Айрис Марль думала о своей сестре, Розмари.

Почти год мысли о Розмари она усиленно гнала прочь. Вспоминать не хотелось. Посиневшее от яда лицо, скрюченные в конвульсии пальцы...

У Рут Лессинг, чей день был полон бесконечных забот, выдалась свободная минутка — и она предалась воспоминаниям о жене своего босса, Розмари Бартон.

Розмари она сильно недолюбливала. Сама не подозревала, до чего сильно, пока впервые не встретилась ноябрьским утром с Виктором Дрейком.

С того разговора с Виктором все и началось, оттуда и потянулась цепочка событий. Раньше она, может быть, что-то и подозревала, о чем-то думала, но как-то мимоходом, по касательной — у нее не было фактов.

Джорджу Бартону она была предана всей душой. Так было всегда. Когда Рут пришла к нему впервые — спокойная, уверенная в себе двадцатитрехлетняя женщина, — она сразу поняла, что его нужно взять под крыло. Что Рут и сделала. Экономила ему время, деньги, ограждала его от хлопот. Подбирала ему друзей, находила подходящие развлечения. Ограждала от сомнительных и авантюрных сделок, порой подталкивала к рискованным действиям, но в пределах разумного. За все годы их сотрудничества у Джорджа ни разу не возник повод усомниться в ее преданности, предупредительности, полной самостоятельности. Ему явно нравился и ее внешний вид: блестящие, аккуратно причесанные темные волосы, костюмы на заказ, накрахмаленные блузки, серьги-жемчужинки в изящной формы ушах, в меру напудренное лицо, сдержанно-розоватая помада.

Рут, как ему казалось, была безупречна. Ему нравилось, что она отстранена и деловита, никаких показных чувств, никакой фамильярности. В итоге Джордж часто делился с ней своими личными делами; она внимательно слушала и всегда находила нужные слова, давая какой-то совет.

Хмуро глядя в пространство, Энтони Браун вспоминал Розмари Бартон.

Это каким надо было быть идиотом, чтобы с такой связаться! Хотя на эту удочку клюнет любой мужчина! Красотка, что говорить! В тот вечер в Дорчестере он не мог от нее глаз оторвать. Прямо райская услада, хотя мозгов кот наплакал.

Короче, он на нее «запал». Сколько энергии потратил, чтобы через кого-то с ней познакомиться! Непростительное поведение — ведь ему надо было заниматься делом! В самом деле — он поселился в «Кпаридже» не для того, чтобы развлекаться!

Но Розмари Бартон была хороша — тут кто хочешь о работе забудет. А теперь проклинай собственную глупость — вот угораздило!

К счастью, особенно сожалеть было не о чем.

Стивен Фарради думал о Розмари — с невероятным изумлением, какое всегда будил в нем ее образ. Обычно он гнал мысли о ней прочь, едва они возникали, но иногда с настойчивостью, свойственной ей при жизни, она не позволяла отделаться от себя так легко.

Его первая реакция всегда была одинаковой — вспоминая сцену в ресторане, Стивен быстро поводил плечами, словно отмахивался от назойливой мухи. Вот уж о чем вспоминать он совершенно не обязан! И тогда его мысли уплывали вглубь, во времена, когда Розмари была жива: вот она улыбается, дышит, пристально смотрит ему в глаза...

Как он мог быть таким немыслимым идиотом!

Изумление охватывало всего его целиком, переполняло до крайности. Как такое могло произойти? Это просто выше его понимания. Жизнь словно поделилась на две части: в первой царили здравый смысл, равновесие, упорядоченное движение к цели, вторая являла собой совершенно не свойственное ему, краткое помешательство. Эти две части не желали стыковаться.

При всех своих способностях, проницательности и интеллекте, Стивен был не в состоянии понять, что части эти никак друг другу не противоречили.

Сандра Фарради не забыла Розмари Бартон.

Она думала о ней в эту самую минуту — вспоминала, как Розмари рухнула на стол в тот злополучный вечер в ресторане.

Сандра вспомнила, как у нее самой перехватило дыхание, потом она подняла голову и наткнулась на пристальный взгляд Стивена...

Прочитал ли он правду в ее глазах? Увидел ли ненависть, вперемешку с ужасом и ликованием?

Прошел почти год — а картина стоит перед глазами, словно это было вчера! Розмари означает воспоминание. Какая жуткая правда! Человек умер, но живет в твоей памяти — такого быть не должно. Но Розмари оставила после себя воспоминания. Она жила в памяти Сандры... и в памяти Стивена? Вполне возможно, хотя что творится в голове у Стивена, она не знает.

Лусилла Дрейк щебетала. Именно этим словом пользовались в семье, потому что оно точно описывало звуки, слетавшие с добрых губ Лусиллы.

Этим утром у нее было много дел — так много, что сосредоточиться на чем-то одном не было никакой возможности. Предстояло возвращаться в город, а переезд — это всегда куча проблем. Разобраться со слугами, привести в порядок хозяйство, подготовить все к зиме, сделать тысячу мелких дел, а тут еще Айрис выглядит — хуже некуда...

— Дорогая, ты меня сильно беспокоишь, вся бледная, измученная, будто всю ночь не спала, ты вообще спала? Если нет, есть замечательное снотворное доктора Уайли. Или доктора Гаскелла? — точно не помню. Кстати, надо сходить и самой поговорить с нашим бакалейщиком — либо служанки что-то на свое усмотрение заказали, либо он сам что-то не то нам всучил. Какие-то пачки мыла, а я больше трех в неделю не расходую... Или лучше тоник? Когда я была ребенком, меня поили сиропом Бейтона. И шпинатом подкармливали. Скажу повару, пусть на обед приготовит шпинат.

Айрис привыкла к тому, что Лусилла всегда перескакивает с одной мысли на другую, а тут еще легкая вялость... и Айрис не стала выспрашивать, как именно мозг тетушки увязал доктора Гаскелла с местным бакалейщиком, но задай она этот вопрос, ответ последовал бы незамедлительно: «Потому что, дорогая моя, фамилия бакалейщика — Грэнфорд». Тетя Лусилла, как ей самой казалось, мыслила предельно ясно.

Собрав всю оставшуюся энергию, Айрис просто сказала:

— Лучше бы мы сюда вообще не приезжали.

Сандра произнесла эти слова с такой необычной горечью, что ее муж уставился на нее в удивлении. Ведь она обернула в слова его мысли — мысли, которые он старательно гнал от себя. Значит, Сандру одолевают те же переживания, что и его? И она тоже считает, что с появлением новых соседей по ту сторону парка, в миле от Фэйрхейвена, атмосфера в их доме ухудшилась, что-то важное исчезло.

— Я не знал, что у тебя к ним тоже тяжелое чувство, — произнес он импульсивно, не скрывая удивления.

Она сразу ушла в себя — или ему это только показалось?

— Когда живешь за городом, соседи очень важны. С ними надо либо дружить, либо враждовать, тут не Лондон, нельзя оставаться просто милыми знакомыми.

А тем временем в самом центре парка Айрис сказала:

— Ничего, Джордж, если я не пойду с тобой назад? Хочется еще погулять. Дойду до Фрайерз-Хилл, а потом вернусь через лес. Весь день жутко болит голова.

— Бедняжка. Иди, конечно. Я не составлю тебе компанию — где-то пополудни я жду человека, а когда именно он приедет — не знаю.

— Ладно. Тогда до чая.

Айрис быстро повернулась и взяла курс на лиственную рощу у склона холма.

Попыхивая трубкой, полковник Рейс задумчиво поглядывал на Джорджа Бартона. Он помнил его еще мальчишкой — дядя Джорджа был загородным соседом Рейсов. Разница в возрасте между мужчинами составляла лет двадцать. Полковнику было за шестьдесят — высокий, прямой, с военной выправкой, загорелый, ежик седых волос, темные проницательные глаза.

Эти двое никогда не были особенно близки, но Бартон остался в памяти Рейса, как «молодой Джордж», один из тех туманных персонажей, с кем связаны «былые времена».

В эту минуту полковник думал: он и понятия не имеет, что за человек этот «молодой Джордж». В последние годы они изредка встречались, но у них практически не было точек соприкосновения. Рейс был непоседой, этаким «строителем империи» — почти всю жизнь провел за пределами Англии. А Джордж — ярко выраженный горожанин. Их ничто не связывало, и когда они встречались, могли лишь обменяться пресными воспоминаниями об «ушедших днях», а потом повисала неловкая тишина. Полковник не был мастером вести светскую беседу; романисты прежнего поколения вполне могли бы писать с него своих неразговорчивых, но крепких духом героев.

И сейчас Рейс думал: почему «молодой Джордж» так настаивал на их встрече? За год, прошедший со дня их последней встречи, Джордж Бартон заметно изменился. Он всегда производил впечатление зануды — осторожный, практичный, лишенный фантазии. И вот с ним явно что-то произошло. Какая-то нервозность, кошачьи повадки... У него уже три раза гасла сигара, что было совсем на него не похоже.

Рейс вынул трубку изо рта.

Утро второго ноября выдалось сырым и мрачным. В гостиной дома на Элвастон-сквер стояла такая полутьма, что к завтраку пришлось зажигать свет.

Обычно Айрис завтракала кофе с тостами в своей комнате наверху, но в этот раз она спустилась в гостиную и сидела, похожая на привидение, гоняя по тарелке недоеденную пищу. Джордж нервно шуршал газетой, а на другом краю стола Лусилла Дрейк рыдала в платок.

— Мой мальчик совершит что-то ужасное, я знаю. Он такой чувствительный — и если он пишет, что речь идет о жизни и смерти, значит, так оно и есть.

Шурша газетой, Джордж резко заметил:

— Прошу вас, Лусилла, не беспокойтесь. Я ведь сказал, что приму меры.

Полковник Рейс вошел в здание Нового Скотленд-Ярда. Заполнил предложенный ему бланк и через несколько минут уже пожимал руку старшему инспектору Кемпу в кабинете последнего.

Эти двое были хорошо знакомы. Кемп отдаленно напоминал своего бывшего шефа, прошедшего огонь и воды Баттла. Неудивительно: Кемп проработал под началом суперинтенданта Баттла столько лет, что подсознательно перенял многие его манеры. Как и Баттл, он словно был вырублен из одного куска дерева, только деревья были разные. Баттл вызывал ассоциации с тиком или дубом, а главный инспектор Кемп наводил на мысль о чем-то более изысканном: красном дереве или, скажем, старомодном розовом.

— Хорошо, что позвонили нам, полковник, — сказал Кемп. — Любая помощь по этому делу приветствуется.

— Вижу, оно попало в надежные руки, — заметил Рейс. Кемп не стал отвергать комплимент и скромничать. Он давно смирился с очевидным: ему достаются дела либо исключительно деликатные, либо крайне резонансные, либо чрезвычайно важные. Серьезным тоном он ответил:

— Дело имеет отношение к Киддерминстеру. Сами понимаете, тут требуется осторожность.

Джузеппе Бальзано оказался худощавым мужчиной средних лет, с умным лицом обезьянки. Он нервничал, но его можно было понять. По-английски говорил бегло, потому что, как он сам объяснил, приехал в Англию в шестнадцать лет и женат на англичанке.

Кемп отнесся к нему с пониманием.

— Что же, Джузеппе, давайте послушаем вас — может быть, вам есть чем с нами поделиться.

— Для меня это большая неприятность. Я обслуживаю столик. Я разливаю вино. И люди скажут, что я совсем ополоумел — подсыпать яд в бокал с вином. Ничего я не подсыпал, но люди так скажут. Господин Голдстайн уже предложил мне взять отпуск на неделю, чтобы гости не задавали мне вопросов и не тыкали в меня пальцем. Он человек порядочный и спра-

ведливый, знает, что моей вины тут нет, ведь я в «Люксембурге» работаю много лет, и увольнять меня он не будет, а в другом ресторане вполне могли бы уволить. Наш метрдотель Чарльз тоже человек добрый, но все равно радости в этой истории для меня мало и на душе тревожно. И я спрашиваю себя — может, у меня есть враг?

Господин Моралес снимал номер в «Ритце». В столь ранний час он являл собой прискорбное зрелище, небритый, налитые кровью глаза, налицо тяжелое похмелье.

Господин Моралес являлся гражданином США, и его английский был весьма своеобразен. Он выразил готовность вспомнить все, что в его силах, но его воспоминания о вчерашнем вечере были удивительно туманными.

— Мы были с Кристи, эта малышка — та еще штучка! Она сказала, что в этом кабаке все путем. «Ласточка моя, — сказал я ей, — поедем, куда твоя душенька пожелает». Кабак оказался что надо, согласен, — и содрать с тебя три шкуры они умеют! Только я и видел свои тридцать долларов! А оркестр, между прочим, играл мимо нот, не про то и не туда.

Господина Моралеса попросили оторваться от вечера в узком кругу и вспомнить, что происходило за столиком в середине алькова. Но предложить какую-то полезную информацию он не сумел.

— Ясное дело, был стол, а за ним сидели какие-то люди. Но как они выглядели — не помню. Я вообще на них внимания не обращал, пока один из них не грохнулся. Сначала я решил, что он перебрал. Кстати, я помню одну из его дамочек. С темными волосами, все при ней, я бы так сказал.

Мужчины разошлись. Рейс остановил такси и поехал в Сити, где еще недавно работал Джордж Бартон. Старший инспектор Кемп, помня о бюджетных ограничениях, сел в автобус, идущий в сторону Киддерминстер-хаус, до которого было рукой подать.

С мрачным видом полицейский поднялся по ступеням и нажал кнопку звонка. Он знал, что предстоит нелегкая миссия. Клан Киддерминстеров обладал колоссальным политическим влиянием, которое охватывало всю страну. Старший инспектор Кемп был убежден в беспристрастности английского правосудия. И если Стивен или Александра Фарради причастны к смерти Розмари Бартон или ее мужа Джорджа, их не спасут никакие связи, никакое влияние.

С другой стороны, если они невиновны или улик против них мало для обвинительного приговора, тот, кто проводит расследование, должен действовать весьма осторожно, иначе его вызовет на ковер начальство. Понятно, что в этих обстоятельствах старший инспектор не испытывал особой радости по поводу предстоящего визита. Весьма вероятно, что Киддерминстеры, как он сформулировал для себя, будут «играть жестко».

Но вскоре Кемп выяснил, что в этом своем посыле оказался весьма наивным. Лорд Киддерминстер, опытнейший дипломат, и не думал вести себя «жестко».

Старший инспектор Кемп сообщил о цели своего прихода, и помпезный дворецкий тут же провел его в дальнюю часть дома, в тусклую обрамленную книжными полками комнату, где его уже ждали лорд Киддерминстер с дочерью и зятем.

Когда Рейс вошел, Рут Лессинг разбирала бумаги на большом столе. Черный пиджак, черная юбка, белая блузка, действия размеренные и неторопливые. Под глазами черные круги, рот сведен в печальную тонкую линию, но горе свое, если это было горе, она держала в руках, как и прочие свои чувства.

Рейс объяснил, зачем пришел, и она с готовностью откликнулась:

— Хорошо, что вы пришли. Конечно, я знаю, кто вы. Господин Бартон ждал вчера, что вы появитесь, верно? Помню, он об этом говорил.

— Он говорил об этом до вечеринки?

Рут задумалась.