Я появился на свет в самый разгар второй мировой войны. Мой отец в это время с автоматом в руках защищал Сталинград. Мать, бежавшая от немцев из Калуги, вынуждена была рожать в отдалённом селе восточного Казахстана. От зари до зари она работала в поле, чтобы как-то прокормиться. Предоставленный сам себе, я вскоре дошёл до того, что готов был покинуть этот свет навсегда. Но мать, по образованию медик, и, как вся молодёжь того времени, атеистка, в отчаянии крестила меня, после чего местная старушка отвела смертельную болезнь с помощью колдовства.

Отцу повезло под Сталинградом, затем на Курской дуге и дальше, до самого Берлина. Провоевавший в пехоте, он привёз мне почему-то лётный шлем и сказал: «Носи, сынок, может быть, станешь лётчиком».

Среди наших родственников никто никогда не имел отношения к авиации, но я отчётливо помню тот день, когда учительница спросила меня, третьеклассника: «Вова, кем ты хочешь стать, когда вырастешь?», и я, не задумываясь, ответил: «Лётчиком!». Только однажды я увидел в небе большого «жука», но этого оказалось достаточно, чтобы мысль о небе больше не покидала меня.

На двенадцатом году жизни мои родители неожиданно переезжают в областной центр. Великим повелением царя Петра I на юго-восточной границе Российской империи, в отрогах Алтайского хребта, была заложена крепость, превратившаяся со временем в город Усть-Каменогорск — центр по добыче цветных металлов. В этом месте река Иртыш вырывается из объятий гор и, привольно разливаясь по долине, течёт на север до слияния с Обью.

Если бы сейчас меня спросили: «Когда Вы пришли в авиацию?», я бы, вернее всего, вспомнил то весеннее утро, когда пошёл в школу и… не дошёл. Заглянув случайно в окно большого дома, оказавшегося, как выяснилось впоследствии, городским Домом пионеров, я увидел в комнате множество белых птиц и понял, что они каким-то образом связаны с самолётами. Когда я зашёл, меня встретил мужчина с орлиным носом и объяснил, что здесь размещается кружок авиамоделистов. Немедленно зачислить меня в группу он наотрез отказался и посоветовал прийти осенью. Но… Бывший полярный лётчик, летавший на фронте на Пе-8, он плохо представлял себе, с кем имеет дело, и, к тому же, у него было доброе сердце. Через несколько минут я уже трудился над моделью своего первого планера.

Общеизвестно, что любой лётчик на всю жизнь запоминает первый самостоятельный полёт. Я же такого не помню. Помню почти каждый первый вылет на новом для себя боевом самолёте, который, как правило, проходил без предварительного контрольного полёта. А вот самого первого не помню. Однако тот день, когда я стал лётчиком, помню и сейчас.

На первомайской демонстрации мы, первые планеристы города, шли отдельной колонной. У каждого на голове был лётный шлем из зелёного бархата, а на руках — краги, как у пилотов 1930-х годов. Краем уха я услыхал разговор нескольких учлётов из рабочих о том, чтобы отметить праздник полётами, но без ведома Учителя, т.е. самовольно. Я стал просить их взять меня с собой.

— Вовочка, тебе нельзя, ты ещё не умеешь летать, — ответил старший из них.

— Но я постараюсь. У меня получится, вот увидите, — умолял я их до тех пор, пока не уговорил.

Дед Кузьмич, наш сторож, проводил праздник в полном одиночестве. Неожиданное появление планеристов обрадовало его и удивило. Узнав наши намерения, Кузьмин сурово произнёс, поправляя на плече ружьё:

В процессе своей профессиональной деятельности я не раз замечал со стороны отдельных товарищей некоторое чувство превосходства по отношению к работникам «малой авиации». Да и у меня где-то внутри стало появляться нечто подобное, пока однажды не приехал в очередной отпуск к родителям и не помчался, как обычно, на планеродром. Там, у ворот, встретил я своего Учителя. Здесь он работал — сторожем. В то время я ещё не в полной мере познал всю нашу жизнь, и было очень обидно видеть его в этом «звании».

— Не смог я, Вовочка, работать в конторе. Сердце у меня там пошаливает, будто воздуха не хватает. А здесь третья часть жизни моей, и всё сделано вот этими руками.

Я смотрел на руки пилота, выглядевшие как руки простого рабочего, не знавшими отдыха.

Планеристы летали на современных белоснежных «Бланиках», буксируясь за жёлтеньким, лёгким, как стрекоза, самолётом «Вильга» польского производства, сменившим известный Як-12. Молодые планеристы-первогодки лишь по рассказам бывалых слыхали об «амортизаторных» полётах.

Напросившись «на работу» и слетав с новым начальником на новом (для меня) агрегате, я получил соответствующий допуск и занялся буксировкой. Честно говоря, делал это не просто из желания полетать, но и потому ещё, что «положил глаз» на только что прибывший пластиковый «Янтарь-стандарт», красовавшийся на зелёном поле. Таскал я планера и по кругу, и в зону. Как-то раз начальник предложил мне слетать с ним за планеристом, оказавшимся на запасной площадке в горах. Я без слов сел справа, и мы взлетели. Площадка оказалась на высоте трёхсот метров, и была с трёх сторон закрыта горами, а с одной оканчивалась обрывом до самой долины. На противоположном её краю одиноко, опёршись на крыло, стоял планер.