Москва давно переплюнула и Ростов-папу и Одессу-маму. Провинциальные родители криминала могли похвастать только Беней Криком с его подержанным «вессоном» и претензиями на уголовное джентльменство да бандой Фантомасов с кустарными автоматами и теми же претензиями. Смех один, да и только.

Москва – настоящий город гангстеров. Здесь крутятся огромные деньги, здесь в одночасье сколачиваются фантастические капиталы, здесь бандиты договариваются с политиками, а политики заключают сделки с бандитами, здесь особенно наглядно стирается граница между криминалом и властью, здесь самые дорогие рестораны и проститутки... Каменные джунгли. Клоака. Зона повышенного риска.

Уже лет десять кипит здесь мутное нехорошее варево, то и дело всплывают из потаенных глубин на поверхность изуродованные трупы, смертельными пузырьками прорываются автоматные очереди, лопаются огненные пузыри тротила и разлетается в стороны разваренная человеческая лапша.

Кажется, что все привыкли к стрельбе и взрывам, но на самом деле это не так. Привыкли к сообщениям: там-то взорвался автомобиль, столько-то человек погибли... Но когда в родном твоем дворе вдруг раздается грохот фугаса, И взрывная волна вгоняет в кухню осколки окна, и битое стекло оказывается в кофе и яичнице – какое тут может быть привыкание?

Утром четырнадцатого февраля прогремело на Ломоносовском проспекте, неподалеку от метро «Университет». Еще не успели осыпаться лопнувшие стекла в магазине «Океан» и близлежащих многоэтажках, а вокруг огромной черной кляксы с дымящимся посередине скелетом микроавтобуса уже толпились любопытные. Испуганно пиликали сигнализации потревоженных взрывной волной автомашин, стелился по земле ядовитый серо-черный дым.

Савик пожил, Савик знает.

Когда крутил баранку в налоговой, сам видел, как прикинутые в кожу и кашемир торгаши и деловики разных мастей заполняют свои декларации" Собственными глазами видел. Потеряв обычную важность и значимость, толпятся в коридоре, потеют от натуги, вглядываясь в непонятные надписи и графы, напряженно краснея сытыми рожами, лупят по клавишам калькулятора... Даже мобильники их тренькают униженно и нечасто, им сейчас не до мобильников: напрягаются, корябают что-то дорогими авторучками, да все без толку – только бланки испортят. Потому и улыбаются заискивающе девчонкам-инспекторам, задабривают мелкими дачками: помогите правильно посчитать да заполните как надо!

Во как стремятся отдать свои денежки! Не какие-нибудь жалкие тридцать долларов – тысячи платят! Тысячи. Савик сам видел, в натуре. А ведь налоговики не приходят к ним домой с паяльниками и молотками, не угрожают повесить за яйца на люстре. Добровольно платят. Вот это сознательность!

А правительство недовольно, только и кричат: налоги! Налоги! Мало собрали, надо больше!

А бедный деляга сидит голый на кровати, выключателем щелкает, жена видит – толку с него не будет, повернулась на другой бок, вибратор расчехлила... Это Савик уже по телеку видел. Мужик заплатил, а с него еще требуют, довели, что шишка на полшестого смотрит... Все им мало!

Контрабасист, улыбаясь, срывал пальцами сочные низкие звуки, которые отдавались где-то в области диафрагмы, а может, и глубже. Ударник сидел в тени, его не было видно – только серебристый взмах щеток и огонек сигареты, закрепленной на микрофонной стойке.

Девушка с заурядным лицом и фигурой топ-модели пела негромким выразительным голосом. Про жаркую летнюю ночь и бессонницу, про «Кадиллак», застывший на обочине 56-го шоссе, про длинные девичьи ноги и про то, что прячется где-то в области диафрагмы, а иногда и глубже, и не дает покоя.

В зале полутемно, круглые столики застелены белыми

Крахмальными скатертями, приглушенный свет настольных ламп пробивается сквозь зеленые шляпки светящихся абажуров.

Беззаботная публика, в основном зрелые мужчины и молодые женщины. Единый стиль одежды отсутствует. Костюмы и галстуки, строгие вечерние туалеты соседствуют с джинсами и свитерами, повседневными платьями, откровенно мятыми брюками и небрежно расстегнутыми на груди фланелевыми рубахами. Общей, пожалуй, является атмосфера уверенности и богатства. Даже несвежие рубашки и небритые физиономии будто осыпаны невидимой золотой пыльцой. Много мобильных телефонов. Несмотря на рамку металлодетектора при входе, под пиджаками и куртками наверняка найдутся несколько пистолетов.

После повышения Иван Золотарев еще не успел перебраться в уютный двухэтажный коттедж на территории Ясенева, да и по правде сказать – чем родная Басманка хуже?.. Надо держаться корней. Каждое утро ровно в шесть тридцать под окнами его квартиры появляется служебная «Волга», только что намытая до черного блеска в министерских гаражах. Валентин и Сергей – шофер и охранник (а точнее – оба охранники и оба, если надо, шоферы), аккуратнейшие и крепкие ребята, выходят из машины, первый с рацией в руках контролирует обстановку вокруг, второй проверяет подъезд.

После этого телефон на золотаревской кухне издает деликатный писк: все нормально, Иван Федорович, можно выходить.

Золотарев к этому времени всегда наготове, ему остается только взять свой «дипломат». Сергей ждет у двери и идет впереди, страхуя. В левой руке рация, – правая в кармане, на взведенном пистолете. Вытащить и выстрелить – секунда, но Сергей умеет стрелять и через карман. У киллеров в данном случае нет ни малейшего шанса. Впрочем, убивать начальника нелегальной разведки нет никакого смысла: другое дело – похитить, выдоить данные о зарубежной агентуре. Хотя... В сильном государстве такое немыслимо, а разведчики слабого никому особенно и не нужны. Разве что похитить для выкупа. Сейчас это – самая вероятная опасность.

Выйдя из подъезда, генерал осматривается, глубоко вздыхает и садится назад. Сергей плюхается рядом с шофером.

Воздух сегодня с утра мутноватый, будто каплю теплого молока добавили, – и в то же время светящийся, чистый, праздничный, как на средневековых фресках. Гемоглобин, адреналин – что-то такое растворено в утреннем московском пространстве, что-то здоровое, бодрящее, еще не испорченное, не переработанное чужими легкими. Приятно.

Изрядно подержанный «Опель-Фронтера» притормозил на тихой улочке Теплого Стана, где еще не успели подключить фонари и установить троллейбусные растяжки. Ринат Шалибов сидел впереди, рядом с Крепышом. Он был мрачен как туча

– Надо порядочную тачку покупать, тогда бы ничего не было! А так за лохов приняли...

– А бабки откуда? – огрызнулся Крепыш. – Ничего, мы ему хорошо вкатили! Будет знать – где лохи, а где нет.

– Идиот! – рассвирепел Ринат. – Мы что, за этим ездили? «Объект» почему не взяли? Силенок не хватило?

– А чего? – буркнул с заднего сиденья Вьюн. – Крепыш в стойку встал, придурок, я думал, гасить сейчас пойдет, а он встал и стоит, как статуя...

– А вот и Максим Витальевич. – Генерал Золотарев шевельнулся в своем «президентском» кресле, напоминающем обитый свиной кожей трон средневекового вождя. – Проходите.

Вошедший прикрыл за собой дверь. Иван Федорович привычным взглядом окинул подтянутую, собранную фигуру, уверенные движения (кабинеты высокого начальства, видно, неспроста оборудованы двойными дверями, в которых легко запутаться человеку непривычному) и лицо так называемого «закрытого типа» с правильными чертами и чуть тяжеловатым подбородком.

– Здравствуйте. – Карданов дипломатично остановился на середине комнаты, не желая провоцировать Золотарева на рукопожатие.

Справа от генерала, в длинном ряду выстроившихся вдоль стены стульев, сидел в несколько напряженной и угловатой позе невысокий человек лет сорока. На нем был хороший итальянский костюм.

– Это Станислав Владимирович Яскевич, руководитель Западно-Европейского сектора, – кивнул в его сторону Золотарев. – Он тоже хочет побеседовать с вами, если вы не против. Присаживайтесь, Максим Витальевич. Чашку кофе?

Ровно в шесть утра Макс был в Шереметьеве. После оцепеневшей, досматривающей последние сны Москвы он вдруг попал в другой часовой пояс: в аэропорту все двигалось, кипело, нервничало, шуршало одеждой и громыхало чемоданными колесиками. На табло светились три прибывающих рейса и четыре убывающих. Два из них – на Лондон.

Прекрасно. И что теперь? В те доисторические времена, когда Макс работал в экспедиции, еще за сутки до вылета он знал номер своего рейса, тип самолета, место и даже фамилии соседей, с которыми ему предстоит коротать время в полете. Сейчас же Макс не знал ничего. У него не было даже билета. Он приехал в шесть и должен ждать связника. Причем, как его найти, ему не сказали. Неужели объявят по трансляции: «Господин Карданов, просьба подойти к справочному бюро, вас ожидают».

– Макс Витальевич?

Он повернул голову и увидел перед собой симпатичную молодую пару: темноглазая девушка в дубленой шубке и плечистый шатен в куртке «найк».

– Да, – ответил Макс.

В Шереметьеве Карданова никто не встречал. Серый день, обычная толчея, багажные тележки, чемоданы... Запах весны с трудом пробивался сквозь запахи авиационного керосина, бензиновые выхлопы автомобилей и дизельный чад автобусов.

– Вас подвезти? – Макса догнал мужчина с портфелем в руке. – Жена не прилетела, все равно одному в город ехать. Хоть на бензин заработать полтинничек...

Мужчина приветливо улыбался. Очки в тонкой металлической оправе придавали ничем не примечательному лицу оттенок интеллигентности. Из-под расстегнутого пальто виднелся строгий костюм с галстуком. Недорогая одежда наглядно демонстрировала средний уровень достатка. Желание подработать попутным извозом подтверждало первое впечатление.

Макс изначально был запрограммирован на уклонение от инициативных контактов. В курсе оперативной психологии этому посвящены первые занятия. И потом, анализируя, почему он нарушил программу, Макс пришел к выводу, что немаловажную роль в этом сыграли детали: очки, портфель и галстук. Конечно, в совокупности с другими обстоятельствами: мужчина резко отличался от хмурых небритых драйверов, нахально зазывающих клиентов, он шел со стороны зала прилета, и мотивировка его обращения была понятна: если выбирать из толпы, то Макс по своему облику подходил ему больше всех. Старомодный портфель и официального вида галстук придавали ему респектабельность и внушали доверие. Очки создавали иллюзию безобидности и миролюбия.

Если бы Макс выполнял задание, он все равно отклонил бы предложение. Но командировка была окончена, он прибыл в свою страну, ничего ценного или секретного при себе не имел и мог позволить небольшое нарушение обязательных правил.

Может, так совпало, что это оперативное совещание Ершинский собрал в тот же день, когда Фокин доложил ему материалы основных находящихся в производстве дел. Взрыв на Ломоносовском – подозреваемых нет, ведется оперативная работа по установлению виновных. «Консорциум» – имеется лицо, подлежащее привлечению к уголовной ответственности: начальник Службы безопасности Илья Атаманов. Необходимо производство обысков, задержание подозреваемого, интенсивная следственно-оперативная работа с ним, что позволяет доказать незаконную продажу за рубеж стратегических технологий и массовую скупку важнейших народно-хозяйственных объектов Российской Федерации. На что он и испрашивает санкции у своего непосредственного начальника. Дело было утром, Ершинский тяжело глянул на него и ничего не ответил, а после обеда собрал личный состав следственного комитета.

Обычно генерал сидел в президиуме, его окружали заместители, сюда же приглашались и начальники трех основных отделов. Но сегодня начальники отделов сидели в зале вперемежку со следователями и прикомандированными оперативниками.

Открыл совещание сам Ершинский: сделал беглый обзор дел, которые и так были всем хорошо известны, поставил очередные задачи, подчеркнул напряженность внешней и внутренней обстановки, требующей особой бдительности, взвешенности принимаемых решений и политической дальновидности. У Фокина зашевелились нехорошие предчувствия, а когда слово взял первый зам начальника СК полковник Поварев, он понял, что сейчас они оправдаются.

Потому что Поварев выполнял за Ершинского всю грязную работу, причем не по необходимости, а с удовольствием.

– Товарищи офицеры, – торжественно начал полковник. Его красное мясистое лицо всегда выражало смесь недовольства и отвращения, будто кто-то сунул под картофелеобразный пористый нос кусочек дерьма. Но сейчас вид у него был удовлетворенный, из чего следовало, что много дерьма будет вылито на кого-то из присутствующих.

– В жизни бывает так, что решение очень важного вопроса зависит от одного-единственного человека. – Яскевич сделал неопределенный жест.

– Для нас это в известной степени непривычно, потому что роль отдельной личности традиционно принижалась и приносилась в жертву значимости коллектива. «Общественное выше личного!» – помните? Хотя и у нас были случаи, когда бессонница одного заставляла бодрствовать по ночам всю страну...

Макс вежливо улыбнулся.

– Но это скорей исключение, которое подтверждает правило. Любое ответственное решение традиционно принималось коллективно либо после бесконечных согласований и утверждений.

Максу хотелось зевнуть, он стиснул зубы и с трудом удержался. Неужели ради этой лекции его выдернули из дома в восемь утра? Вряд ли!