсианский писатель, художник-анималист, естествоиспытатель и общественный деятель.

Эрнест Эван Томпсон родился 14 августа 1880 года в городе Саут-Шилдс (графство Дарем, Англия) в большом семействе с дворянскими корнями. Через шесть лет его семья переехала в Канаду. Отец занимался фермерством, а Эрнест часто играл с братьями в лесу. Животные, индейцы и охота – вот что с детства привлекало будущего писателя. Позже, из-за отчуждения, возникшего между ним и отцом, он изменил свое имя на Эрнест Томпсон Сетон (в русском написании – Эрнест Сетон-Томпсон).

До 1913 года он изучал изобразительное искусство в Лондоне, Париже, Нью-Йорке, после того как в девятнадцать лет уже окончил Торонтский колледж искусств. Его иллюстрации к собственным рассказам и повестям передают характер зверей и птиц и отношение к ним автора, полное любви и добродушного юмора. Героями Сетона-Томпсона становились самые разные животные; он не боялся рисовать жизнь лесов, гор, степей такой, какая она есть, со всеми ее жестокостями.

Его первое литературное произведение было опубликовано в 1903 году. Известность в США и Канаде писателю принесли сборники рассказов о животных, а также восьмитомный труд «Жизнь диких зверей» (1937–1939).

Томпсон вёл насыщенную жизнь, он кочевал по лесам и прерии, никогда не жил подолгу в крупных городах. В Канаде он получил должность «государственного натуралиста», что дало ему возможность с головой отдаться изучению фауны. В 1913 году писатель познакомился с лордом Баден-Пауэллом, основателем движения бойскаутов. Вместе они активно пропагандировали идеологию жизни в гармонии с природой.

Если вам довелось наблюдать закат в каньонах Танатина, то вы, конечно, согласитесь, что это необыкновенное зрелище. Привычная красно-розовая полоса у горизонта здесь занимает всё небо, медленно и неторопливо сменяясь темно-голубым пологом. Лиловые сумерки стоят еще долго после того, как солнце погрузилось в один из каньонов, оттого растения каменистой степи приобретают диковинный светло-сиреневый оттенок. А далеко за степью постепенно укрывается серым покрывалом огромное плато.

Бен-Нори любовался подобным закатом, когда увидел шесть маленьких светлых теней, быстро пересекающих дальний холм. Имея отличное зрение, он сразу понял, что это ничто иное, как семейство степных зерд, и очень удивился. Степные зерды не появлялись в этих краях уже несколько лет, с тех пор, как поблизости стали селиться пришельцы с Земли, видимо, новый запах настораживал зверьков своей неясной чужеродностью.

Ради любопытства он последовал за зердами, стараясь не попадаться им на глаза и держаться так, чтобы ветер дул в его сторону. Ему удалось проследить за ними настолько ловко, что он разглядел всё семейство в подробностях. Главой клана был крупный оранжевый, под цвет песка, самец, за ним, постоянно оглядываясь и коротким тявканием подгоняя детей, бежала деловитая палевая самочка. И, едва поспевая за отцом и матерью на своих коротких лапках, вприпрыжку скакали четверо малышей самых разных оттенков.

Бен-Нори вгляделся внимательней и, тихонько похлопав себя по коленям, произнес: «Эк, шолишол», по-нашему это, пожалуй, можно перевести как «ну и ну». Поразиться было немудрено. Мало того что зерды объявились целой семьей, еще и один из малышей выделялся из круга своих братьев и сестер необычной белой шерсткой.

Зерды никогда не бывают полностью белыми. Белые подпалины на боках, «носочки» на лапках, светлое брюшко – такое встретишь часто, но эти зверьки, хоть и имеют цвет от красно-оранжевого до серебристо-песочного, не рождают альбиносов. Не рождали до сих пор, по крайней мере.

Мисо родилась почти три месяца назад на другом конце плато, что довольно далеко от того места, где ее заметил Старый Бен. Она лежала в небольшой уютной норке, и первое время ее окружали только приглушенные запахи и тепло пушистых комочков рядом. Четыре шерстяных комка были ее братьями и сестрами, а два больших клубка меха – ее родителями. Отец появлялся редко, и маленькая Мисо иногда слышала, как рычала на него мама. Но когда через две недели у детенышей начали открываться глаза, Мисо стала не только чувствовать, но и видеть оранжевого зерда гораздо чаще. Теперь мать перестала опасаться, что он может сожрать собственных отпрысков, и ничего не имела против его присутствия.

Больше всего зерды похожи на небольших земных лисичек, живущих в песках Сахары, которые называются фенеками. Та же остренькая мордочка, тот же малый рост – никак не выше девяти дюймов в холке, покрытые мехом подушечки лап и, конечно, уши. О, какие у зерд уши! Огромные, в пять, а то и шесть дюймов, они способны услышать любой шорох вблизи и вдали, отличить копошение матриски – юркой рыжей мышки от шуршания крыльев исиго, уловить ничтожное движение под землей или песком. Хвост у зерд пышный, с темно-коричневыми вибриссами на конце.

У Мисо вибриссы на хвосте и мордочке были молочного цвета.

Когда малышам исполнилось по полтора месяца, они всё чаще стали вылезать из своего убежища и показываться у входа в нору. Мисо узнала, что помимо ее семьи есть еще множество других зерд. Некоторые из них приходились Беляшке дядями и тетями, некоторые племянниками, а некоторые – абсолютно посторонними особями. Насколько она могла судить, зерд было очень много. Очень часто вечерами слышались разговоры, а то и перебранки между соседями.

– Тр-р ять-ять, – спрашивала рассерженная соседка слева. – Кто из вас, разбойников, потрепал моего славного Викку? А ну, немедленно отвечайте!

Я познакомился с Беляшкой через пару месяцев после ее появления в каньонах. К тому времени я уже год жил в поселке колонистов, в том, что на окраине Долины Вотана, или, как эту местность называют сами марсиане, – Великие равнины. Поселок возвели всего лишь за полгода до моего прилета, но я нашел его уже вполне обжитым и даже с двумя фермами: для земного скота – коз, овец, коров, и для эндемичных животных этой планеты.

Раньше я не видывал столь разнообразных ландшафтов, будто специально соединившихся в одной точке. С одной стороны – равнины, простиравшиеся на много миль, значительная их часть была занята лесами, одними из последних, сохранившихся на этой планете, с другой – каменистые каньоны, с третьей – степи, похожие скорее на саванны с деревьями и кустарником. А если хорошенько приглядеться, можно было заметить голубеющие вдали снежные шапки гор.

Жизнь в поселке кипела ключом. Получив разрешение марсианского правительства, колонисты активно строились, используя и местные, и привезенные с Земли материалы. Доставка привычных и родных для каждого человека вещей была затруднена в связи с дальней расположенностью этого фермерского поселка от космодрома, однако, как я говорил, к моему приезду тут сложились вполне сносные условия существования. Здесь был даже свой трактир, в который вечерами заглядывали не только американцы, канадцы, германцы и русские, но и аборигены.

Одним из постоянных посетителей трактира стал Бен-Нори, пожилой марсианин с характерной для его племени красноватой кожей и крупным, слегка загнутым книзу носом. Также Бен-Нори имел великолепную шевелюру черного, несмотря на возраст, цвета и питал слабость ко всему новому и необычному. Подозреваю, именно по последней причине он и проводил столько времени среди нас, землян, без обид приняв прозвище Старый Бен.

Он был одним из тех, кто помогал поселенцам обустроиться, часто давал толковые советы по обращению с туземными животными и подрабатывал проводником у тех, кто искал пастбища для стад, разведывал ту или иную область или просто желал осмотреть окрестности.

Спустя неделю, закончив свои дела в поселке, Дауман всерьез взялся за подготовку к охоте. Ему хотелось захватить свой ценный экземпляр живым, так что он намеревался отыскать жилище зерд и, разрыв нору, забрать детенышей. Поначалу он думал воспользоваться помощью кого-нибудь из колонистов или аборигенов, но к его удивлению, никто не пожелал пойти с ним. Выгода от доставки зерды редкого вида Союзу американских биологических обществ представлялась минимальной, а марсиане, настроенные Старым Беном, и вовсе не желали в этом участвовать, питая скрытый мистический страх перед необычным окрасом Мисо. Обращался Майк и ко мне, но я отказал, невольно симпатизируя милой марсианской лисичке.

И всё же дней через десять Майку удалось отыскать нору. Может, он проехал бы мимо, не обратив внимания на очередную дыру в почве, тем более что расстояние было сравнительно далеким, но чистая случайность заставила оранжевого зерда именно в этот момент выглянуть из своего жилища. Майк заметил движение, подъехал ближе и по следам вокруг корней дерева, остаткам от семейных пиршеств и клочкам шерсти вокруг догадался, что это жилая нора.

Бедные испуганные зерды! По злосчастному стечению обстоятельств они все были в своем логовище в этот час. Услышав топот копыт гиппариона, а затем шаги и сопение большого человека, они затаились, но поздно. Человек уже знал, что они здесь, ведь он заметил острую оранжевую мордочку в отверстии норы.

Пару раз посодействовав в отлове животных и добыче шкур для зоологов, Майк Дауман мнил себя знатным охотником, однако на деле он был не слишком опытен. На подобный промысел лучше ходить с напарником или, по крайней мере, с собакой. Пока он затыкал отнорки, чтобы зерды ненароком не выскочили, главный лаз, наскоро заваленный землей, остался без должного внимания.

Степные зерды недаром пользуются славой заправских землекопов. Всего лишь за день этот зверек в состоянии вырыть нору длиной до двадцати футов. А как они умеют маскироваться, за считаные секунды исчезая под слоем земли или песка!

Герберт Джордж Уэллс

, признанный классик английской и мировой литературы, родился 21 сентября 1866 года в пригороде Лондона Бромли. Образование – частная Коммерческая академия мистера Томаса Морли, затем три курса Лондонского университета. В 1895 году Уэллс выпустил в свет повесть «Машина времени», в которой время рассматривалось как отдельное четвертое измерение нашего мира. За повестью последовало еще несколько романов «научной» направленности, но мировую славу Уэллсу принесла документальная книга «Война миров» (1897), в которой писатель скрупулезно описал и проанализировал первую (к счастью, неудачную) высадку марсиан на Землю. Теперь особенно ясно, что именно это событие изменило ход человеческой истории. Англия, Германия, Франция и Россия сумели объединиться перед лицом всеобщей грозной опасности, позже к ним присоединился Союз Соединенных Штатов Америки. Анализу первых успехов единого объединенного человечества посвящены многие философские трактаты Уэллса: «Чудесное посещение», «Первые люди на Луне», «Последняя война в воздухе», наконец, знаменитый труд «Люди как боги», в котором подведены итоги стремительного выхода людей в космос. В других своих книгах Уэллс ставил не менее острые вопросы: «Остров доктора Моро», «Человек-невидимка», «Пища богов», «Освобожденный мир», «Облик грядущего», «Прозрения», «Новый Макиавелли», «Бог – невидимый король», особенно «Необходимая осторожность» – книга, быстро отрезвившая слишком горячие умы. В то время как Томас Вулф восторженно воспевал колонизацию ближних планет и их спутников, Джеймс Конрад ратовал за создание независимого частного космофлота, Владимир Набоков создавал скандальные сериалы о щемящей и запретной любви к инопланетянкам, а Эрнест Хемингуэй воспевал браконьерские вылазки в хрупкие миры Венеры и Марса, Герберт Джордж Уэллс старался привлечь внимание к запущенным делам нашей собственной планеты. К сожалению, 13 августа 1967 года, в возрасте, который смело можно назвать весьма преклонным, Герберт Джордж Уэллс умер. Провожая старого друга, известный физик А. С. Красин, нобелевский лауреат, назвал его «человеком, чье слово несло и несет свет в самые темные и запутанные закоулки человеческого сознания». Теперь выясняется, что Уэллс, похоже, нисколько не переоценивал опасностей, таящихся на нашей собственной планете. Об этом и предлагаемый рассказ, впервые публикующийся на русском языке.

Когда капитану Жерилло приказали вести канонерку «Бенджамен Констан» в Бадаму – небольшой городок на реке Батемо, – чтобы определить область нашествия муравьев и помочь тамошним жителям бороться с этим нашествием, он заподозрил, что начальство над ним попросту издевается. Да, служебная карьера капитана складывалась не совсем гладко; но здесь большую роль сыграли его томные глаза и привязанность одной знатной бразильской дамы. Газеты «Диарио» и «О Футуро» прокомментировали назначение капитана Жерилло весьма непочтительно и, самое неприятное, он чувствовал, что для подобной непочтительности подал повод сам. Ведь он был креолом и обладал чисто португальскими представлениями об этикете и дисциплине; теперь единственным человеком, с которым он мог поговорить, был срочно назначенный на канонерку инженер Холройд из Ланкашира; общение с ним, помимо всего прочего, давало капитану возможность практиковаться в английском; он произносил звук «th» весьма приблизительно.

– Ну что это за назначение, сами подумайте! Я вижу, все видят, из меня хотят сделать посмешище! Как может человек бороться с муравьями? Да хоть три канонерки подведи к берегам! У муравьев там что, есть военные базы? Обратитесь к ученым, среди них есть и такие, что занимаются муравьями. Даже в наши дни. Нашествия муравьев не зависят от человека.

И развел руками:

– Муравьи приходят и уходят.

– Эти, похоже, не собираются уходить, – ответил Холройд. – Парень, которого вы упоминали, этот Самбо…

На следующее утро Холройд узнал, что они находятся в сорока километрах от Бадамы, и его интерес к берегам усилился. Он подымался на палубу каждый раз, когда представлялась возможность увидеть просветы в лесных массивах. Нигде он не видел никаких признаков присутствия человека, если, конечно, не считать таким признаком развалины домов, заросших сорными травами, и потрескавшийся фасад монастыря в Можу, оставленного давным-давно; из оконного проема торчали ветки дерева, в пустых порталах болтались лианы. Утром над рекой летали желтые бабочки с полупрозрачными крыльями; многие из них садились на судно, и матросы ради развлечения их убивали. На десятки миль вокруг шла молчаливая борьба гигантских деревьев, цепких лиан, причудливых цветов, и повсюду крокодилы, черепахи, бесконечные птицы и насекомые чувствовали себя уверенно и невозмутимо, а вот человек… Человек, колонизировавший почти все планеты своей системы, распространял здесь свою власть разве что на редкие вырубки, которые всё равно не покорялись ему; сражался с сорняками, сражался с насекомыми и дикими животными, только чтобы удержаться на жалком клочке земли…

Но кто же тут был настоящим хозяином?

– Наверное, муравьи. Их тут неисчислимо, – пробормотал Холройд.

– Как три Китая вместе со всеми Индиями, – желчно уточнил Жерилло.

Мысль эта показалась Холройду совершенно новой. Понадобились тысячелетия, чтобы люди перешли от варварства к цивилизации и почувствовали себя на этом основании хозяевами будущего и властелинами земли. А почему неким существам, опирающимся на уже имеющийся опыт людей, не проделать тот же путь в другом, в более стремительном темпе? К примеру, те же муравьи… Они живут общинами, у них есть свой язык, есть, наверное, разум… Неважно, что они воспринимают окружающее не так, как мы, главное – развиваться…

[…] вышли из каюты, в которой лежало распухшее и обезображенное тело лейтенанта, и, стоя рядом на корме, не сводили мрачных взглядов со зловещего судна, плывшего за ними на буксире. Душную темную ночь разрывали зарницы. Капитан всё время возвращался к словам, которые произнес лейтенант да Кунха в предсмертной горячке. «Запросите базу». Зачем?

– Наверное, вы думаете, что это я убил лейтенанта? – понизив голос, выругался он. – Но это служба, Холройд, это наша служба. Кто-то должен был подняться на куберту, а лейтенант давал присягу. – Капитан никак не мог остановиться. – Он погиб, выполняя свой долг. – Что-то в голове капитана Жерилло сдвинулось. – «Протон». Какой протон? Почему протон? Этот да Кунха ненормальный. Для него физики никогда, наверное, и не существовало. «Протон»! – выругался он. – Мне оправдываться не в чем, Холройд. – Он опять оглянулся и еще понизил голос: – Этот бедняга весь раздулся от муравьиного яда, но как они это с ним проделали? Никаких следов укусов. Странно, да? И эта плесень на его лице. Почему она непременно принимает такие звездчатые формы? Слышали о чем-то таком?

– Ну, железные опилки в магнитном поле…

– Бросьте, Холройд. При чем тут это?

– Капитан, а вы правда видели муравьев?

Мне довелось услышать всю эту историю от самого Холройда.

Эти саюба, совершенно новый вид муравьев, не дают инженеру никакого покоя.

Холройд и в Англию вернулся с намерением «возбудить умы людей» своим рассказом о непонятных событиях на одном из дальних притоков Амазонки. По словам инженера, загадочные муравьи-невидимки угрожают всему огромному району Амазонии. «Это не просто новый вид муравьев. Это что-то гораздо более серьезное». И снова и снова он начинает речь о загадочной плесени, о скалах, покрытых серыми звездами. «С чего начинается человек разумный? Правильно. С искусства. Возвращаясь с охоты, наши далекие предки украшали стены пещер рисунками. Да просто от нечего делать. От удачи или от неудачи. Разве не так?» Холройд покачивает в руке кружку с пивом, будто прикидывает ее вес. «Почему бы не подойти с подобным мерилом к саюба? Я уверен, это думающие твари. На лейтенанта да Кунха они напали умело, он не сумел с ними справиться, а огромный был детина. Правительство Бразилии поступило весьма благоразумно, предложив хорошую премию за гуманный и эффективный способ очистки территорий от муравьев невидимок. Они ведь оккупировали уже весь южный берег реки Батемо, полностью изгнав оттуда людей…»

Холройд вдруг наклонился ко мне: «Я думаю, дело в этой плесени. Муравьи – это производное. Всего лишь производное, что-то вроде наших роботов, мистер Уэллс». И тем же полушепотом изложил мне туманную суть исследований некоего доктора Моуди, который всерьез утверждает, что плесень Бадамы – это некий новый вид жизни (предположительно разумной) на атомном уровне. «Наверное, вы и про доктора Рассела слышали, мистер Уэллс? Это же он обнаружил микроскопические окаменелости в некоторых метеоритах, в том числе марсианских».

– Простите, мистер Холройд, но между микроскопической окаменелостью и живым муравьем, даже плесенью – лежит пропасть. Чудовищная пропасть.