— Дед, а ты, правда, умирать собрался?

— Да, солнышко.

Смешная она, моя правнучка. Восемь лет, — какой прекрасный возраст! Смотрит с любопытством и разговор о моей неизбежной кончине ее не пугает. Зачем я с ней говорю? Люблю ли я ее, так как любил когда-то внучек? Тлеет что-то в сердце. Не горит…

— А тебе не страшно?

— В этой жизни хорошо было, а с Аллахом еще лучше будет!

Голова не болела давно. Лет так с сорока восьми. А раньше мигрень мучила часто. Повезло однажды узнать о Гингко-Билобо — реликтовом растении, единственным сохранившимся представителем класса Гинкговые. Товарищ вырастил его на участке и подарил пакет с высушенными листьями. Я стал их добавлять в чай. Вот с тех пор и забыл о головной боли.

Открываю глаза и не понимаю, где нахожусь. Точно не в постели. Хотя совсем недавно разговаривал с правнучкой!

Пахнет гарью и чем-то кислым. Темно, вверху небольшое отверстие, но снаружи, наверное, вечереет.

Пытаюсь приподняться, в глазах темнеет и начинает тошнить…

Открываю глаза и понимаю, что-то произошло: в чуме никого нет! Почему никто не разбудил и где сейчас соплеменники?

Отверстие дымохода открыто, столб солнечного света наполнен пылинками. В очаге потрескивает сосновое полено.

«Кто-то же его положил туда?»

Сердце успокаивается.

Выхожу наружу и вижу соплеменников, ожидающих меня(!), и в этом нет никаких сомнений: Той-копье и Лим-камень сидят на земле в метрах пяти лицами к чуму; сразу за ними остальные мужчины племени, чуть дальше за спинами охотников — женщины и дети.

Вода отходит. Уже кое-где по лужку можно и посуху пройти. Но все же для демонстрации новинок и обучения выбрали тот холмик, где заросли лопуха. Так сказать — на нейтральной территории. И от моей землянки, и от стойбища — место равноудаленное.

Как я показывать буду, смотреть захотели все мужчины племени. На мой вопрос о перспективах рыбалки, Той ответил просто:

— Рыбы много.

Уже и я телепатом становлюсь! По жестам и интонации понимаю — Не переживай, рыбы будет много!

Вожак «белок» вытащил из чума рода сверток. Все женщины принялись его разворачивать. По мере раскатывания, вынимали палочки и листики, застрявшие в крупных ячейках.

Две недели — срок, конечно небольшой. Но две недели ничего неделания, если сравнить с жизнью, где каждый прожитый день был голодным, в трудах и заботах, наверное — долгий. Вспомнилась история, случившаяся со мной, там, в будущем, когда я ждал важного для меня решения от следователя. Он товарищем моим был, обещал помочь сыну. История неприятная вышла, но не о ней мои воспоминания.

Прошла неделя, вторая, а вестей от него все нет. И каждый день я ждал звонка. Наконец он позвонил.

— Привет, прости, что заставил тебя ждать.

— Да ничего. Думал, что ты уже не позвонишь.

Услышав в моем голосе упрек, а сказано было еще тем тоном, он объяснил так:

Я не испытывал к Лило какой-то бесплотной любви, о которой в будущем писали, когда вели речь о рыцарских обетах — «в честь почтеннейшей донны», и не страдал от той, что называли страстью, чувственностью.

Что чувствовало мое сердце, когда я смотрел на нее, плескающейся у берега или, когда она льнула ко мне на лесной поляне? Наверное, просто нежность…

Однажды в жаркий летний день около года назад, я купался в реке, туда же пришла и Тиби, молодая женщина из племени Лося. Спасаясь от дикарей-людоедов, ее семья нашла убежище в нашем стойбище. Тогда ей было не больше шестнадцати.

Тиби, немного поплескавшись на мелководье, вышла на бережок, заросший травой, там прилегла и стала наблюдать за мной. Опоясаться юбкой, похоже, она не собиралась.

Тогда мне шел пятнадцатый год, и бушующие гормоны уже не раз напоминали, что тело Лоло взрослеет. Конечно, в той ситуации можно было поступить как-то иначе, но я поспешил выйти на берег, пока влечение к противоположному полу не пробудило во мне желание.

Отступала с росой и туманом ночь, уже светлело над степью, но плоские неподвижные облака еще таили в своих недрах тьму. Рассыпался ветерок по мокрым кустам, торопливо трепетали листья, вздрагивали лопухи с жемчужно блестевшей росой в зеленых чашках.

Я услышал, как заплакал ребенок. Долгие четыре года соплеменники спрашивали меня, что нужно сделать, чтобы женщины смогли, наконец, родить? И я старался показать им, что прошу духов о помощи. На самом деле они слишком много работали. Я так думаю. Прошли трудные времена, работы стало меньше, еды больше и за последние три года племя пополнилось четырьмя малышами. Вроде, как радость. Но и забот стало больше.

Послышались голоса, мужские, женские, и вскоре, у поселкового костра засуетились соплеменники. Кто-то из них подбросил веток в тлеющие угли и над камнями, выложенными вокруг кострища, затрепетало пламя. Едва солнечный свет отогнал от костра тени, мужчины, друг за другом, по натоптанной тропе пошли на охоту.

Кто-то из них, увидев меня, сидящего на холме, махнул рукой, но, не дождавшись ответа, побежал за остальными, наверное, уже привыкшим к вечно нахмуренному шаману.

После ухода охотников, Тиба и Тина поспешили к реке. Обычно по утрам они проверяют ловушки, расставленные на мелководье. Когда пришли на это место и стали обживаться, соплеменники разрывались между желанием поскорее наладить быт и потребностью добывать еду. Мне пришлось вспомнить чего-нибудь полезного из будущего. Вспомнилось, как в детстве ловили карася в самодельные морды. Ловушка простая, называли ее по всякому — морда, нероть или верша — сплетенный из ивовых прутьев круглый, продолговатый кувшин или бочонок. Внутри широкого отверстия вплетается горло в виде воронки, для того чтобы рыбе свободно можно было входить в ловушку, но никак нельзя было выйти. Сам я ее не делал. Жил в нашей деревеньке дедок — мастер на все руки. Вот он и одаривал детишек своими поделками. А мы ему, когда рыбы притаскивали, когда помогали в огороде справиться.

Чумы чужаков стояли квадратом, немного в стороне от стойбища «зубров». Это стало заметно, когда я увидел татуированных мужчин, собравшихся вместе у четырех шатров. Как раз внутри пространства, ограниченного их жилищами. Их сборище со стороны выглядело именно как собрание. Высокий, хорошо сложенный, на вид не старый дикарь, что-то говорил соплеменникам. При этом он много жестикулировал, и со стороны мне его речь показалась излишне эмоциональной.

Я затаился у одного из чумов «зубров», поближе к лагерю пришлых, но толком так и не разобрал, о чем говорил чужак. Когда он закончил, его соплеменники разбежались по жилищам, и вскоре собрались вместе снова, но уже с оружием в руках: длинными луками, копьями и топорами. У некоторых на плече я заметил большие кожаные сумки. Их луки меня удивили. «Зубры» за годы прошедшие с нашей первой встречи, серьезно развили мою идею. Луки, сделанные ими, били куда лучше моего. Очень быстро они сообразили делать плечи оружия из рогов зубра. У пришельцев луки выглядели обычными палками, а длинные стрелы, торчащие над головами, из колчанов за спинами чужаков, и вовсе мне показались неподходящими для охоты.

Почти строем, по два человека, колонной они пошли в степь. Я, не спеша, за ними. Но когда они, увидев мою волчицу, выходящую из балки, остановились, и кое-кто из них натянул луки, я передумал. Хорошо, что Муська тут — же нырнула назад, в овраг. Мне эти ребята сразу не понравились, а теперь и подавно. Где их женщины и дети? И как их «зубры» терпят рядом? Чужаков я сосчитал. Чертова дюжина мужчин. Не так уж и много, если вспомнить скольких мы упокоили на дюне и, что у «зубров» не меньше двадцати молодых и сильных охотников.

Пахло дымом и подгоревшим мясом. Женщины в стойбище жарили его. И делали они это по-своему. Кидали в костер длинные камни, а когда те раскалялись, клали на них нарезанные кусочки.

Когда я следил за чужаками, заметил, что старик Охур, расположившись неподалеку от женщин, наблюдал за мной. Вот у него я и решил расспросить о чужаках. Он полулежал на старой шкуре, протертой до дыр, наверное, давно использовал ее как подстилку, и прятался от солнца в тени растянутой на шестах шкуры лося. Чем ближе я подходил, тем сильнее становился запах от нее. Но старика он не смущал, как и с десяток детишек, кидающих камни в сложенный из палочек домик прямо за растяжкой.

Дежа вю… Я снова лежу в чуме с головной болью, накрытый шкурами, меня бьет озноб, и чувствую холодную испарину на лбу. В отверстие дымохода сочится лунный свет, видно только темное небо.

Вспоминаю свое приключение. Все очень ясно, в красках и запахах, только припомнить не могу, что случилось потом, после того, как я прыгнул на державшего горящую ветку человека.

Зашуршала занавеска входа, улавливаю мягкие шаги. Вижу Яххе. Шаман присел рядом и ударил костяшками пальцев по моему лбу. Было больно, увидел в глазах искорки и испытал острое чувство обиды.

— Лоло, Лоло, — слышу голос Таша, и сердце обрывается. — Тебе рано еще учится. Нет в тебе разума и твердости, — резюмирует уже Яххе.

— Я…

Десять счастливых дней, наполненных встречами с Утаре, пролетели быстро.

Вернулись охотники. Притащили трех коров. Шумно стало у балки и у реки. Если в степи снег еще не подтаял, то у поселка земледельцев скользкая земля липла к ногам и люди барахтались в темной жиже, среди остатков желтеющей травы, увязая в сырой чавкающей земле.

Мне хотелось быть там, среди них и делать с ними обычные дела: отнести в ледник кусок мяса, кинуть на грязевое месиво веток, просто посидеть у костра, послушать рассказы участников охоты. Но с волчицами появиться в поселке я не мог, как и объяснить им, что идти за мной нельзя.

«А может, все-таки пойти? Прямо к их вождю. Поговорить по-мужски, разобраться, чем я лично ему и племени не угодил. Волки мои, то предлог…»

Мысль замириться с чужаками мне понравилась. Вышел из «берлоги» и едва не столкнулся с Утаре. Сразу заметил, что ее лицо, припухло от слез и, что пришла она с каким-то тюком. Разволновался…