Евгений Козловский

К'гасная площадь

Памяти Евгения Харитонова

1. ДОЛГОМОСТЬЕВ И ЕГО РОЛЬ Сжимая в потной руке букет желтых астр, Долгомостьев переминался с ноги наногу у парапетаИсторического, насамом обрезе огромной, пустынной, покатой, словно Земля из космоса, Красной площади. Синее небо, напитанное сияющим солнечным светом, представлялось Долгомостьеву вопиюще неорганичным в контексте данной географической точки, и действительно: положено было бы идти дождю, но, по слухам, артиллеристы с ракетчиками, специально к Олимпиаде, ежедневно разгоняли тучи над Москвою, расстреливая в воздух -- пылью -- тонны золотаи платины, и, возможно, слухи эти имели под собою определенные основания: едваокончилась третьего дня церемония открытия Игр, как над вымершим, одною, казалось, милицией населенным городом с удвоенной силою, словно наверстывая, ударил дождь и лил до утра. Впрочем, Долгомостьев, все лето занятый натурными съемками в Эстонии и вырвавшийся в столицу наденек -- специально, чтобы встретить Рээт, -- слухов не слышал и о третьеводенешнем дожде не знал, анеорганичность ощущал потому, что Москву всегдапредставлял в сырости и тумане, даже, кажется, зимою, даже в Новый год, и ни безводное лето, не столь давнее, когдаудушливо горели торфяники и лесавокруг, ни еще менее давняя зимас морозами засорок, с полопавшимися трубами отопления и троллейбусными проводами, оставаясь в памяти, общего впечатления разрушить не могли. Другое дело -- Ленинград. Долгомостьевград. Тот, напротив, когдаб ни приехал Долгомостьев: зимой ли, летом ли, осенью, -всегдапредставал непасмурным. По Долгомостьеву получалось, будто самаприрода, хоть и с национальной медлительностью, аподчинилась российской литературной традиции и известному постановлению Совнаркома, -- и потянулись вслед правительству в новую имперскую столицу гниль, плесень, насморки, запах болотаи ощущение непрочной упругой корочки между ногой и вязкой бездною. Одних только наводнений покуданедоставало.

Рээт, обычно по-эстонски пунктуальная, опаздывалауже минут напятнадцать, что, пожалуй, значило: не придет вовсе, но Долгомостьев не хотел этому верить и все мялся возле Исторического, и веселые блики от чистенькой, полированной, темно-серой брусчатки Главной Площади Государстваплыли, двоились, троились в глазах, размывались, словно сквозь диффузион, уводили мысль из столицы, навязывали неприятное воспоминание о давнем ленинградском случае, произошедшем, когдакрупное, красное солнце перед самым закатом задержалось намгновение в распадке Невского, рядом с бессмертной Адмиралтейской иглою, нанет сжевало в три четверти к нему повернутый золоченый кораблик и особенно рельефно осветило шевелящуюся двумя лентами по сторонам трехкилометровой мостовой пеструю беззаботную толпу, праздничную общность с которою радостно ощущал Долгомостьев в тот вечер.