День удался на славу. С утра Сережа быстренько сбегал к своему старому знакомому, известному на весь район поставщику травки и, для надежных клиентов, более тяжелой дури, принес две дозы себе и коробок марихуаны для Наташи. Пока он готовил «вмазку», она быстро набила косячок и с наслаждением принялась глотать сладкий дым, от которого сразу становилось легко, словно за спиной вырастали два больших белых крыла. Чтобы не видеть, как Сережа перетягивает себе руку резиновым жгутом и целится в вену иглой шприца, Наташа ушла в ванную – освежиться после жаркой во всех отношениях ночи.

Потом они позавтракали, захватили пляжные принадлежности и поехали на озеро, выполняя намеченный вчера план. А в городе днем все равно делать нечего, разве что тупо пялиться в телик и подыхать от жары. А так каких-то полчаса езды на автобусе, потом десять минут ходьбы по тенистому леску – и вот она, ласковая голубая благодать. Правда, казалось, что весь город вывалил свои бледные дряблые тела на прибрежный песок. А вода просто кишела купальщиками. Но Сережа сказал, что знает хорошее местечко, где никого нет, и они гордо прошли мимо общего пляжа, где не то что полотенце расстелить – ногу поставить было некуда.

До «хорошего местечка» в обход по озеру пришлось идти добрых полчаса, продираясь время от времени через густой кустарник. Сереже хоть бы что, после «вмазки» он был в таком кайфовом настроении, что никакие трудности не могли его омрачить. А Наташе пришлось несладко. Пока дошли, она все ноги исхлестала о траву и ветки, а майка промокла насквозь. Но, когда все-таки пришли, оказалось, что мучилась не зря. Изумрудная полянка, плавно спускавшаяся к озеру, была плотно прикрыта от посторонних глаз кустами, вокруг ни одной живой души, и в кронах деревьев весело щебечут птицы. Райское местечко. Сережа тут же скинул с себя всю одежду и нагишом бросился в воду, предлагая Наташе последовать его примеру, что она с удовольствием и исполнила, благо фигура у нее была в полном порядке. Целый час они резвились в озерной зеленоватой воде, сверху молочно теплой, а снизу, у дна, холодной, ключевой. Сережа даже сплавал далеко в камыши – Наташа не отважилась последовать за ним, боясь змеящихся по голому телу стеблей, – и притащил ей целую охапку белых кувшинок. Она соорудила из них им обоим венки, а себе еще и роскошные бусы. Смотрелось, между прочим, очень красиво: нежно-белые лепестки между двух розовых кораллов. Сереже так понравилось, что он тут же, потемнев глазами, потянулся к ней горячим телом… Потом они снова купались, ели бутерброды и фрукты, дремали под солнцем, болтали, купались, курили травку – словом, удовольствий было выше крыши.

Когда солнце стало закатываться за деревья противоположного берега, вдруг до того расхотелось возвращаться в пыльный скучный город, что хоть плачь. Сережа предложил остаться ночевать. А почему нет? Ночи сейчас теплые, и костерок можно развести. К тому же Наташа набрала с собой столько съестных припасов, что их хватит на неделю, не то что на два дня. Дозу себе на утро и шприц он захватил, так что в городе совсем делать нечего. Так и решили. Весь вечер плескались в теплой воде, добирая до конца дневные удовольствия. Потом Сережа наломал в кустах хвороста, и они разожгли небольшой уютный костерок…

Сумерки сгустились внезапно, за кольцом света от костра – ни зги не видать. Хворост вскоре закончился, и огонек печально затух, рдея в темноте малиновыми угольками. Искать топливо в этой мгле было бесполезно, а на ощупь не больно-то много найдешь. От озера потянуло острым холодком, и Наташа накинула на плечи полотенце. Вдобавок воздух наполнился комариным зудением – а это был уже настоящий кошмар для голых рук и ног. Чудный день исчез без следа, обратившись в ужасную бесконечную ночь. Все автобусы давно ушли, а пешком до города далеко, хорошо, если к утру доберешься. Оставалось сидеть на этой жуткой черной поляне и ждать восхода. Тоска неописуемая. Тут уж накуривайся травкой хоть до тошноты, веселей не станет.

Лев Осипович Бирчин принимал важного гостя в своем лондонском особняке. Стояло нежнейшее утро, прозрачная голубоватая пелена укрощала жар уже высоко поднявшегося солнца, легкий ветерок, принесенный с моря, был свеж и благоухан, ибо к нему примешивались ароматы розовых кустов, окружавших дом по всему периметру. Лев Осипович обожал розы, и в выборе этого дома немалую роль сыграл тот факт, что несколько поколений предыдущих хозяев с британским педантизмом культивировали здесь выращивание роз – королевы всех цветов. Правда, обладание столь пышной и многоцветной – около сорока оттенков! – коллекцией увеличило стоимость особняка на добрый десяток миллионов фунтов, но Лев Осипович, совершенно очарованный, не стал даже и торговаться, о чем впоследствии нисколько не жалел. Ведь, как уверяли его знатоки, некоторых экземпляров не было даже у самой Елизаветы, страстного и самого знаменитого цветовода.

Стол на две персоны был накрыт во внутреннем дворике, эдаком древнегреческом атриуме, искусно подправленном ультрасовременным городским дизайном. Впрочем, было тут довольно уютно и тенисто. И, что самое главное, совершенно безопасно в плане защиты от прослушивания наружными группами наблюдения, которые денно и нощно вели слежку за каждым шагом Льва Осиповича и всех его гостей. Наблюдение было столь плотным и профессиональным, что в доме проводить важные переговоры считалось небезопасно, ибо мощнейшие лазерные считыватели могли, невзирая на противодействие, уловить некоторые ключевые слова даже через пуленепробиваемые стекла. А так как гости Льва Осиповича приезжали к нему не только лишь из одних дружеских чувств, то и все деловые переговоры велись либо в атриуме – в хорошую погоду, либо в обширном винном погребе – в плохую.

Лев Осипович дожидался гостя за столом. Дважды он машинально глянул на часы, во второй раз недовольно поморщившись. Ну сколько можно развлекаться с горничной? Кажется, серьезный человек, и намерения весьма масштабные, а вот от хорошенькой попки не может оторваться уже часа два. Лиза, конечно, девица соблазнительная, да и гость – мужчина в соку, плюс горячая кавказская кровь… Но всему же есть предел, пора обратиться к делам. Лев Осипович налил себе каплю джина, выпил, глянув на часы в третий раз. Ладно, в конце концов, гость человек непростой, можно потерпеть. Да и Лиза сумеет сообщить о нем немало важных сведений, тут она специалист неоценимый, за что и получает весьма приличное жалованье.

Лев Осипович был одет, несмотря на солнечную погоду, в черные брюки и темно-синюю шелковую сорочку, что, в общем, шло к его невзрачной лысоватой наружности сутулого конторского служащего. Он любил все темное, таинственное, сакральное, и планы его – как правило, планы мести ненавистной, осудившей и изгнавшей его России, – носили всегда некий божественный «сакральный» характер. Заработав благодаря наследственной подвижности ума и невероятной удаче миллиарды долларов в дикой неповоротливой России, он хотел осчастливить ее и сделать самой могущественной страной в мире. Но его намерения были поняты превратно, его поспешили обвинить во всех смертных грехах и спустить на него всех собак. Слава богу, есть цивилизованные страны, где богатые люди могут чувствовать себя в безопасности от российского правосудия – сумасшедшее словосочетание. Но Лев Осипович обиделся до глубины души и поклялся сделать все, что в его силах, чтобы тем, кто ошельмовал и изгнал его, не сиделось спокойно в их мягких креслах. Осуществить месть было нетрудно, ибо Россия напоминала огромное животное, сплошь изъязвленное маленькими, но очень болезненными ранками. Стоило хоть немного разбередить одну из них – и зверь начинал мучительно корчиться от боли. А если несколько ранок превратить в одну кровоточащую язву, кто знает, не сойдет ли зверь с ума и не бросится ли от отчаяния в пропасть, где сломает себе хребет?

Наконец в дверях показался долгожданный гость. Это был высокий сорокапятилетний мужчина в легком светлом костюме от Версаче и белой сорочке без галстука. Одежда безукоризненно сидела на его широких плечах. Вообще сразу было заметно, что своей внешности он уделяет немало времени. Ровный «швейцарский» загар, тщательно подстриженная холеная бородка, отполированные ногти, хронометр от Картье, бриллиантовые запонки, заказная обувь – все изобличало в нем привычку к дорогим вещам и роскошной жизни. Его земляки в далекой Чечне жили куда скромнее, хотя делали для независимости своей маленькой гордой республики куда больше.

Майор Гришин на черной служебной «Волге» подъехал к высоким металлическим воротам и остановился. По небольшому взгорку в обе стороны от ворот тянулся сплошной трехметровый бетонный забор, теряясь закругленными оконечностями в лесном массиве. Тройной ряд особой колючей проволоки, по которой круглосуточно был пропущен ток высокого напряжения, стальным венцом шел поверх забора.

Из будки КПП вышел рослый подтянутый прапорщик с погонами внутренних войск, дотошно изучил удостоверение Гришина, хотя отлично помнил его в лицо, и дал отмашку тому, кто сидел в будке.

– Как служба, прапорщик? – спросил Гришин, намекая на курортное расположение этой столь тщательно охраняемой территории.

– Идет, – односложно и хмуро ответил тот, уходя в будку.

Тут не полагалось много разговаривать, даже с теми, кто входил в круг допускаемых сюда лиц. Одобрительно улыбнувшись широкой спине прапорщика, Гришин дал газ и медленно въехал в открывшиеся ворота. Будучи рьяным служакой по призванию, он любил, когда должностные обязанности исполнялись в строгом соответствии с инструкциями.

Капитан особой фельдъегерской службы Семенов должен был в этот день развезти пакеты по пяти объектам. С утра в спецархиве получил пакеты и маршрут движения с указанием адресов и лиц, лично в руки которым он должен был передать все, расписался в журнале учета и контроля и отправился по маршруту. Обычный день, ничем особым с утра не выделяющийся. Разве что жарковато было немного, но в машине работал кондиционер, как и в помещениях, где служили те, кого объезжал Семенов, так что жара его не пугала и не мучила.

Не то что людей на пыльных остановках. Бедняги теснились под узкими остановочными козырьками, лезли в жидкую тень деревьев – только бы спрятаться от раскаленных лучей. И то сказать, давно так не припекало. От асфальта поднималось дрожащее марево и волнистым столбом стояло в неподвижном воздухе. Да еще эти страшные выхлопы от бесконечных автомобильных колонн. Господи, как люди живут в этом кошмарном городе? И, главное, зачем так мучаются? Что их такого тут держит? Теснота эта невыносимая? Одни пробки на дорогах чего стоят! Хорошо вот сейчас тому, у кого есть кондиционер. А у кого нет? Это же можно очуметь, сидя час, а то и все полтора в раскаленной железной коробке. И не свернуть никуда, со всех сторон такие же бедолаги теснятся, – сиди и не рыпайся.

Водитель «тридцать первой» «Волги» Петр Кузьмич Сергеев, с которым курсировал Семенов, был старым, опытным шофером, Москву знал получше любого таксиста и благодаря этому никогда не стоял в пробках. Этого пустого дела он не допускал. Или в объезд махнет по каким-то неведомым переулкам, – глядь, и уж выскочил наперед всех. Или, в крайнем случае, сирену включит. А что, дело государственной важности, посторонись, ребята, важные бумаги везем важным людям, не дай бог опоздать. Ведь от того, попадет ли в срок нужная бумажка на стол нужному человеку, зависит порой без малого безопасность целого государства, всей России. Так понимал свою службу Семенов. И зевать в пробках, извините, некогда, раз такая служба.

Что содержится в документах, которые развозил фельдъегерь Семенов, он сам не имел ни малейшего понятия. Да ему и не полагалось этого знать. Вот пакет, а вот адресат, которому этот пакет должен быть доставлен. И все, выполнять. Он и выполнял, аккуратно, четко, ответственно, вот уже шесть лет, – и ни слова нарекания за все эти годы. Напротив, два раза получил благодарность за отличное несение службы. Один раз он отличился в Чечне, когда при обстреле колонны сумел спасти кейс с бумагами. Ну, там просто повезло, вовремя подоспели наши «вертушки». Второй раз, примерно год назад, когда в их машину на Ленинградском шоссе, – тогда был другой водитель, не Кузьмич, этот бы сумел выскочить, – врезался груженный кирпичом «КамАЗ». Тогда, невзирая на тяжелую травму черепа, Семенов сумел выбраться из машины и, главное, вытащить сумку с важнейшими документами, существующими в единственном экземпляре, которые неминуемо сгорели бы в пожаре, потому что, пока подоспели пожарные, машина догорела дотла.

Да что говорить, всякое было. А по мелочам сколько всего случалось – и не упомнишь. Нервы тут нужны крепкие, ничего не скажешь. Особенно когда начальство высокое гневается, что не ему первому почту доставил. Каждый себя большим козырьком мнит, свои права качает. А как тут всем в первую очередь успеешь? Не разорваться же. Вот на днях один генерал разнос устроил, спите, мол, по дороге, а надо мухой летать… Полетал бы, жирный боров, показал пример. Орать все горазды, а ты попробуй эту безразмерную Москву за день объездить да все коридоры обойти. Но что говорить, когда он орет, аж слюни летят, да еще и кулаком по столу бухает? Другой бы на месте Семенова рапорт о переводе подал. Не первый ведь раз… А он ничего, стерпел. И даже спал ночью, не ворочаясь, как и всегда. На всякое г… внимание обращать – себе дороже выйдет. Так его еще покойная прабабка в деревне учила (дожила, кстати, до ста восьми годков). Так и жил.

Джелал глядел из окна автомобиля на высокие, роскошные дома, на проплывающие широкие тротуары, полные нарядных сытых людей, на сверкающие витрины магазинов, которым не было числа, на потоки новеньких автомобилей, каждый из которых стоил целое состояние, – и понимал, что слова муллы Сулеймана были чистейшей правдой.

В свои неполные двадцать лет он уже многое знал о жизни. Граница с Индией была совсем рядом с их деревней, и война в той или иной степени всегда шла рука об руку с его детством. Почему жители маленькой пакистанской деревни жили так бедно, Джелал усвоил с малых лет. Это происходило оттого, что индусы – неверные – захватили их исконные земли, нагло пользовались ими вот уже сколько лет и не собирались уходить с них. Трусливые и вероломные, они обладали многочисленным войском и более совершенным оружием. Но, кроме этого, они ничего не могли противопоставить храбрым воинам Аллаха и поэтому вынуждены были постоянно трястись за свои шкуры.

Устройство автомата Калашникова Джелал узнал в девять лет. Дядя Саид, знаменитый воин, показал ему, как им пользоваться, и даже разрешил пострелять в сторону границы. В четырнадцать лет Джелал в составе группы из двадцати пяти человек – он был самым младшим – совершил нападение на приграничную индийскую деревню.

О, тогда они славно отомстили. Подожгли храм с прячущимися там индусами, а тех, кто пытался выскочить, срезали автоматными очередями. Джелал тогда впервые убил человека – и чувствовал от этого только гордость. Ведь он убил врага ислама, а Коран повелевает беспощадно расправляться со всеми неверными. После этого Джелал участвовал еще во многих подобных вылазках, и список убитых им врагов неуклонно пополнялся, так что к двадцати годам он перевалил за полсотни.

Отец Джелала был мирным человеком. Всю жизнь он проработал плотником, и самое грозное оружие, которые он держал в руках, был простой плотничий топор. Ремесло плотника передавалось в семье из поколения в поколение, и отец Джелала владел им очень хорошо. Он был известным мастером и вечно ходил по округе с инструментами за спиной, добывая кусок хлеба своей многочисленной семье. Он выучил плотницкому ремеслу и своего старшего сына, Джелала, и тот, из уважения к отцу, старательно освоил всю его нехитрую премудрость. Отец полагал, что каждый человек должен владеть профессией, которая всегда позволит ему прокормиться. Джелал не спорил с отцом, и к восемнадцати годам топор или рубанок в его руках мелькали очень быстро и очень ловко. Однако Джелал не хотел всю жизнь бродить с мешком инструментов за спиной в поисках работы. Он любил и чтил своего отца, как и положено истинному мусульманину, но в душе слегка презирал его за безобидность и неумение владеть боевым оружием.

Наташа почти не помнила, как добралась до дороги. Ползла, ползла по траве, петляя среди кустов и деревьев, почти ничего не соображая и думая только о том, чтобы уйти от свалки как можно дальше. Порой ей казалось, что за ней бегут, уже слышался поблизости топот ног, – и тогда она ящерицей кидалась в ближайшие кусты, забиваясь в траву, ветки, листья, чтобы спрятаться от этих кошмарных людей. Убедившись, что ей показалось и никакой погони нет, а просто шумит ветер и в горле оглушительно стучит ее собственное сердце, Наташа выползала из убежища и, почти теряя сознание от усталости и боли, продолжала путь.

Передвигалась она преимущественно ползком и на коленях. Иногда, опираясь на ствол дерева, становилась на ноги и пыталась хоть немного пройти пешком, потому что колени и локти были поранены и кровоточили. Но голова сразу начинала сильно кружиться, свернутая шея отзывалась нестерпимой болью, в глазах плыли красные круги, отчего ноги подкашивались, и, сделав несколько десятков неверных шагов, Наташа снова сползала на землю. Она страшно устала, и было настойчивое желание лечь на траву и хоть немного поспать… Отгоняя от себя этот соблазн, который сделал бы ее совершенно беспомощной на долгое время, – а погоня-то не дремлет и повсюду ищет ее, – она упорно ползла вперед, пока не расслышала явственный гул автомобилей.

Дорога! Это была дорога, единственный ее шанс на спасение. Выйти к ней, остановить попутку – и скорее в город, где люди, милиция, больница – избавление от этого ужаса… Сначала она долго не могла определиться с направлением. Стояло раннее утро, и движение в этот час было еще очень слабым. В самом деле, кому не спится в пять часов утра? Только сумасшедшим да еще, может быть, дальнобойщикам, которые идут по маршруту круглые сутки. Но здесь не проходила крупная магистраль, и большие автофургоны сюда заворачивали редко. Поэтому, услышав пару раз гул идущей по трассе машины, Наташа затем надолго теряла возможность идти на звук. Определив лишь примерное направление, она упорно ползла в ту сторону, пока не проезжала другая машина и не оказывалось, что надо двигаться совсем не туда. Так она мучилась долго, пока движение не стало чуть более интенсивным. К тому времени, когда гул шоссе стал слышен совсем хорошо, она уже почти не могла двигаться дальше. Сознание покидало девушку от малейшего усилия, и только какая-то слепая ярость против своей слабости толкала ее вперед.

Водитель хлебного фургона, везущий из города хлеб в деревню, увидел лежащую на обочине девушку с протянутой окровавленной ладонью. Зрелище для тихой лесной дороги, вокруг которой беззаботно гремел птичий хор, было ошеломляющим. Водитель остановился и, не без опаски поглядывая на лес – всякое может быть, времена нынче лихие, – присел возле лежащей девушки, больше всего боясь, чтобы она не оказалась мертвой. С мертвяками связываться ох как хлопотно. Одними вызовами в милицию замучают. Лучше тогда сразу прыгнуть в машину и ходу отсюда, подальше от неприятностей. Но ведь надо убедиться сперва. А может, она живая? Нехорошо бросать тут человека в полумертвом состоянии. Да, люди вконец озверели, помощи ни от кого не дождешься. Скорее нож в спину всадят, чем помогут. Но не все же еще потеряли совесть. Добрыми людьми Русь-матушка на весь мир славится. Соображая все это и в душе жалея, что не поехал другой дорогой – поленился делать крюк, хотя это шоссе, будь оно неладно, все ухабами изрыто, точно после бомбежки, – водитель осторожно тронул ее щеку. Теплая. И грудь хоть и слабо, но шевелится. Дышит, значит.

– Эй, милая, – качнул водитель Наташу за плечо. – Живая?

Выйдя за ворота больницы, Володя Цыбин сел в свою машину, старый, но быстроходный и надежный «Форд Сиерра», и некоторое время соображал, как быть. Нюхом прирожденного репортера чуя сенсацию, он намечал стратегию поисков и одновременно с невыразимо приятным чувством думал о том, какой шум даже в Москве вызовет его материал. Тут ведь дело непростое, это он хорошо понимал. В рассказ Наташи он верил дословно, ибо, разбираясь в людях, сразу понял, что она напугана до дрожи. Случись на озере банальный несчастный случай, разве наша, ко всему привычная девушка стала бы так бояться? Да и придумала бы чего-нибудь попроще. А то целый детективный роман рассказала и при этом ни на секунду не задумалась, не сбилась. Не-ет, эти «черные люди», используя ее же термин, существуют, Володя был в этом убежден. И задумали они нечто чудовищное, иначе не прятались бы так тщательно, не убивали бы с ходу ненужных свидетелей, случайно обнаруживших их логово. Наташа говорит, они спрашивали, кто их послал и на кого они работают. Опасались, что это спецслужбы подослали своих агентов. Обычные уголовники действуют иначе. Там меньше таинственности и больше слов. Да и убивали бы попроще, вон утопили бы в озере, чтоб на первое время замести следы. А тут все хотели скрыть навечно, чтобы ни малейшего следка не осталось. Так работают только профессионалы, и сомнений быть не может. А что понадобилось в этих краях тем, кто умеет прятаться от властей, убивать без угрызений совести и тут же избавляться от улик? Киллеры готовят покушение на кого-то из местной верхушки? Вряд ли, тут уже все давно поделено и договорено, эту кухню Володя знал как свои пять пальцев. Местные воротилы привыкли жить без проблем, и наемники им не нужны. Да и не ходят профессиональные киллеры по трое, у них специфика другая. А вот… террористы ходят, у них все делается сообща, так сказать, коллективно. И масштабы иные.

Так, что тут может заинтересовать террористов? Место, в общем-то, тихое, но кое-что для них завлекательное имеется. Например, ядерный ракетный комплекс. Правда, Володя не был уверен в том, что его можно захватить силами трех боевиков, но, возможно, есть и другие? Или вот, например: плотина водохранилища. Володя как-то делал оттуда громкий репортаж о прогнивших стенах и пугал своих читателей тем, что если плотина разрушится, то напором воды из громадного водного резервуара смоет к чертовой бабушке весь Верхнеозерск и все прилегающие к нему городки и деревни. Это были не пустые угрозы, ученые давно твердили о такой опасности. После репортажа Цыбина и последовавшей за ним демонстрации протеста плотину вроде бы укрепили, по крайней мере, так заявляли городские власти. Но если заложить в нее заряд тротила и рвануть – громадная волна через десять минут обрушится на город, принеся чудовищные разрушения и многотысячные жертвы, именно то, что и нужно террористам. Организовать подобную диверсию на почти никем не охраняемой плотине для трех профессионалов, у которых к тому же есть база в городе, – вспомнить человека, который привез их на машине, – плевое дело. Можно сказать, веселая прогулка. А прогремит на весь мир. Возможно, это небольшое преувеличение, но что-то подобное наверняка затевается, в этом Володя был уверен. Если кретин Матюшкин этого не понял и упустил свой шанс на получение досрочного звания и повышения в должности, то Володя свой шанс упускать не хотел. Верхнеозерск, как он его ни любил, давно стал ему тесен, душа рвалась в Москву, средоточие всех основных событий. Но ведь просто так, на местной, так сказать, славе, туда не поедешь. А если выдать сногсшибательный репортаж, проведя частное, захватывающее дух читателя расследование, да и опубликовать все это, скажем, в газете «Совершенно секретно» или хотя бы в «Версии», то можно смело ожидать приглашения в столицу. Таких хватов Москва на обочине не бросает.

Пока след был еще горяч, Володя решил ехать на свалку. Время не позднее, семь вечера, как раз то, что нужно. Тамошние обитатели уже отнесли в скупку добытые в мусоре сокровища и вернулись к родному очагу пить водку, без которой они не могли прожить дня и которая и довела их до такой жизни, и обсуждать свои делишки. Надо думать, у них там нет тайн друг от друга, и если найти человечка и заплатить ему, скажем, рублей пятьсот, он выложит с подробностями все, что ему известно о событиях минувшей ночи. Народ этот продажный и до денег, которые мгновенно переводятся в количество бутылок, страшно жадный. Обнаружится след «черных людей» – можно рыть дальше.

«Я сам их найду, – азартно думал Володя, – первый. Осведомителей у меня хватает, и что-то где-то да зацепим. Утру нос сыскарям. Покажу, как надо работать. Ох и распишу же все это потом… М-м, класс…»

«Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня», – бодро сказал он себе, выезжая на дорогу и поворачивая в сторону свалки. Из машины он позвонил по мобильному телефону своему дяде, ангелу-хранителю, как он его называл, заместителю начальника УВД подполковнику Афанасьеву, и сказал, что едет на городскую свалку «кое-что выяснить». Что именно – не уточнил, но просил подстраховать «в случае чего». Подполковник Афанасьев, давно привыкший к сумасбродным выходкам своего племянничка, обещал подстраховать и спросил, в чем все-таки дело. Но Володя отшутился, мол, скоро все об этом узнаете, – «читайте прессу», – и на том разговор закончил.

Когда Гришин вошел в кабинет, вид у генерала Антипова был хмурый и озабоченный. Он порывисто ходил по кабинету, то присаживаясь на свое место, то вновь нетерпеливо поднимаясь. Гришин молча следил за своим начальником, соображая, чего это он, всегда такой сдержанный, так заметно волнуется? Случилось какое-нибудь ЧП? Вроде нет, о нем бы в управлении уже знали. Ладно, подождем, сейчас скажет.

– Ну, что с поисками заказчика? – неожиданно спросил Антипов, садясь за стол и переплетая пальцы.

– Да пока ничего особенного, товарищ генерал, – осторожно ответил Гришин. Антипов дернул углом рта, и Гришин торопливо продолжил: – Следствие ведется довольно интенсивно, майор Решетников опекается по-прежнему плотно, вот только… результата пока нет.

– Нет и не будет, – сердито отрезал Антипов, – потому что не там ищем.

Объяснить это замечание подробнее он не посчитал нужным, и Гришин озадаченно умолк, гадая, какой силы он сейчас получит разнос.

Гришин прилетел в Верхнеозерск в семь часов вечера. В аэропорту его ждал сотрудник из их ведомства, невзрачный лысоватый гражданин, приехавший встречать московского гостя на стареньких «Жигулях» шестой модели. Был он с виду далеко не богатырь, но руку сжал так, что у Гришина, введенного в заблуждение, хрустнули пальцы.

– Капитан Борисов, – сказал тот, показывая в улыбке крепкие зубы. – Очень приятно. Приставлен к вам в качестве помощника и провожатого.

– Значит, капитан, вы теперь как бы мой личный шофер? – спросил Гришин, усаживаясь на пыльное сиденье и незаметно разминая руку.

– Так точно, товарищ майор, – садясь за руль, сказал Борисов. – Едем?

– Едем, – кивнул Гришин, садясь поудобнее. – В уголовный розыск.

За окном уже темнело, хотя еще не было десяти. Скоро август, а там и осень, с дождями и ранними, долгими вечерами. Как всегда, лето, которого так ждешь и на которое возлагаешь столько надежд, проходит в одно мгновенье, не успеваешь оглянуться. Пока сессию сдавали, прошел июнь, потом пока выбирались ехать на юг, все тянули, тянули, Сережа никак не мог отпочковаться от дружков-наркоманов, но на той неделе обещал твердо, клялся, чем мог. Наташа уже и вещи начала укладывать – и на тебе, приехали. Вместо трех недель моря и жаркого солнца сиди в унылом Грачике, где под окнами с утра до вечера галдят неутомимые алкаши и где самая крутая машина – подержанный джип «Чероки» местного авторитета, лысого пузатого дядьки с самоварной цепью на шее. А так хотелось «заняться собой», как пишут в глянцевых журналах: покрыться шоколадным загаром, подтянуть мускулы неутомимыми занятиями в тренажерном зале и долгими морскими заплывами, до отвала отъесться свежими южными фруктами – на всю зиму вперед…

Наташа отвела взгляд от окна, за которым изредка гудело шоссе – напоминание о большой жизни, и посмотрела на Ленку. Та, закусив от вожделения нижнюю губу, отрезала себе четвертый кусок торта.

– Будешь? – спросила она Наташу, съевшую уже два куска.

– Не-ет. – Наташа с отвращением покачала головой, отвернулась.

Ленка, конечно, ее просто спасла. Прошлой ночью, едва не очумев от страха, она втащила потерявшую сознание Наташу в квартиру и, не вызывая милицию – такая умница, – как могла привела ее в чувство. К счастью, родителей дома не оказалось – бились за урожай на даче, и подругам никто не мешал. Кое-как оклемавшись, Наташа рассказала Ленке всю свою историю с самого начала. Наконец ее хоть кто-то выслушал с должным сочувствием, переходившим во вполне понятные слезы. Они вместе поплакали и над смертью Сережи, и над тем, как к Наташе относились так называемые «мужчины», начиная от милиции и заканчивая тем мордастым дальнобойщиком, что привез ее в Грачик.