Третий сводный отряд специального назначения от 54 отдельного разведполка ВДВ выходил на боевую задачу. Отряд отвечал за всю горно-лесную часть Веденского района до самой Грузии, и ранней весной 2001 года работы разведчикам хватало. Закопошились зимовавшие в сёлах под легальными документами боевики, разномастные воины ислама потихонечку попёрли со стороны грузинской границы – кто на заранее оборудованные лесные базы, а кто просто подкалымить, где придётся. Набирал обороты очередной сезон затянувшейся войны, которую с крайней подачи руководства приказано было именовать контртеррористической операцией. Офицеры в отряде быстро переименовали её в контрацептевтическую, давно махнув рукой на стратегические цели и идеи и сведя насущные заботы к минимуму: сберечь солдат и, по возможности, собственное здоровье, без потерь дотянуть до конца очередной командировки.

Без потерь, правда, не обходилось. Мало того, что многодневные сидения в засадах и пешие прогулки по зимним чеченским горам в поисках окопавшегося или выдвигавшегося на очередной промысел душья никому не прибавляли жизненного тонуса. Из и без того немногочисленного списка личного состава жёлтыми зубами выгрызал свою долю гепатит, от дистиллированной воды из горных речек «сыпались» зубы. Содержимое сухих пайков неизвестно по какому принципу то цементировало наглухо содержимое желудков, то дружно подсаживало бойцов и командиров на жидкую струю. Обморожения, потёртости, фурункулы считались личным недосмотром их обладателя, за такую напасть от начмеда можно было получить разве что пинок под зад в плане профилактики на будущее, да временный титул дежурного чухана.

23:00, 03 марта 2001.

Колонна пошла. Тихо, без света, почти на холостых. Три БТРа с личным составом на броне, «Урал» с боеприпасами и командно-штабная «Шишига».

[1]

Не болтать, не курить, наблюдать во все стороны. Головной БТР ведёт колонну на ощупь – ни звёзд, ни силуэтов гор на чуть бледном небе. Со всех сторон моросящая снегом непроглядная темень. Раскисшая ледяной глиной колея осталась слева, движение – по обочинам. На инженерную разведку времени нет, к рассвету надо быть под Элистанжами, встать, закрепиться, замаскироваться. Первая ГСН

Две недели при минимуме тепла и пищи. Фонарями не пользоваться, костры не жечь, одежду сушить на себе. Сон – урывками. Две группы на засадах или в РПД,

02:20, 04 марта 2001.

Случилось это в Чечне. Наш блок-пост управления роты обустроился уже по полному. Стараниями л/с и под чутким присмотром командира роты на блок-посту был отрыт полномасштабный взводный опорный пункт с ходами сообщений, тройными перекрытиями, огневыми точками, средствами борьбы с танками и даже собственной зенитной точкой в виде пулемёта НСВ на поворотном станке. Из украшательств наличествовали: кухня (ПАК-200,

[14]

зарытый в землю по самую крышу), столовая-беседка, плац с флагштоком (для красоты оттрассированый по периметру артиллерийскими гильзами), баня с каменкой и микробассейном из РДВ-5000.

[15]

Венцом творения было сооружение в центре опорного пункта, соединённое с круговой траншеей семью радиальными ходами, крыша сооружения была выполнена из трёхнакатного бревенчатого перекрытия, а само творения хищно смотрело на все стороны света узкими глазками бойниц. По всем видам – командный пункт. Вот и в стенах ниши, обшитые деревом, для боеукладки, столик откидной есть… только дырка в деревянном полу смущает! Правильно!!! Это был туалет. На него проверяющие возили командиров подразделений показывать, как надо оборудовать блок-пост. В целом только ствол НСВ, флагшток и башни БМП, торчащие над выжженной землёй подножия Терского хребта, выдавали в этом кусочке земли военный объект. Вся остальная жизнь проходила под землёй.

Вы спросите, зачем столько труда было вбито в этот кусочек каменистого грунта? Да любой командир вам ответит. Чтобы было чем заняться. Иначе начинаются всякие вытачивания букв на дембельский альбом из гильз НСВ со срабатыванием пули МДЗ и отрыванием пальцев на руках. Как говорил один из наших замполитов: «Если бездельничающий солдат найдёт отвёртку, он запрётся в укромном уголке, открутит винт на жопе, а голова отвалится».

Поэтому, когда в один из длинных жарких дней на утреннем построении л/с для подъёма флага командир понял, что в голову ему ничего не идёт, он объявил выходной день и помывку. Состав нахмурился. Было в этом что-то угрожающее. Счастья много не бывает, это вам любой солдат скажет. А когда на лице командира появилась хитрющая лыба, все поняли, какими мудрыми они стали за эти полгода. Перед строем было объявлено, что сегодня всем блоком будем готовить пельмени.

Тут командир проявил недюжую мудрость. Во-первых, корова, пытавшаяся почесать голову об МОНку,

И дело «закипело». Для начала, закипели мозги повара. Казах Тлегенов был в принципе неплохим поваром, но в ресторане, где он работал до армии. Тут же всё по-другому. Мясорубки нет, специй нет (кроме листа лаврового). Проблему с мясорубкой решил командир с зампотехом. Двадцать штук заточенных до бритвенной остроты половинок полотен по металлу – и дело пошло. Мясо просто решили в фарш порубить. Дальше – проще. Отрядили весь народ на сбор дикого чеснока. Нет, это не черемша. Лист жёсткий, как у нормального чеснока, а вместо головки небольшое белое с красным мягкое утолщение. И очень тонкий. Но мы и не торопились. За делом народ увлёкся, пошли воспоминания о доме, разговоры. Потом была лепка. Вот тут и показал народ, кто чего стоит. У кого маленькие «жениховские», а у кого чуть ли не манты. Даже те, кто никогда в жизни не лепил пельменей, и то приложили максимум усилий. В протопленной заранее баньке народ начал мыться небольшими партиями. В это время Тлегенов уже начинал колдовать на кухне. Помытые и уставшие, все расселись за столом. Только бойцы и не заметили, что это был уже не обед, а очень поздний ужин. День прошёл как-то незаметно, никто даже есть в обед не попросил, а часовые, меняясь с постов, с удовольствием убегали на сбор чеснока или лепку.

Как-то давненько уже Юра Слюсарев, профессор кафедры зоологии беспозвоночных СПбГУ, рассказал мне чудесную историю. Она про заведующего кафедрой энтомологии того же университета, Бориса Николаевича Шванвича. Сегодня эта история как-то сама собой всплыла в голове и плотно там застряла. Пришлось произвести раскопки в Сети. Биография Шванвича, и прочее. Не всё там стыкуется с тем, что я услышал раньше, но, похоже, это моя спитая память сделала пару поправок. Буду опираться на то, что запомнил из рассказа, а не на то, что вычитал. Легенда такова.

1942-й год. Зима. Война в разгаре. Немцы прут вперёд. В ставке Верховного Главнокомандующего – плановое совещание. Напоследок обсуждаются противные и не очень понятные присутствующим маршалам и генералитету вопросы. Маскировка. Нет, генералы кое-что знают о маскировке: зимой – белые халаты, летом – хаки. Но у немцев всё как-то интереснее. Их аэродромы не слишком заметны с воздуха, а танки зачем-то пятнистые и полосатые, как и форма обмундирования в некоторых подразделениях и частях. Товарищ Сталин требует, чтобы маскировкой занялись срочно и вплотную, и не абы как, а строго научно, с серьёзным обоснованием. Мол, мысль о том, что зелёное на зелёном незаметно, не канает. Это и ежу ясно. Нужно что-то более универсальное. Сталин раздражён. Стучит трубкой по столу. Требует немедленных действий. Генералы чешут затылки. Предлагают копировать маскировку противника. Верховный в ярости. Ему нужен принцип и ясность. Как это работает и почему. И кто сможет этим заняться?

Осторожно пискнув горлом, слово берёт какой-то свежеиспечённый генералишко. Он из интеллигентов. Может, родители учёные, а, может, и сам в прошлой жизни науку успел подвигать. Генерал робко и путано докладывает, что в Ленинградском университете был такой профессор Шванвич. Так вот, он в своё время возглавлял кафедру энтомологии, пока её не разогнали в начале тридцатых, и занимался покровительственной окраской крыльев бабочек. Может, он на что сгодится? Сталин неопределённо хмыкает и требует срочно, сегодня же, привезти в Москву этого Шванвича и доставить прямо к нему.

Генералы облегчённо подрываются со стульев и бегут исполнять приказание. Козёл отпущения найден. Даже два. Потому что инициатива, сами понимаете…

Звонок в Саратов, куда эвакуирован университет. Никакого Шванвича там нет и не было. Кто-то говорит, что он остался в Ленинграде. А там сейчас, ясное дело, блокада.

Нам кажется, что мы находим ответы на вопросы. На самом деле, это вопросы находят нас.

Да. Именно таким эпиграфом я думал начать рассказ. Но вовремя сообразил, что мужественная лапидарность присуща суровым парням с обветренными лицами и мозолистыми руками, а не румяным толстякам с пивным брюшком, и отказался от эпиграфа вовсе.

Вопросы, заданные начальством вскользь, могут иметь самые неожиданные последствия независимо от данного на них ответа

Как-то начальник отдела спросил Лёню: «Тушин, ты покойников боишься?» На что лейтенант ответил с цинизмом и бравадой тёртого калача:

– Да я, Валерий Александрович, этих жмуров, пока в Житомире учился, знаете, сколько перетаскал? Наш курс был ротой почётного караула, ну и я в оркестре бунчук носил (про то, что СКС

[17]

ему не доверили по причине нескладности, Лёня умолчал). За кем карабины были закреплены – те салютная команда, а обрамлению оркестра гроб с покойником нести. Мне всегда голова доставалась,– гордо закончил опытный, видавший виды офицер ПВО.

Утро на коммутаторе выдалось какое-то бешеное. Почти сразу после развода всем приспичило куда-то звонить. Причём, по таким позывным, что у меня ум за разум заходил при попытках вспомнить схему связи.

Неожиданно всё прекратилось. Не веря своему счастью, я достал «Астру», закурил и налил в банку воды из канистры для кофе. Курить на коммутаторе вообще-то было запрещено, но при высокой нагрузке на телефониста на это дело закрывали глаза.

Солдатским чутьём уловив какое-то шебуршание за дверью, я повернулся. Дверь медленно отворилась, и в комнату вошло нечто… Передо мной стоял незнакомый солдат. Ростом 185, примерно 44 размера в плечах, наверное, 42 в талии и одетый, конечно же, размера на четыре больше. Кроме этого, при движении он выворачивался так, что казалось, будто он просто переламывается. А если посмотреть на него сбоку, то по всему выходило, что солдат какой-то двумерный. У него были высота и ширина, но отсутствовала толщина.

– Бляяяяя… – только и смог я выговорить.

Следом за ним зашёл начальник штаба.

Утром в понедельник на подъем флага не прибыл старшина команды спецтрюмных, старший мичман Петров Михаил Иванович. Командир дивизиона, зная старшего мичмана как старого опытного и ответственного моряка, особо не разозлился, мало ли чего бывает, а только дал команду командиру группы спецтрюмных выяснить, что со старшиной, и в обеденное построение доложить. Старший лейтенант Серёга Бузичкин, ещё в субботу утром наводивший вместе с Петровым порядок в насосных реакторного отсека, тоже не проявил сильного беспокойства по поводу отсутствия своего старшины и решил его поисками не заниматься, благо, Петров был человеком серьёзным, пьющим в меру, и вообще ценящим свою репутацию. Но на обеденном построении старший мичман тоже не появился. Так как на носу был проверка инспекцией по ядерной безопасности во главе с внушающим ужас адмиралом Бисовкой, отсутствие одной из ключевых персон попадающего под проверку реакторного отсека было замечено уже командиром. Командир в коротком, но ёмком выступлении объяснил всем, куда мы катимся, и отдал боевой приказ разыскать прогульщика и предоставить его ему лично в любом состоянии. Механик, получив ощутимый нагоняй, вставил по полной комдиву–раз и Бузичкину, после чего Бузичкин уже в приватной беседе выслушал от комдива–раз все предыдущие нагоняи в незамысловатом рабоче-крестьянском варианте, после чего командиру отсека не осталось ничего, кроме как нахлобучить фуражку и лично отправиться за Петровым домой.

Старшина жил в старой девятиэтажке у поста ВАИ, который был одним из двух «небоскрёбов» посёлка. Доковыляв до седьмого этажа по лестнице и чертыхаясь по поводу «мёртвого» лифта, Бузичкин дома никого не застал. Послонявшись около подъезда минут сорок в надежде, что либо сам Петров, либо его жена появятся откуда–нибудь, Сергей плюнул и отправился обратно на корабль, справедливо полагая, что уж вечером–то кто–нибудь из Петровых дома будет. На корабле механик, угрюмо выслушав доклад старлея, приказал вечером кровь из носа добыть старшину, и утром без него в строй не становиться. Бузичкин откозырял и отправился заниматься отсеком.

На вечернем докладе в центральном посту командир вновь вспомнил о Петрове, снова прошёлся по всей БЧ–5, вскрыл все недостатки электромеханической боевой части и закончил традиционной констатацией того, что все механики не простые раздолбаи, а военнослужащие–вредители, и по ним плачет 37–й год, ссылка, каторга и расстрел на корне пирса. Завершив на этой жизнеутверждающей ноте доклад, командир удовлетворённо отправился в каюту спать, а все остальные, воодушевлённые начальством, побрели по домам. Бузичкин снова отправился к Петрову домой, и на этот раз застал в квартире жену старшины. На вопрос о муже она как–то сильно скривилась и с совершенно безразличным видом заявила, что не видела его с субботы, и по большому счету и видеть не хочет, и где он, её абсолютно не интересует. Бузичкин пытался расспросить поподробнее, где его можно поискать, но супруга мичмана решительно захлопнула дверь, и больше на звонки к ней не подходила. Выходя из дома, старлей вдруг припомнил, что в последнее время Петров, не отличавшийся говорливостью, несколько раз как–то тоскливо отзывался о доме, и часто оставался на корабле гораздо дольше обычного. Мысль мелькнула и ушла, и Бузичкин побрёл домой, справедливо решив, что какие–то семейные неурядицы Петрова вылились, скорее всего, в банальный запой, что хотя и было для его старшины нехарактерно, но не исключалось, принимая во внимание обстоятельства. Побродив для очистки совести по посёлку и порасспрашивая о Петрове у встречных знакомых, Бузичкин ничего не выяснил и ушёл домой спать.

На утреннем построении тема старшины отсека встала уже ребром. Доклад командира отсека о проведённом расследовании поднял командира на дыбы, вследствие чего почти вся офицерско–мичманская составляющая БЧ–5 во главе с комдивом–раз ринулась в посёлок искать исчезнувшего старшего мичмана. Жена Петрова работала в поселковой администрации, и когда к ней за информацией прибыл уже старший офицер с довольно серьёзным лицом, была вынуждена нехотя признать, что у них в семье уже давно все напряжённо, и что она собралась уходить от мужа, а он был против. В субботу они очень сильно повздорили, она высказала ему все в лицо, и он ушёл, хлопнув дверью. С тех пор она его не видела. Как оказалось потом, когда все искавшие Петрова по посёлку собрались в обед на построение, его после субботы не видел никто. Так как дело прияло уже серьёзный оборот, командир доложил по всем инстанциям, и в посёлке начал раскручиваться маховик поиска пропавшего мичмана. На корабле остался минимум людей, а все свободные офицеры и мичмана рыскали по всем старым знакомым Петрова в его поисках. Комендантские патрули обшаривали все закоулки городка, известные «пьяные» квартиры и общаги, подвалы и гаражи. Мичмана нигде не было.

Куда идёт корабль на боевую службу, из экипажа мало кто знает. На начальной стадии подготовки только командир, затем круг посвящённых в эту страшную тайну постепенно расширяется. Старпомы, штурмана, связисты. Но согласно каких-то секретных директив, да и из-за вечного опасения флотских работников плаща и кинжала, общая масса находится в полном неведении. А те, которые в курсе, помалкивают. И даже когда корабль уже вышел в море, командир, объявляя боевую задачу, всё равно отделывается общими фразами. Идём подо льды, или идём в Атлантику, или идём в Южную или Северную Атлантику. Вот и вся информация. Спросишь у штурмана наши координаты, он посмотрит на тебя как на сумасшедшего и молчит. А что молчит, и самому, наверное, непонятно. Ну, кому я разглашу военную тайну на глубине 150 метров? Только и знаешь, рвём противолодочный рубеж Нордкап-Медвежий, значит, и правда, идём в Атлантику. Прорвали Фареро-Исландский рубеж, значит, уже в океане. Правильно ли, неправильно ли держать экипаж в дураках, судить не мне, но что иногда случается из-за незнания обстановки, почувствовать на себе приходилось.

На очередную боевую службу собирались как всегда. До последних дней доукомплектовывали экипаж, аврально грузили продовольствие и проходили проверку за проверкой. О цели плавания было известно, что бороздить глубины будем где-то в Атлантике, в районе, куда после развала Союза уже много лет наши лодки не ходили. Больше ничего известно не было, да и никому эти сведения не были особо интересны. Вода – она везде вода. Штурмана в условиях строжайшей секретности рисовали карты, ракетчики проводили регламентные проверки ракетного оружия, а механики латали матчасть и носились по складам, выпрашивая лишний ЗиП. Ну, вообще всё как всегда. Ничего нового. Наконец исписали горы документации, проползли все проверки, отстрелялись и вышли в море. Как всегда, командование для перестраховки и пущей важности на борт посадило замкомдива и кучу флагманских. Практика обычная, но для рядовой автономки штабных оказалось многовато. Кроме ЗКД,

Корабль успешно преодолел все противолодочные рубежи и постепенно уходил все южнее, неторопливо продвигаясь в сторону Бермудских островов. До поры до времени оснований для беспокойства не возникало. Дни текли по повседневному расписанию, вахта сменяла вахту, техника работала без непредвиденных сбоев и поломок. Где-то на тридцатые сутки похода после очередного сеанса связи на пульт ГЭУ

– Москва внесла коррективы в планы. Пойдём ещё южнее. Думаю, пора переводить холодилки в ПЭЖ. Вызывайте комдива и командира со старшиной турбогруппы в корму.

И дальше все пошло опять же по-будничному. Холодилку 9-го отсека перевели на большое кольцо кондиции, холодилку 8-го остановили и начали готовить её к работе в пароэжекторном режиме. Не спеша, а вдумчиво и не дёргаясь. Но уже через сутки оказалось, что работать в ПЭЖе холодилка отказывается категорически. Не хочет, и всё. Не держит давление, и вообще, образно говоря, показывает турбинистам язык и жеманится, как гимназистка. Турбогруппа во главе с комдивом и примкнувшим к ним флагманским постепенно начала переселяться в 8-ой отсек, а весь корабль продолжал жить своей жизнью, ещё не представляя, что же его ждёт дальше. Прошло ещё несколько дней. И тут я неожиданно заметил, что проснулся в своей каюте на мокрых простынях, да и сам влажный, как после душа. На корабле стало заметно теплее. Спальный 5-бис отсек и до того не самый прохладный, неожиданно превратился в своего рода предбанник, откуда хотелось куда-нибудь свалить. Заступив на вахту, мы узнали, что за ночь температура забортной воды значительно потеплела, что значило вход корабля в какое-то тёплое течение. Потливость, неожиданно навалившаяся не только на экипаж, но и на группу «К» во главе с командиром и ЗКД озадачила и вызвала у них неуёмное раздражение. На ковёр в центральный пост были незамедлительно вызваны флагманский, механик, комдив, командир турбинной группы, и к нашему изумлению, зачем-то оба управленца.

Много странного и удивительного для любого сухопутного офицера таится в самом укладе службы на подводной лодке. Есть от чего прийти в лёгкий шок и недоумение. Отпуска по три месяца, отсутствие офицерских должностей ниже капитан-лейтенанта, какие-то обязательные санатории после боевых служб, да и офицеров с «прапорщиками», раза в два больше чем срочной службы, да мало ли ещё чудачеств… Но служба подводника уникальна ещё тем, что ты запросто можешь оказаться в прокопчёной курилке вместе с носителем больших погон, а пуще того, и в тесненькой сауне голышом спине к спине с адмиралом, чем и отличается от любого сухопутного гарнизона, где офицер видит генерала только на построении, если сам не служит в штабе. Как военнослужащий, имевший удовольствие поносить сапоги почти полтора года, помню, какой испуганный ажиотаж вызывал среди личного состава, начиная от полковников, заканчивая рядовыми, даже слух о появлении «красных лампасов» в радиусе ближайших пяти километров. Напротив, в базе подводников можно, элементарно перекуривая на корне пирса, оказаться спина к спине с носителем «паука»

[30]

и даже дать ему прикурить и перекинуться парой слов. И если сухопутчик может судить о своём генерале по большей части из речей на торжественных построениях и приказов по соединению, то у подводника бывают и другие, порой совершенно неожиданные обстоятельства узнать своих адмиралов поближе…

Той весной экипаж вводили в линию, и напряжёнка была полной и абсолютной. После почти трёх лет заводского ремонта и базовой жизни личный состав с большим трудом и скрипом снова въезжал в корабельную жизнь. Проверки шли одна за другой, штаб насиловал ГКП,

[31]

флагманские мордовали свои боевые части, а на вечерних докладах командир раздавал всем подряд и кому попало за всё произошедшее за день. Само собой, границы рабочего дня расширились до бесконечности, и офицеры и мичмана попадали домой не раньше окончания программы «Время». Незаметно наступил май, а с ним и пора эвакуации семейств военнослужащих на Большую Землю. Время было ещё советское, на сахар ещё не успели ввести талоны, и билет на самолёт до Москвы ещё стоил 37 рублей, и проблемы с ними ещё не было. Где-то в середине мая жена, устав ждать, пока я смогу вырваться с корабля, чтобы купить ей билеты, уложила сына в коляску и мужественно отправилась в кассу. К её удивлению, билеты на самолёт до Симферополя она взяла без проблем, а потому в один из моих нечастых визитов домой поставила условие. Раз она брала билеты сама, то я, невзирая на полный служебный коллапс, просто обязан проводить её с сыном до аэропорта, чего бы мне это ни стоило. Я вынужден был согласиться, хотя в душе не был до конца уверен, что наш командир, всей душой стремившийся в море, сочтёт это уважительной причиной, чтобы отпустить лейтенанта с корабля в такое ответственное время. Но в тот день командир, приказавший отпускать кого бы то ни было с корабля только со своего личного разрешения, оказался в благодушном настроении и дал добро на проводы, только предварительно слегка измочалив меня по поводу порядка в отсеке и неподбритого затылка.

Рейс был вечерний. Я с семейством без особых проблем добрался до Колы автобусом, а оттуда до аэропорта Мурмаши на такси. Памятуя прошлогодний отъезд семьи, я решил, что обязательно дождусь момента, когда самолёт с женой и сыном оторвётся от земли, и только тогда поеду обратно в Гаджиево. Дело в том, что в прошлый раз я, боясь опоздать на автобус, уехал сразу после того, как они прошли регистрацию, и только позвонив в Севастополь через день, узнал, что жена с сыном на руках просидела всю ночь в комнате матери и ребёнка, оттого что рейс задержали до утра. В этот раз все прошло гладко, самолёт взлетел чётко по расписанию, и, увидев в воздухе его огни, я взглянул на часы и понял, что на последний автобус на Гаджиево, который возможно было перехватить в Мурмашах, я безнадёжно опоздал. Торопится было уже некуда, и я побрёл на выход аэровокзала, чтобы сесть на автобус, и потом в Мурмашах перед мостом ловить попутку до родной базы. В дверях аэропорта я лоб в лоб столкнулся с контр-адмиралом Кольцовым, заместителем командующего нашей флотилии.

Адмирал Кольцов был фигурой яркой и неординарной. Невысокий и коренастый, с рокочущим голосом и простонародными повадками, он, тем не менее, прошёл огромную школу, начав лейтенантом на «Азах»,

А сейчас «Кольцо», которому я молодцевато отдал честь, самолично заволакивал чемодан супруги сквозь двери, поглядывая на свою статную и высокую половину снизу вверх, и что-то объяснял ей шёпотом, больше напоминавшим приглушенное рычанье медведя. Естественно, на меня адмирал не обратил никакого внимания, чему я несказанно обрадовался, ещё с солдатских времён испытывая определённую робость к обладателям высоких званий.

Четвёртый курс, я, как и положено разжалованному старшине роты, начал не очень радостно. Начальник факультета, сильно раздосадованный тем, что так и не смог выпереть меня из стен родного училища, почесал свою скандинавскую бородку и принял воистину соломоново решение. Дабы не искушать судьбу и не получать в дальнейшем лишние седые волосы в той же бороде, учредил список курсантов факультета, которых категорически запрещалось отпускать в увольнение. Под любым предлогом. Я занимал в этом списке почётное третье место. Бронзовая медаль. Таких орлов по факультету набралось человек двадцать пять. Нас выделили в отдельный список, который повесили, словно образ в старорусской избе, в красный угол рубки дежурного по факультету. Самого же дежурного обязали в дни увольнений каждые 2 часа строить этот отдельный контингент перед рубкой. Затем пересчитывать по головам с обязательным голосовым сигналом от проверяемого, и строгим визуально-осязательным осмотром на предмет винных паров. Особой радости как нам, так и дежурным это нововведение не доставило. Мало того, что в назначенное время, хоть тресни, нам независимо от того, спишь ли ты, или, к примеру, гарцуешь на танцульках в учебном корпусе, надо было нестись сломя голову к рубке дежурного, так ещё и утром воскресного дня, когда всем нормальным кадетам сладко спалось, ты все равно натягивал форменку и брюки, и, рыча проклятья, плёлся к дежурному на очередное опознание. Дежурным, в большинстве своём, тоже это дело было в явную тягость. Были, конечно, и ретивые служаки, трубившие факультету большой сбор по поводу и без повода, но подавляющее количество офицеров относилось к функциям надзирателей без особого восторга. Но в город всё равно уйти было невозможно…

Через три недели я устал. Жизнь на берегу, как в автономке, не особо радостна. За забором мягкий и тёплый крымский сентябрь. Море ласковое, шёлковое. Девчонки ещё в коротеньких юбчонках. А какие девчонки в Севастополе… А юбчонки-то… кончаются там, где начинаются ноги… А ты молодой, красивый и жадный до жизни сидишь за забором, и смотришь на эти радости неземные издалека, и только облизываешься и утираешься… А уж когда твои однокурсники каждый день вечером отправляются в город, а ты, изгой, провожаешь их голодными глазами, так вообще выть на луну хочется. Короче, дождался я вечера очередной субботы и направился прямиком к дежурному по факультету. На моё счастье, в тот вечер заступил дежурить бывший командир нашей роты, переживший с нами первый и второй курс, капитан 2 ранга Шаламов Михаил Иванович. Мужчина огромной доброты, спрятанной за строгим видом и строевой подтянутостью. Шаламов в своё время командовал ротой почётного караула Черноморского флота, и с тех пор никогда и нигде ни перед кем не гнул спину.

Дождавшись, когда последние увольняемые погрузятся на паром, я подловил момент, когда рядом с Шаламовым никого не было, и, изобразив строевую лихость, которую он обожал, очень по уставному обратился:

– Товарищ капитан 2 ранга! Прошу разрешения обратиться, курсант Белов!

Шаламов, в своё время сделавший меня и старшиной класса, и старшиной роты, доверявший мне, и знавший, что пострадал я невинно, улыбнулся.

Дураку известно, что один переезд равен двум пожарам. Это только на первый взгляд и в первый раз нам всем кажется, ну, сколько там в этой квартире вещей? Так, тряпки в сумку, и пошёл. Дилетантское мнение. А на самом-то деле…

Вернувшись из своего последнего флотского отпуска, я, как и положено воспитанному и дисциплинированному офицеру, сразу же прошёлся по друзьям, вечером проставился в связи с окончанием отпуска, узнал в процессе все новости, и на утро выглаженный и выбритый прибыл в экипаж.

«Каменный крейсер» был полупуст. Мой экипаж числился ушедшим в отпуск уже дней десять, но добрая треть экипажа до сих пор ошивалась в базе. Командиру временно доверили рулить штабом дивизии, чему он и предавался с видимым удовольствием. Десятка полтора офицеров и мичманов из-за всё увеличивающегося дефицита кадров были раскомандированны по разным кораблям. В казарме слонялись по углам не растасканные по другим экипажам матросы, да угрюмый и обиженный жизнью помощник командира верстал недоделанные документы, из-за которых пока ещё и не уехал в отпуск. Доложившись командиру, уютно расположившемуся в кабинете начальника штаба дивизии, я узнал, что из всех увольняемых в запас офицеров экипажа я прибыл первым и в срок, и что меня по этой причине лишать в финансовом отношении ничего не будут, а вот остальных засранцев командир лишит напоследок всех возможных выплат, не поможет с получение денег, задержит документы и так далее. Командира, видимо, пёрло от своих нынешних, пусть временных, но крутых обязанностей. Впоследствии выяснилось, что никого и ничего не лишили, за исключением штурмана Харика, внаглую приехавшего суток на десять позднее всех. Во время беседы командир, периодически забывавший, что я уже гражданский человек, как по существу, так и согласно приказа, порывался припахать меня то в море, то дежурным по части, но под конец всё же свыкся с печальной мыслью, что это невозможно, и, вздохнув, предоставил полную свободу действий с условием никуда не залететь. Условие это мы, кстати, выполнили, и как говорится, знамя полка напоследок не замарали.

А со следующего дня я начал собрать и готовить вещи к переезду. Кто это пережил, тот подтвердит, что Великое переселение народов и переезд простой семьи в другой город практически идентичные по масштабам мероприятия. Мы с женой заранее договорились, что из мебели пойдёт в продажу, что из вещей она выбросит, что паковать и везти. Но одно – обговаривать это где-то за пару тысяч километров, лёжа на пляже в Форосе, и совсем другое – оказаться перед реальным решением этой проблемы, причём, одному, в переполненной вещами квартире.

Во-первых, обнаружилось, что, уезжая с севера позже меня, моя дражайшая половина совсем забыла об обещании перебрать хотя бы свои и сына вещи, и оставила всё так, как будто мы и уезжать-то никуда не собирались. Ею же проявленная инициатива по сбору тары для вещей тоже осталась нереализованной по природной женской забывчивости. А посему досталась мне по приезду квартира в идеальном состоянии, без малейшего намёка на скорый и окончательный отъезд, а ещё и с кучей нестиранного белья в придачу. Во-вторых, обнаружилось, что даже предполагаемый объем шмотья оказался настолько ниже реального, что мне пришлось на несколько первых дней превратиться в попрошайку, слоняясь по гарнизонным магазинам и лавкам в поисках коробок и коробочек для упаковки вещей. И к вечеру каждого дня оказывалось, что этих самых коробочек снова не хватает, и надо опять выдвигаться на их поиски. Затем я перевоплотился в старьёвщика, сортируя одежду и тряпье. Эти трусики и маечку в мусор, а эту юбочку и брючки на эвакуацию. А в-третьих, в-третьих-то такое перемещение собственных материальных ценностей мне было впервой. Хотя, все бывает в жизни в первый раз…