В романе «Рыжее знамя упрямства» у юных и взрослых героев немало проблем. Здесь рассказывается о судьбе отряда «Эспада», с которым читатель мог познакомиться в двух предыдущих романах «Мальчик со шпагой» и «Бронзовый мальчик». Действие разворачивается в наше время, а оно не стало более простым и легким, чем семидесятые и девяностые годы прошлого века. Выстоять, не спустить флаг помогают капитанам и барабанщикам «Эспады» прочная дружба и верность давним традициям, своему знамени, своим парусам.
Вступление
Свой человек в Гаванском
1
Шестиклассника Вячеслава Словуцкого в отряде никогда не звали Славой или Славкой. Говорили «Сл
о
вко». Как бы склеивали имя и фамилию в одно короткое слово. С чего это повелось, он не помнил. С давних пор он был Словко — не только для других, но и внутри, для себя самого. К этому имени он привык так же, как ко всей отрядной жизни. К отрядным обычаям, к отрядной форме, к уверенному ритму отрядных сигналов и к отрядным правилам…
Эти правила, кстати, не позволяли вахте заменять мытье пола поверхностным маханьем шваброй и размазыванием сырой пыли по линолеуму. Однако новички — четвероклассники Глеб и Валерка — этого еще не понимали. Жизнь приучила их, что добросовестно дежурить следует лишь под неусыпным оком классной руководительницы или под угрозой записи в дневнике. В общем, школьное воспитание. Простая истина, что на суше привычка к мелкому разгильдяйству может обернуться бедой во время плавания, была им уже известна, но пока так, теоретически. Горького опыта корабельных ЧП эти люди еще не обрели. И чтобы не пришлось обретать в будущем, Словко добродушно сказал:
— Господа вахтенные, шагом марш ко мне.
Они охотно прошлепали босыми ступнями по мокрому полу. Озорно вытянулись, вскинули швабры «на караул».
— Молодцы… А теперь взяли вёдра, и тащ
и
те чистую теплую воду… Да каждое вдвоем, а то риф-сезни в брюхе развяжутся…
2
В этом «эй» не было ни дерзости, ни нахальства. Наоборот, нерешительность. Наверно, окликнвший просто не знал, как обратиться к длинноногому мальчишке в берете набекрень. Тому, небось, уже лет двенадцать, и говорить такому «мальчик» или «пацан» как-то не с руки, если сам выглядишь первоклассником. А именно так и выглядел тот, кто позвал Словко.
Позвал и… попятился, когда Словко сделал к нему несколько шагов и спросил: «Чего тебе, человек?» «Человек», наверно, звал без особой надежды и ждал, что скорее всего большой мальчишка скажет: «Пошел ты на фиг…»
И вот попятился. И замер.
Словко подошел. Нет, пацаненок был не первоклассник, чуть постарше. Теперь он уже не казался силуэтом. В желтом свете заката искрилась его голова — светлые волосы были короткие и на темени торчали жесткими гребешками. Он был в обвисшем рыжем свитере, из-под которого торчали короткие мятые штаны и ноги в широких резиновых сапожках мутно-апельсинового, как и свитер, цвета. Приоткрытый рот, нос — кукольный валенок, желтые точки в немигающих глазах. А смотрел он… нет, не со страхом. Просто с ожиданием.
— Ну, чего ты хотел? — спросил Словко осторожно, чтобы пацаненок не включил опять задний ход. — Что-то случилось?
3
К багажнику «Камы» было что-то приторочено: то ли большие гантели, то ли маленькая штанга Оказалось — два большущих кольцевых подшипника на трубчатой, как у колеса, оси.
— Это когда-то в прошлом веке отец и его брат, мой дядюшка Сеня, делали специальную тележку. Чтобы гонять со свистом по Комаровскому спуску. Была в их времена такая забава…
Он опять засунул в щель велосипедный руль и наладил освещение (сказал голосом Остапа Бендера: «Вертите, Ксеня, вертите», за что был назван бессовестным эксплуататором). При ожившем фонарике все увидели, что привез Кирилл «самое что надо». Подшипники были не ржавые, вертелись прекрасно. На оси они сидели плотно, однако при усилии можно было снять. И ось оказалась в точности того же диаметра, что у колеса (случаются порой счастливые совпадения!).
— Только получится ли вытащить старую ось? — усомнился Словко. Хозяин колеса радостно уверил всех, что «конечно же получится!» Когда колесо сняли, он молотком собственноручно выколотил трубу из ступицы. А Кирилл в широком свете фонарика («Вертите, Ксеня, вертите») вбил новую ось и насадил на ее концы подшипники. Металл грохал, вызывая опасение: не появится ли кто-нибудь любопытный и посторонний. Никто не появился. В наступившей тишине колесо опять приподняли и подшипники утвердили на доске и на торце бревна. Хотя какое там утвердили! Крутнешь — и железные кольца с шариками поедут со своих мест. Чтобы такого не случилось, Кирилл с двух краев каждого подшипника старательно вколотил граненые гвозди-костыли: заключил стальные кольца в зажимы.
— Ну вот, — подвел он итог со скромной гордостью знающего себе цену мастера. — Можно запускать…
Первая часть
Талисман
Пламя на мысу
1
В первую пятницу июля «Эспада» прощалась со своей самой заслуженной яхтой. С «Томом Сойером». А что было делать?.. Во время недавнего шторма «Томика» с оборванным рулем и развороченным швертовым колодцем бросило на камни у Каменного острова («острова Шаман», как говорили в отряде). Скальные обломки пробили обшивку в нескольких местах, и видно стало, что фанера гнилая, разбухшая, разлезающаяся слоями. И не заменишь такую, потому что в рыхлых стрингерах и шпангоутах шурупы держаться не станут…
Моторка притащила «Томика» на базу. И собрание капитанов и рулевых решило: отходил свое бедняга. Жаль, а куда деваться? Для яхточки, скроенной из обычной фанеры, двенадцать лет — старческий возраст. «Томик» и так пережил многих своих собратьев, построенных позже, а сожженных раньше.
«Том Сойер» был первым среди эспадовских яхт класса «Марк Твен». Этот проект разработал Даниил Корнеевич Вострецов. От «великой ностальгии», как он сам говорил. Однажды Корнеич (в ту пору молодой еще) загремел в госпиталь ветеранов из-за своей ампутированной ноги, а вернее из-за протеза. Сам протез, естественно, не болел (ему-то что!), но он, тяжелый и неуклюжий, натирал и уродовал культю, вызывая всякие воспаления. Корнеича «засадили» в хирургическое отделение, и там он отчаянно заскучал — по жене, по маленькому Ромке и по своему отряду, который в то время вернул себе прежнее гордое имя «Эспада». Чтобы не маяться целыми днями «в тоске и тревоге», Корнеич потребовал себе листы миллиметровки. Тем боле, что все равно необходимо было думать о новых судах. Отрядная шхуна «Тремолино» давно обветшала, шлюпка тоже текла и разваливалась.
«Не боги горшки обжигают», — сказал окружающим и себе музейный сотрудник и журналист Вострецов.
Раньше он горшков не обжигал. То есть не было у него никакого корабельно-конструкторского опыта. Правда, строил когда-то с ребятами крохотное фанерное суденышко «Тремолино», однако чертежи готовил не он, а прежний командир «Эспады» Саша Медведев. Была у Корнеича только интуиция парусника, знающего,
2
Рыжик шагал от железных, украшенных приваренными к столбам якорями, ворот базы. Он был не в форме, а такой же, каким Словко увидел его впервые, в сентябре. Тот же длинный рыжий свитер и мятые парусиновые штаны. Только на ногах не сапожки, а разбитые кроссовки. Ноги — это сразу видно — в густых комариных укусах, а в ершистых волосах мелкий травяной мусор.
Сперва Рыжик шел, чуть прихрамывая, потом побежал и уткнулся лицом в штурманскую куртку Корнеича. Всхлипнул.
Корнеич отступил к лежавшему у воды бетонному блоку, потянул Рыжика за собой. Сел. Взял Рыжика за локти.
— Сбежал?
Тот всхлипнул снова и кивнул. Его и Корнеича обступали ребята. Молча.
3
Ребята принесли Рыжику его барабан. Высокий, с золотистыми шнурами, с оранжевым корабликом на черном боку. Такие барабаны были сделаны в очень давние времена, в семидесятых годах, когда «Эспада» отсчитывала первые годы своей истории. Кожу и обручи брали от обычных пионерских барабанов, а цилиндры мастерили сами — гнули их из тонкой фанеры, распаренной в кипятке…
Рыжик слабо улыбнулся, сел на корточки и стал гладить барабан. Однако, неуверенно, робко, словно тот был живым и мог в любой миг убежать. Потом Рыжик снизу вверх глянул на Корнеича. Выговорил виновато:
— А за мной… Наверно скоро примчатся. В погоню…
За Корнеича ответил Кинтель:
— Мы тебя больше никому не отдадим.
Ночь и лес
1
Рыжика увезли в лагерь двадцать пятого июня, в субботу. На следующий день улетели в Сочи Рыжкина мать и ее муж.
В воскресенье и понедельник Рыжик прожил в холодной безнадежности. Это было даже не отчаяние, а твердая, словно кусок льда, тоска. Гвалтливая и пестрая жизнь Солнечной Радости, проходила мимо Рыжика, не касалась его. Он машинально шевелил ложкой во время обеда, машинально залезал под простыню в тихий час и вечером (и укрывался с головой). С ним не разговаривали ни ребята, ни воспитатели. Видно, решили: скучает пацаненок по дому, бывает такое. Потом пройдет.
А он скучал не по дому и знал, что не пройдет.
Рыжик не верил всерьез, что его исключат из «Эспады» (хотя по правилам должны были). Но жить без отряда, без парусов, без своих ребят почти месяц! И такой месяц, когда там
самое главное
! И вообще — там было для него
всё
! И теперь он задыхался от горечи, как выдернутая из родного аквариума рыбка.
Так прошли понедельник, вторник и среда. В четверг, слоняясь по лагерю в одиночку, Рыжик забрел в фанерный домик, где было что-то вроде штаба. Шкафы с книгами, какие-то щиты с картинками, а между окон висела… большущая карта. Похожая на военную. Зеленая, расчерченная тонкими линиями на квадраты. «Окрестности города Преображенска. Западный район», — прочел Рыжик вверху.
2
Мрак сразу обступил Рыжика — громадный, плотный, неподвижный. Свет легких серебристых сумерек остался позади, за черными колоннами сосновых стволов. Чем дальше Рыжик шагал, тем плотнее эти колонны смыкались у него за спиной, заслоняя последние светящиеся щели. И, чтобы не видеть этого темного смыкания, Рыжик запретил себе оглядываться. Можно смотреть лишь вперед и вверх…
Но впереди была тьма. А вверху… да, там светлело небо, но его было мало. Мохнатые головы сосен заслоняли его, оставляя лишь разрывы с клочками то темных, то отражающих закат облаков. И когда снова глянешь перед собой, тьма после проблесков неба кажется еще глуше.
И что было
там
, в этой тьме?
«А ничего! — зло сказал себе Рыжик. — Просто лес. Такой же, как днем, только… только забыли включить фонари, вот…» — И даже хихикнул про себя. И при этом шагал по устилавшей почву сухой хвое — широко, решительно и равномерно. Почти вслепую огибал выскакивавшие к лицу толстые и тонкие прямые стволы. Он даже немножко гордился, что не сбавляет шага. Шел и расталкивал страх, как черный липкий кисель.
Иногда Рыжик на несколько секунд закрывал глаза и шел, вытянув руки, натыкаясь ладонями на деревья. С закрытыми глазами можно представить, будто ты не в лесу, а у себя в комнате. Раз не вижу — значит, не боюсь. Но скоро глаза раскрывались сами собой, хотели различить вокруг
хоть что-то
. И… в конце концов стали различать. Стволы сосен были чернее окружающей темноты. И мохнатые ели были чернее. А порой из сумрака отчетливо выступали березовые стволы, и тогда Рыжик радовался им, как друзьям…
3
Солнце светило вдоль шоссе. Машин почти не было. Только проехали в разные стороны пыльная «лада» и неторопливый рейсовый автобус (наверно, издалека). Впереди «лады» и позади автобуса ехали по асфальту длинные тени.
Который же час?
Рыжик знал, что солнце встает около пяти. Скорее всего, сейчас начало шестого. Если он попросится в какую-нибудь машину (и если его возьмут), у базы он будет еще до шести. И что там делать? Да и ворота заперты…
Надо там оказаться не раньше девяти, к этому времени приезжают ребята. И Корнеич. И Кинтель…
А что они скажут?
Календари
1
Восьмерых (в том числе Рыжика и Нессоновых) забрали с базы каперанг Соломин и Кинтель — на своих машинах. Остальные, как обычно, пестро-оранжевой толпой отправились на трамвай. Остановка была в сотне метров от ворот с якорями. Корнеич двигался с ребятами, пешком. Его тяжелый вишневый мотоцикл весело толкали сзади. При этом, хихикая, вспоминали стихи про цыган, которые «в мороз толкают… паровоз». Ольга Шагалова говорила «бессовестные», хотя ни одного нехорошего слова в стихах не звучало.
Корнеич дождался, когда весь народ «упакуется» в старинный красный вагон (такие вот ходили по этой окраинной ветке) и помахал вслед. За ребят он не опасался. Во первых, с ними был старший — пятнадцатилетний Равиль Сегалов, флаг-капитан и по сути дела уже младший инструктор. Во-вторых, кондукторши на этом маршруте давно привыкли к ребятам из «Эспады» и никогда не придирались: знали, что «оранжевый народ» платит исправно…
Корнеич устроился в седле и газанул. Поехал он, разумеется, не домой. Хотя Даниил Корнеевич Вострецов числился в отпуске, служебных забот хватало. Например, недавно сотрудники епархии (люди эрудированные и дотошные!) раскопали документы, по которым двухэтажный особняк на улице Рылеева — бывшей Княжеской — в девятнадцатом веке принадлежал якобы Православной церкви. То ли там проживал тогда какой-то церковный чин, то ли располагалась гостиница для паломников. И, мол, на этом основании было бы справедливо вернуть собственность прежним владельцам. А сейчас в доме находился отдел редких книг и нумизматики, то есть учреждение из числа подведомственных господину Вострецову. И господин Вострецов ехал в областное министерство культуры (иначе — Комитет по делам культуры, сокращенно «Комк
у
ль»). Там предполагалась встреча с представителем епархии для обсуждения вышеупомянутой проблемы.
Представитель был молод, с довольной короткой стрижкой и профессорской бородкой. Шелестел шелковистой рясой. Назвал себя отцом Александром. Держался предупредительно, говорил мягко. Даниил Корнеевич в своей штурманской куртке, тельняшке и мятых джинсах, со взъерошенной бронзовой прической, явно проигрывал в глазах дамы по имени Оксана Эдуардовна. Дама занимала должность одного из многочисленных заместителей областного министра и призвана была выполнять роль посредницы при переговорах.
Отец Александр выложил бумаги. Даниил Корнеевич подверг сомнению достоверность документов, а также их юридическую состоятельность. Некоторое время шла полемика на вежливом, прямо академическом уровне. Оксана Эдуардовна поощрительно улыбалась, ей было любопытно.
2
Устроились на кухне, за шатким столом, который постанывал, пропуская за себя гостей.
— Корнеич, когда вы с Таней обзаведетесь кухонным гарнитуром из карельской березы? — сказал Кинтель. — Это скрипучее сооружение я помню с той поры, когда Салазкин впервые привел меня в сей гостеприимный дом…
Кинтель был самый молодой (так сказать, «человек третей волны»), малость стеснялся Каховского и потому старался держаться очень непринужденно.
Таня — она ставила на клеенку салаты и селедку — сказала, что новой мебелью они обзаведутся к золотой свадьбе, не раньше. Корнеич посопел на манер барабанщика Данилки, которого уличили в излишнем легкомыслии. Каховский спросил:
— Салазкин, как я понимаю, это сын профессора Денисова? Где он теперь?
3
Каперанг завладел «Балтийским ветром» и начал разливать по рюмкам.
— Мне половинку, — неловко попросил Кинтель. — Головушку берегу…
— А мне пока вовсе не надо, — виновато сказал Корнеич.
— Чего так, Даня? — удивился Каховский. — В прошлый раз ты вроде бы…
— Ну… так… — Корнеич посмотрел на дверь. — Обстоятельства… Я позже, когда вернется Ромка…
Тетрадь профессора Медведева
1
В профессора Медведева стреляли три года назад, у подъезда его дома, ранним февральским вечером. Когда он отпирал электронный замок.
То ли киллеры были без большого опыта, то ли заказчики не сказал им о профессоре всего, что следовало, но стрелки, видимо, думали, что он размазня-интеллигент. А профессор Медведев, заслышав мотор, спиной почуял — «не та машина». И сразу качнулся влево. Пуля ударила в железо над правым плечом. Вторая попала в кейс, где лежала тяжелая монография профессора Г. Адамса «Спирали бытия». Это когда уже Медведев — после мгновенного разворота — был в броске и прикрывал кейсом голову. Третий выстрел хлестнул вообще неизвестно куда. Медведев бросил кейс, двумя руками перехватил торчавший из-за опущенного стекла пистолет. Послышался хруст и вопль. Тяжелый «макаров» оказался у Медведева в руках. Машина взвыла, дернулась, помчалась вдоль дома. Медведев дважды ударил из пистолета ей вслед. Потом увидел съеженную старушку с детской коляской, вскинул ствол и третий раз, уже машинально, выстрелил вверх…
В милицию он позвонил прямо от подъезда, с мобильника. Прежде, чем отдать пистолет, Медведев при свете телефонного дисплея рассмотрел и хорошенько запомнил его номер…
В милиции чем-то недовольный пожилой капитан дотошно расспрашивал, не является ли пистолет собственностью его, профессора Медведева. Старательно сожалел, что он, профессор, не разглядел в сумерках номер машины. Пытался выяснить, нет ли у профессора врагов, которые могли бы заказать покушение из соображений личной неприязни. Александр Петрович начал закипать. Капитан перестал писать протокол и, глядя мимо профессора, сказал, что все это выглядит странно.
— Вы, в общем-то уже не молодой человек и самой мирной профессии, очень уж ловко обезоружили стрелявшего. Простите, но напоминает инсценировку… Как это?
2
— А в мае, перед Днем Победы, меня навестили два научных сотрудника, — сказал Корнеич, когда сидели вчетвером на кухне. — Молодые, аккуратные. Вежливые. Сказали, что доценты из Технического университета. Доцент Семенов и доцент Савченко. Я вам, по-моему, про это еще не говорил…
— Доценты в штатском… — вставил Кинтель.
— Очень интеллигентные… Говорят: «Даниил Корнеевич, до нас дошла информация, что перед отъездом Александр Петрович отдал вам на хранение кое-какие свои материалы…»
Я говорю: «Не на хранение, а в подарок».
«Конечно, конечно, — говорят. — Мы понимаем. Но это же такие специфические документы. Вам они совершенно неинтересны. А для нашей кафедры они…»
3
За Ромку волновались все больше. Было уже около десяти, солнце спряталось за крыши, Корнеич засветил на кухне матовый плафон. Татьяна то и дело вставала на пороге, спрашивала: если концерт начинается в полседьмого, то во сколько же окончание? Вроде бы пора…
— Я звонила, но он конечно же на время концерта отключил мобильник. Заранее предупредил…
Корнеич успокаивал. Говорил, что концерты таких «продвинутых знаменитостей» начинаются с опозданием на час, а то и на два. А потом еще поклонники и фанаты устраивают «всякие танцы-вопли…»
— Вот этого я и боюсь… — вздыхала Татьяна.
— Ты так не тряслась за него, даже когда была со мной в Германии и Польше, а этот обормот жил с дедом-бабой…
4
Около полуночи, когда гости разошлись, притихшую квартиру Вострецовых опять тряхнул телефонный звонок.
— Что еще?! — бедную Татьяну смело с постели. — Кто это?.. О Боже… Хорошо, сейчас. Даня…
Звонила мама Рыжика.
— Даниил Корнеевич. Извините. Но я так беспокоюсь… Начальник «Солнечной Радости» рвет и мечет. Требует от меня официальную телеграмму, что я позволила сыну покинуть лагерь…
— Их можно понять. И начальника, и сына, — лениво сказал Корнеич. У него уже не было сил злиться.
В звездной системе Примуса
1
Корнеич ошибался. Рыжик не спал. Он слушал сказку про диковинные планеты.
Рыжика устроили на верхнем этаже двухъярусной койки. Обычно это было Ксенино место (Игорь спал внизу), но теперь Ксеня решила ночевать в другой комнате, на диване. Правда, сейчас она не ушла а сидела внизу, рядом с Игорем, кутаясь в мамин халат. В этой же комнате, которая называлась «гардемаринский кубрик», был и Словко. Он пришел к Нессоновым с ночевкой. Чтобы никого не стеснять, принес легкий поролоновый спальник. Теперь Словко лежал на полу рядом с балконной дверью, поверх спальника, потому что внутри было жарко.
Появился он здесь по просьбе Игоря. Тот сказал, что будет рассказывать сценарий, а Словко пусть по ходу действия сочиняет для фильма песенки. Сценарий Игорь придумывал по «категорическому поручению» Аиды. Фильм должны были снимать, когда «Эспада» окажется в летнем лагере.
Перед тем, как начать рассказ, Игорь вывернул шею, глянул вверх и сказал:
— Рыжик, у меня просьба… Ты только не обижайся… Можно я возьму твое имя для принцессы?
2
Может быть, не следовало Прошке так сразу открывать тайну какому-то инопланетному пацану. Однако без этого не сложился бы сценарий. И кроме того, на Дзымбе ребята доверчивее относились к друг другу, чем на разных других планетах. Так объяснил слушателям Игорь. И дальше рассказывал вот о чем.
На краю громадного старинного парка (ну, просто целый лес!) была просторная лужайка, а на ней подымался среди всяких цветущих трав круглый бугор — ребята называли его Большой Волдырь. Там любила собираться компания, с которой дружила Прошка. Этой компании было наплевать, что она принцесса, главное, что надежный человек, не нытик и не трусиха…
Когда Прошка и Гига пришли к Волдырю, там были уже трое. Самый старший — Тит
и
м («Чем-то похожий на Словко», — сказал Игорь), а еще толстоватый и ворчливый Лёпа и десятилетний музыкант Нотка. Он хорошо играл на самодельных свирелях из тростника и сам был похож на такой тростник… Ну, нельзя сказать, чтобы они так уж сразу обрадовались новичку. Титим укоризненно покосился на Прошку: мол, знаешь ведь, что дело здесь не для посторонних. Но было уже поздно. Во-первых, по дороге Прошка успела кое-что рассказать Гиге, а во-вторых… в этот момент появились восьмилетние брат и сестренка, двойняшки.
У них было общее прозвище Кро-Кро. Потому что по отдельности их звали Крошка и Кролик. Хотя иногда называли сокращенно, по второй части имен: Шка и Лик. И поэтому было еще одно имя на двоих — Шкалики. Это были приемные дети старого смотрителя парка дядюшки Брю. Добрые такие и дружные ребятишки, всем улыбались. Они в лопуховом листе, как в тарелке, принесли для каждого по большущей (ну прямо с яблоко!) ягоде-клубнике. С дедушкиной грядки. Но Шкалики думали, что всех тут будет шестеро, а оказалось, есть седьмой. Близнецы не стали спрашивать, кто такой. Просто Лик вытащил из кармана трусиков складной ножик и самую большую ягоду разделил пополам.
— Это нам с Крошкой. А вы берите остальные…
3
Снаружи Ковчег казался небольшим, но внутри он был громаден. Как «Наутилус» (на Дзымбе знали историю про капитана Немо). Везде было сухо и тепло. Горели удивительно приятным светом круглые плафоны. Множество дверей вело в разные помещения: видимо, раньше там были каюты, салоны, библиотеки (сейчас, правда, царила пустота). А недалеко от входа ребята увидели клепаную железную дверь с надписью из желтых блестящих букв. Гига и Титим вместе разобрали два слова:
— Пы… У… ЛЬТ… УПы…РАВ… ЛЕНИЯ…
— Заперто… — вздохнула Прошка, подергав рычаг. — Ой, смотрите! А это зачем?
Выше надписи виднелась фигурка-барельеф. Длинноносый мальчишка в колпачке (почти как у Гиги) с большущим ключом в поднятой руке.
— Ой, да чего такого, — пробурчал Лёпа. — Все знают, кто это такой…
4
…Конечно, Игорь все это рассказывал не так подробно, без деталей. Но Словко воспринимал события именно
так
. И он даже чувствовал запах травы, разрытой земли и окалины на перегретой паровой землеройке. И видел все будто на большом экране… Когда Игорь сделал перерыв, Словко помолчал полминуты, и высказался:
— Зд
о
рово, Игореха… Только много всего… А это ведь лишь начало, да?
— Ну… да… — неохотно признался автор.
— Иго-горюшко мое… разве это сценарий? — задала здравый вопрос Ксеня. — Это роман братьев Стругацких в двух томах. Тебя Аида о чем просила? План фильма на десять минут. Как нерешительный мальчик преодолевает всякие страхи и дает отпор хулиганам. Вроде нашего старого кино «Арбузная драма», только посовременнее… А ты?
— Что придумалось, то придумалось, — пробурчал Игорь. — Я ей в сценаристы не нанимался…
