Желтая маска

Коллинз Уильям Уилки

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I

Около ста лет назад в старинном городе Пизе жила знаменитая итальянская модистка, которая, чтобы лучше убедить заказчиц в своем знакомстве с парижскими модами, стала называть себя на французский лад демуазель Грифони. Это была сморщенная старушонка с недобрым лицом, быстрым языком, проворными ногами, деловой сметкой и переменчивым нравом. По слухам, она была неимоверно богата; злые языки шептали, что за деньги она готова на любую пакость.

Несомненно, ценным качеством, возвысившим демуазель Грифони над всеми ее соперницами по ремеслу, была ее несокрушимая стойкость. Не было примера, когда она отступила бы хоть на шаг под давлением враждебных обстоятельств. Вот почему достопамятный случай в ее жизни, грозивший ей разорением, стал для нее случаем блестяще проявить свою энергию и решительность характера. В зените благоденствия демуазель ее опытная мастерица и закройщица подло вышла замуж и, открыв собственное дело, стала ее конкуренткой. Такая неприятность погубила бы обыкновенную модистку, но непобедимая Грифони от этого почти без труда вознеслась еще выше и неопровержимо доказала, что враждебный Рок не может захватить ее врасплох. В то время как модистки низшего ранга пророчили, что демуазель закроет свой магазин, она спокойно вела частную переписку с агентом в Париже. Никто не знал, что содержат эти письма, но прошло несколько недель, и вдруг все пизанские дамы получили циркулярное сообщение о том, что лучшая французская мастерица, какую можно было только найти, приглашена руководить прославленным заведением Грифони. Этот искусный ход решил победу. Все клиентки демуазель отказались давать кому бы то ни было заказы, пока парижская мастерица не покажет уроженкам Пизы последних фасонов столицы мод и изящества.

Француженка прибыла точно в назначенный день, — бойкая и резкая, улыбающаяся и бесцеремонная, лицо — худощавое, фигура — гибкая. Ее звали мадемуазель Виржини, и ее родные бесчеловечно отреклись от нее.

Глава II

Студия скульптора Луки Ломи состояла из двух больших комнат, неровно разделенных деревянной перегородкой, в середине которой была вырезана арка для прохода.

В то время как модистки заведения Грифони прилежно кроили платья, скульпторы в мастерской Луки Ломи трудились по-своему не менее усердно, облекая в форму мрамор и глину. В меньшей из двух комнат молодой дворянин (которого все в студии, обращаясь к нему, называли просто Фабио) был поглощен работой над бюстом, а в роли натурщицы перед ним сидела Нанина. Его лицо не принадлежало к тем традиционным итальянским лицам, которые обычно глядят на мир с мрачной подозрительностью и коварством. И склад и выражение свободно и откровенно свидетельствовали о характере молодого человека перед всеми, кто его видел. Быстрая сообразительность сверкала в глазах, а в несколько капризном изгибе губ играла добродушная веселость. В общем, лицо юноши отражало не только достоинства, но и недостатки его натуры, ясно показывая, что если он был приветлив и разумен, то, с другой стороны, ему не хватало решительности и упорства.

В конце большей комнаты, ближайшей ко входной двери, стоял Лука Ломи перед своей статуей Минервы в натуральную величину и время от времени давал указания группе рабочих, начерно высекавших драпировку другой фигуры.

В другом конце комнаты, у перегородки, брат Луки, патер Рокко, делал слепок статуэтки мадонны, меж тем как Маддалена Ломи, дочь скульптора, немного раньше позировавшая для лица Минервы, прохаживалась по обеим комнатам и наблюдала за тем, что в них происходило.

Большое семейное сходство было между отцом, братом и дочерью. Все трое были высоки, красивы, темноволосы и темноглазы. Все же их лица имели разное выражение, как ни поражало сходство в их чертах. Лицо Маддалены Ломи говорило о сильных страстях, но о натуре, не лишенной благородства. У отца ее, при тех же признаках вспыльчивости, мрачные складки залегли вокруг рта и на лбу, менее всего заставляя предполагать открытый нрав. Что же касается лица патера Рокко, то оно казалось воплощением невозмутимости и сдержанности, а его манеры, чрезвычайно уверенные и в то же время удивительно спокойные и рассчитанные, усиливали впечатление, производимое его лицом. Дочь, казалось, в одно мгновение могла прийти в ярость и простить так же скоро. Отец, видимо, был не менее вспыльчив, но в его лице было что-то, говорившее яснее слов: «Рассерди меня, и я никогда не прощу!» У священника же был такой вид, будто случай просить прощения или дарить его никогда не мог представиться ему по двум причинам: он не мог бы никого рассердить, и никто не мог бы рассердить его.

Глава III

Из студии патер Рокко отправился прямо к себе на квартиру, у самой церкви, где он служил. Открыв в своем кабинете шкаф, он взял из ящика горсть мелкой серебряной монеты, изучал около минуты аспидную доску, где были записаны несколько имен и адресов, вооружился карманной чернильницей и несколькими узкими полосками бумаги, затем снова вышел.

Он направил шаги к беднейшему из окрестных кварталов. Когда он входил то в один, то в другой из жалких домишек, обитатели приветствовали его с большим уважением и любовью. Женщины целовали ему руки, притом с такой почтительностью, какой они не оказали бы первым коронованным особам Европы. А он, в свою очередь, говорил с ними легко и непринужденно, как с равными; весело присаживался на край грязных кроватей и шаткие скамьи и распределял свои маленькие денежные подарки с видом человека, скорее уплачивающего долг, нежели оказывающего благотворительность. Там, где он встречался с заболеваниями, он извлекал свою чернильницу и бумажки и писал несложные рецепты; по ним можно было получить лекарство из аптечного запаса одного из ближайших монастырей, выполнявших в те времена одинаковое милосердное служение с учреждениями бесплатной медицинской помощи наших дней. Когда он исчерпал свои деньги и окончил визиты, его провожала из бедного квартала целая свита восторженных почитателей. Женщины снова целовали ему руки, а мужчины сняли шляпы, когда он повернулся и, дружески помахав им рукой, простился с ними.

Оставшись один, он тотчас направился в сторону Кампо-Санто и, поравнявшись с домом, где жила Нанина, несколько минут задумчиво прохаживался по улице взад и вперед. Когда, наконец, он поднялся по крутой лестнице, ведшей в комнату сестер, то нашел дверь полуотворенной. Слегка толкнув ее, он увидел Ла Бьонделлу, которая сидела, повернувшись своим прекрасным профилем в его сторону, и ужинала хлебом и виноградом. В углу комнаты сидел на задних лапах Скарамучча, разинув пасть, и, очевидно, ожидал, что девочка бросит ему кусочек хлеба. Что делала старшая сестра, патер не успел разглядеть, так как собака залаяла в тот же миг, как он появился, и Нанина поспешила к двери выяснить, кто вторгается к ним. Единственное, что он мог заметить, это — что при виде его она была крайне смущена и не могла произнести ни слова. Первая заговорила Ла Бьонделла.

— Благодарю вас, отец Рокко, — сказала девчурка, вскакивая и держа хлеб в одной руке и гроздь винограда в другой. — Благодарю вас: вы дали мне столько денег за мои циновочки! Вот они лежат в углу, связанные в один пакет. Нанина сказала, что ей стыдно допустить, чтобы вы сами несли их. А я сказала, что знаю, где вы живете, и что вы позволите мне доставить их вам.

— А ты думаешь, моя милая, тебе не тяжело будет нести их так далеко? — спросил священник.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава I

Даже искусный ход, состоявший в замене коварной итальянской мастерицы французской портнихой, выписанной прямо из Парижа, вначале не мог сделать великое заведение Грифони недостижимым для второстепенных бедствий. Не успела мадемуазель Виржини пробыть полную неделю на своем новом посту в Пизе, как уже слегла. Всевозможные слухи поползли о причинах этой болезни; а демуазель Грифони зашла даже так далеко, что утверждала, будто здоровье новой мастерицы стало жертвой каких-то гнусных махинаций химического свойства со стороны ее соперницы по ремеслу. Однако, чем бы ни было вызвано это несчастье, оставался тот непреложный факт, что мадемуазель Виржини была тяжко больна, и другой факт, что, по настоянию врача, ее предстояло отослать на воды в Лукку, как только она в силах будет расстаться с постелью.

К счастью для демуазель Грифони, француженка, прежде чем надорвалось ее здоровье, успела создать три образца своего искусства. Это были: вечерний туалет из желтого расшитого шелка, тот самый, которым она занялась в утро, когда приступала к исполнению своих обязанностей в Пизе; черный плащ с капюшоном, совершенно нового фасона; и очаровательный капотик, о котором говорили, что его впервые ввела в моду французская принцесса крови. Эти предметы одежды, выставленные в приемной комнате, наэлектризовали пизанских модниц, и сейчас же со всех сторон в заведение Грифони посыпались заказы. Их, конечно, с легкостью выполняли рядовые работницы — по выкройкам французской мастерицы. Таким образом, болезнь мадемуазель Виржини, хотя и причинила ее хозяйке временные затруднения, все ж не привела к прямым убыткам.

Два месяца на водах в Лукке восстановили здоровье новой мастерицы. Она вернулась в Пизу и снова обосновалась в своем рабочем кабинете. И сейчас же она обнаружила происшедшую в ее отсутствие важную перемену. Ее подруга и помощница Бригитта отказалась от должности. Все расспросы, обращенные к демуазель Грифони, привели лишь к одному: работница внезапно ушла с места, предупредив об этом за пять минут и никому не сообщив, что она намерена делать и куда собирается направить свои шаги.

Текли месяцы. Настал Новый год, но никаких объяснительных писем не пришло от Бригитты. Промелькнул весенний сезон, когда усиленно шьют и покупают наряды но от нее по-прежнему не было известий. Приблизилась первая годовщина службы мадемуазель Виржини у демуазель Грифони; и тогда, наконец, прибыла записка, сообщавшая, что Бригитта возвратилась в Пизу и что, если француженка ответит ей и укажет, где находится ее частная квартира, Бригитта в тот же вечер посетит свою старую подругу после ее работы. Желаемые сведения были охотно даны, и точно в назначенное время Бригитта появилась в маленькой гостиной мадемуазель Виржини.

Пройдя по комнате своей беспечной и уверенной походкой, итальянка осведомилась о здоровье подруги так равнодушно и опустилась на ближайшее кресло так небрежно, будто они были в разлуке не более нескольких дней. Мадемуазель Виржини рассмеялась с обычной живостью и с веселым удивлением подняла свои быстрые глаза француженки.

Глава II

В тот час, когда маркиза Мелани наводила справки у ворот дворца, Фабио сидел один в покое, который раньше занимала его жена. Это была ее любимая комната, изящно отделанная, по ее особому желанию, драпировками желтого атласа и обставленная мебелью того же цвета. Фабио дожидался сообщения врачей после их вечернего визита.

Маддалена Ломи не была его первой любовью, и, несмотря на то, что он женился на ней при таких обстоятельствах, которые, по общему и справедливому мнению, не сулят долгого счастья в супружестве, все же этот единственный год их союза они прожили мирно, хотя и без взаимного увлечения. Маддалена умно приспособлялась к сменам настроения мужа, широко пользовалась мягкостью его характера, когда же ею овладевала свойственная ей вспыльчивость, она, поостыв, редко отказывалась признать, что была неправа. Да, она была взбалмошна и досаждала Фабио приступами необоснованной ревности. Но теперь об этих недостатках не приходилось думать. Он помнил только, что она была матерью его ребенка и лежала больная, всего через две комнаты от него, опасно больная, как нехотя признали врачи в этот самый день.

Потемки сгущались вокруг него, и он позвонил, чтобы принесли свет.

Когда вошел слуга, граф с искренним горем в лице и искренней тревогой в голосе спросил, что нового слышно в комнате больной. Но слуга мог сказать только, что госпожа все еще спит, а затем вышел, положив на стол перед хозяином запечатанное письмо. Фабио вернул слугу в комнату и спросил, когда прибыло это письмо. Тот ответил, что оно было доставлено во дворец два дня назад, а он заметил, что оно лежит невскрытое в кабинете хозяина.

Оставшись снова один, Фабио припомнил, что письмо было получено в то время, когда впервые проявили себя опасные симптомы болезни его жены, и что он отбросил его в сторону, заметив, что адрес написан почерком, ему незнакомым. В его нынешнем состоянии тоскливой неизвестности всякое занятие было лучше безделья. Поэтому он со вздохом взялся за письмо, взломал печать и прежде всего полюбопытствовал, кем оно подписано.

Глава III

Прежде чем слуга успел дойти до квартиры священника, туда явился посетитель, немедленно принятый самим отцом Рокко. Этот почетный гость был низенький человек, щеголевато одетый и угнетающе вежливый в своих манерах. Он поклонился, садясь на стул, поклонился, отвечая на обычные расспросы о здоровье, и поклонился в третий раз, когда отец Рокко осведомился, что привело гостя из Флоренции.

— Довольно неприятное дело, — ответил человечек, смущенно оправляясь после своего третьего поклона. — Швейка Нанина, которую вы поручили попечениям моей жены около года назад…

— Что же с ней? — с живостью спросил патер.