Горы – отроги Южных Саян – лежали по краю степи и в сумерках были похожи на припавших к земле динозавров. Сумерки густели быстро, и ночь растворяла силуэты гор в непроглядной черноте. Зато в небе разгорались небывало яркие звезды… Посреди этой таинственной – с древними хакасскими могильниками и отбившимися от табунов конями – стояла мазанка. Она гордо именовалась “полевой стан Карасук”.

В мазанке, вместе с несколькими товарищами по студенческому отряду жил автор этой повести. В августе и сентябре далекого 1957 года.

Целина это вам не фунт изюма. После полновесного рабочего дня – на току или в поле – гудела спина, болели руки. Но физическая усталость ни коим образом не убавляла творческие силы и энтузиазм будущего литератора. Он брал карандаш и тетрадку…

Да, творческих сил было много. А умения мало. Опыта – никакого. Писать же хотелось отчаянно. Причем, писать о необычном. О море (которое автор знал лишь заочно, по книжкам А.С.Грина), о парусах (которые автор изучал лишь по иллюстрациям, чертежам и морским словарям), о приключениях и о мальчишках с рыцарскими характерами – дань собственному недоигранному детству.

Во время войны мы жили в небольшом сибирском городе. Мама тогда работала в госпитале, сестра училась в техникуме. Мой отец погиб еще в августе сорок первого года. Старший брат воевал.

Дом, где мы жили, был двухквартирный. В соседней квартире жила кассирша городского кинотеатра с двумя сыновьями: Володей и Павликом. Володя учился в восьмом, Павлик в четвертом классе. Начинался сорок пятый год. Февральские вьюги гнали по улицам городка снежные вихри. Вечерами слышно было, как трубит в дымоходе ветер и дребезжит в раме треснувшее стекло.

В такие вечера мы с Павликом часто оставались одни в доме. Моя мама и Анна Васильевна – мать Павлика – приходили с работы поздно. Лена и Володя тоже часто задерживались, они учились во вторую смену.

Мы крепко подружились в эти зимние вечера, хотя Павлику было уже одиннадцать лет, а мне шел седьмой год.

Оставшись вдвоем, мы запирали на крючок дверь и уходили в комнату к Павлику. Забравшись с ногами на кровать, мы болтали о самых различных вещах. Тогда я впервые узнал, что Земля – шар, что тополь, который растет у крыльца, вовсе не достает верхушкой до голубых вечерних звезд, что пропеллер самолета имеет не форму колеса, как кажется с земли, а скорее похож на два широких меча, разрубающих воздух.

На следующий день я снова был у Павлика. Он сидел над задачей, о каком-то бассейне, который наполнялся водой через одну трубу и опустошался через другую, а я листал старые журналы “Вокруг света”.

Уже стемнело, а задача не сходилась с ответом, и Павлик наконец потерял терпение. Он сунул тетрадь в портфель и, вздохнув, сказал:

– Опять придется списывать в классе.

Я предложил затопить печку, потому что в комнате было холодно.

– Подожди с печкой. Сейчас я тебе что-то покажу, – ответил Павлик.

С тех пор мы каждый вечер, когда оставались одни, зажигали в жестянке свечку и садились перед светящимся камнем. Начиналась сказка.

Фигурка корабля появлялась обязательно, но всегда по-разному. Иногда она занимала почти весь камень, иногда казалась неясным далеким пятнышком, и тогда видны были еще и кудрявые облака и береговые утесы неизвестных островов.

Сначала я ломал голову, стараясь разгадать, как появляется таинственный кораблик, но постепенно перестал об этом думать и почти поверил, что камень волшебный.

Игра захватила меня. Наша фантазия не иссякала. Мы использовали все знания, которые почерпнули из книг Жюля Верна, Купера, Стивенсона, и сами придумывали там, где этих знаний не хватало.

Павлику нравилось описывать дальние страны, острова, поросшие пальмами, дикие скалы и белых чаек над предгрозовым морем. Когда свечка начинала коптить и камень тускнел, Павлик говорил приглушенно:

А между тем приближался март. Все жили ожиданием весны и скорой победы. По вечерам мы слушали по радио салюты.

Однажды вечером мама сказала мне:

– Ну вот, сынок, кончается зима. Завтра первое марта.

А за окном гудела вьюга. Я спросил, слушая, как дребезжит от ветра оконное стекло:

– Завтра начнет таять снег?

Павлик уже давно подтянулся по арифметике, но Галя все равно очень часто бывала у нас. Только я теперь этому не особенно радовался. Почему-то мне нравилось быть с Павликом вдвоем, как раньше, как в тот вечер, когда мы кончили читать “Остров сокровищ”. Игра уже не увлекала нас как прежде, хотя мы не признавались в этом даже самим себе. Часто Галя и Павлик заговаривали совсем о другом, когда перед ними светился голубой камень. Они не обращали на меня внимания, и мне становилось скучно. Но я никогда не мешал им, тихо сидел рядом.

Однажды Павлик приболел и не ходил в школу. Галя пришла после уроков и рассказывала, как прошел в классе день. Я листал “Зверобоя” Купера.

– Павлик, что такое томагавк? – спросил я, увидев в книге незнакомое слово.

– Подожди, Андрейка, не мешай, – отмахнулся он. – Говори, Галя, что было на физкультуре?

Мне стало обидно до слез: все с ней и с ней, а я, значит, не нужен.