Говорят, все дороги ведут домой, если хочется туда попасть. Мне не терпится вернуться домой, в городок Пико Мундо и пустыню, посреди которой он процветает, но дороги, похоже, ведут меня от одного ада к другому.

С переднего пассажирского сиденья «Мерседеса», через боковое окно, я наблюдаю за звездами, которые, кажется, застыли на месте, но на самом деле они перемещаются и уходят. Они вроде бы вечные, но на самом деле всего лишь солнца, которые однажды погаснут.

Сторми Ллевеллин в детстве потеряла мать, Кассиопею. Я потерял Сторми, когда нам было по двадцать лет. Одно из северных созвездий называется Кассиопея. Ни одна группа далеких звезд не зовется Сторми.

Ночью я могу видеть тезку Кассиопеи высоко над головой, а Сторми вижу только в памяти, где она остается такой же бесконечно живой, как любой человек, который мне встречается.

Начало звездам и всему, что есть во Вселенной, положил Большой взрыв, и тогда же начался отсчет времени. Некое место существовало до Вселенной, сейчас существует за ее пределами и будет существовать, когда Вселенная исчезнет. В этом таинственном месте, вне времени, меня ждет Сторми.

Теперь сна у меня ни в одном глазу.

Сон с деревом и пантерой длился менее пяти минут. Я по-прежнему страдаю от недосыпания, но в данный момент бодр, как солдат в окопе, знающий, что наступление врага может начаться в любой момент.

Оставив свет включенным, чтобы не возвращаться в темный коттедж, я выхожу за порог, запираю дверь и достаю пистолет из-под переднего пассажирского сиденья «Мерседеса».

На мне футболка и свитер, и я засовываю пистолет между ними, под ремень, на поясницу. Это не идеальный способ для ношения оружия, но кобуры у меня нет. И в прошлом, придерживаясь этого способа, я ни разу случайно не прострелил себе ягодицу.

Хотя я не люблю оружие и обычно не ношу его с собой, и меня мутит от убийства даже самых худших людей при самозащите или спасении невинных, я не настолько фанатичный противник оружия, чтобы позволить кому-то убить меня — или наблюдать, как кого-то убивают, — но не пустить его в ход самому.

Дверь в коттедж номер шесть распахивается, когда я подхожу к ней, но никто не появляется на пороге.

Войдя и закрывая за собой дверь, я вижу, что Аннамария стоит на коленях, чистит зубы золотистому ретриверу.

Она говорит:

— Когда-то у Блоссом была собака. Она положила в корзину зубную щетку для Рафаэля и тюбик пасты с ароматом ливера.

Золотистый сидит, вскинув голову, невероятно терпеливый, позволяя Аннамарии оттягивать губы, чтобы добраться до зубов, не слизывая пасту со щетки до того, как та пройдется по зубам. Он закатывает глаза, увидев меня, словно говоря: «Это так неприятно, но намерения у нее добрые».

На случай, если за мной наблюдают, я не сразу берусь за разнюхивание, а возвращаюсь в свой коттедж и запираю за собой дверь.

Не так уж и давно чуть ли не все люди, которые думали, что за ними постоянно следят, считались стопроцентными параноиками. Но недавно стало известно, что в обеспечение благополучия общества Министерство внутренней безопасности и более сотни других местных, подчиняющихся штатам и федеральных агентств используют разведывательные беспилотные летательные аппараты, которые ранее применялись только в других странах для проведения боевых действий. Летают они на низких высотах, а потому неподконтрольны органам регулирования воздушного движения. И скоро ваша главная проблема при выгуле собаки будет заключаться не в том, что за вами наблюдают. Быстро нарастающее количество беспилотников приведет к тому, что они начнут сталкиваться друг с другом и с легкомоторными самолетами, также летающими на низких высотах, и может случиться, что вы станете жертвой обломков беспилотника, наблюдавшего, убираете ли вы, как положено по закону, какашки за вашим псом в одобренный федеральным правительством мешочек, предназначенный исключительно для этой цели.

Вернувшись в коттедж, я подумываю о том, чтобы включить телевизор и найти канал с классическими фильмами: хочется знать, предложат ли мне поспать Кэтрин Хепберн или Кэри Грант. Но я знаю, что кофеин в скором времени напрочь прогонит всю сонливость, и чувствую, что должен быть на грани засыпания, прежде чем незваный гость — кем бы или чем бы он ни был — сможет пробраться в мой разум посредством телевидения.

Я выключаю большую часть ламп, чтобы со стороны казалось, что я закончил инспекцию «Уголка гармонии», и оставляю только одну, которая может служить ночником. Сидя на кровати, съедаю шоколадный батончик.

Один из плюсов жизни в опасности — нет нужды тревожиться о высоком уровне холестерина или о кариесе. Я уверен, что меня убьют задолго до того, как перекроются артерии. Что же касается дырок в зубах, так я теряю их целиком стараниями плохишей. Мне еще нет и двадцати двух, а у меня уже семь имплантов.

Женщину зовут Ардис, она жена Уильяма Гармони, родители которого построили «Уголок гармонии».

В свое время, говорит она, жизнь здесь была идеальной, насколько такое возможно. Они наслаждались радостями крепкой семьи, работали вместе на общее благо, без единого конфликта, напоминая семью пионеров, которые в другую эпоху осваивали участок земли, производя все необходимое для своих нужд, живя и работая как единый организм.

С момента создания «Уголка», все дети учились дома, причем и дети и взрослые предпочитали проводить большую часть свободного времени, рыбача в бухте, загорая на пляже или гуляя по окрестным холмам. Дети школьного возраста, естественно, выезжали на экскурсии, а иногда ездили с родителями в отпуск за пределы принадлежащего семье участка земли. Все изменилось пятью годами раньше. С того момента «Уголок гармонии» превратился в тюрьму.

Ардис излагает все это таким тихим и спокойным голосом, что иной раз мне приходится наклониться к ней, чтобы не упустить ни единого слова. Она ничем не выдает горя или ожидания утраты, как можно предположить, если она действительно верит, что юную Джоли убьют в наказание за красоту. Нет в ее голосе и страха, и я подозреваю, что ей приходится говорить без эмоций, потому что в противном случае она полностью утратит самоконтроль, необходимый для этого разговора.

«Фактически в тюрьму, — говорит она. — Никто больше не уезжает в отпуск. Никто не ездит на экскурсии. Все дружеские отношения с людьми, которые не члены семьи, разорваны, зачастую в такой грубой манере и с такой злостью, что у бывших друзей нет желания их восстановить. Только один из их семьи может на какое-то время покинуть „Уголок“, чтобы побывать в банке и сделать какие-то важные дела. По магазинам они больше не ходят: все необходимое заказывается по телефону и привозится…»

У темноты есть свои прелести, и даже в родном городе ночной мир может завораживать точно так же, как в любом зарубежном порту с его экзотической архитектурой. Между сумерками и зарей самое обыкновенное место переполнено визуальными радостями, которые могут подарить только луна, звезды, густые и не очень тени.

Но чернильно-черная тьма не предлагает ничего, кроме болезненных образов нашего воображения. А когда мы разделяем абсолютную тьму с гротескной мумией, издающей кошачьи вопли ртом, набитым большими острыми зубами, желание увидеть свет становится таким сильным, что мы готовы поджечь себя, если бы нашлись спички.

К счастью, спичек у меня нет, да и не склонен я к самосожжению, но у Джоли Гармони есть маленький фонарик, который она и включает (по моему разумению, очень с этим тянет, учитывая сложившиеся обстоятельства). Когда же наконец темноту прорезает луч, она направляет его на меня, точнее, на мои колени, потому что я сидел на полу коридора, когда погас свет и мумифицированный труп завопил, но потом вскочил так же резко, как пружинный контейнер с зубочистками выбрасывает из своего чрева одну при нажатии кнопки. Луч такой тонкий, что освещает одно колено, и вместо того чтобы переместить его левее, на то место, где в последний раз мы видели останки чудовища, девочка направляет луч вверх, на мое лицо, будто забыла, кого привела сюда, и ей требуется установить мою личность.

Джоли двенадцать лет, а мне почти двадцать два, поэтому мне положено вести себя как взрослому в этой длинной комнате… или коридоре. Я не должен кричать, как маленькая девочка, потому что маленькая девочка не кричит. До того как этот эпизод закончится, я, будучи человеком, несомненно покажу себя полным идиотом, и не единожды. Поэтому, чем дольше я буду сдерживать свою дурь, тем менее униженным почувствую себя, когда мне придется прощаться с ней перед тем, как я уеду в закат со своим верным другом Тонто.

[8]

Поэтому с большим апломбом, чем я мог ожидать от себя, я моргаю, не отводя глаз от луча, и размеренным голосом чеканю:

— Покажи мне мумию.

Прежде чем я оставляю бесстрашную девочку и нечеловеческую мумию Орка в подземном коридоре между «Уголком», где живут порабощенные демоном Гармони, и Уиверном, где проводятся финансируемые государством чудовищные исследования (еще одна необычность, которых в моих мемуарах предостаточно), Джоли сообщает мне важную подробность, которую я должен знать, прежде чем пытаться обородатить льва в его логове.

[10]

И если уж говорить о своеобразном языке, почему мы говорим «обородатить льва» вместо противостоять льву? Я буквально вижу себя дерзко вползающим в пещеру, чтобы театральным клеем прилепить фальшивую бороду спящему коту устрашающих размеров. Поскольку ни одного льва не заставишь сыграть Авраама Линкольна в спектакле, существует единственная причина приклеивать бороду льву: чтобы выставить его на посмешище и посмеяться над ним в свое удовольствие, что непременно и сделали бы другие львы. Я уверен, Оззи Бун знает, откуда взялось это выражение, а в наших великолепных университетах полным-полно интеллектуалов, которые посвятили свои академические карьеры написанию диссертаций о таком вот обородачивании львов… не говоря уже о толстых томах, наполненных умными словами, разъясняющими такие выражения, как «повесить колокольчик на кота» и «отшлепать обезьяну»

[11]

… но время от времени меня бесит мысль о том, что я почти наверняка не проживу достаточно долго, чтобы на досуге самолично исследовать подобные особенности языка, а ведь точно знаю, что занятие это мне понравится.

Важная подробность, которую сообщает мне Джоли перед моим уходом, следующая: хотя Хискотт скрытный и замкнутый, в большом доме на холме он живет не один. За годы, в течение которых он считывал память, а иногда и брал под временный контроль людей, вселяющихся в гостиницу для автомобилистов, в трех случаях он установил над ними полный контроль и увел в этот дом, после чего их уже больше никто не видел. Все трое были одинокими, без родственников, которые могли бы начать их розыски. Сняв с автомобилей этой троицы номерные знаки, Донни загнал сами автомобили в дубовую рощу, находящуюся между коттеджами гостиницы и домами семьи, где с них сняли какие-то части, потом использованные в мастерской для ремонта других автомобилей, а все остальное оставили гнить и ржаветь под открытым небом. Еду и все необходимое, требующееся Хискотту, приносили ему члены семьи, но более трех лет никто не прибирался в комнатах и подсобных помещениях, с тех самых пор, как первый из этих трех несчастных, превращенных в зомби, переступил порог большого дома.

— Получается, что уборкой занимаются они, — говорит Джоли. — Но мы практически уверены, что их не просто используют, как нас. Он использует их и для чего-то другого. По этой причине он не позволяет нам их увидеть.

— Может, он использует их как преторианскую гвардию, его личных защитников, на случай, если кто-то из членов семьи сорвется с поводка и попытается убить его.

Это далось мне нелегко — оставить Джоли с мумифицированными останками Орка в желтом, но все равно жутком коридоре, который легко можно представить себе тропой в ад или, того хуже, одним из аэропортовских коридоров, неизбежно приводящих в гнездо службы безопасности, где ее сотрудники всегда готовы раздеть догола бабушку, обследовать задний проход монахини, просветить нас всех сканером, мощности которого вполне хватает для инициирования рака костей или начала формирования третьего глаза в самом неудобном месте. Даже моя собака- призрак и та убежала.

С другой стороны, Джоли уже много раз оставалась в этом коридоре одна. И здесь она в большей безопасности, чем в любом месте «Уголка». А кроме того, хотя она девочка и ребенок, мужества у нее ничуть не меньше, чем у меня.

С маленьким фонариком в одной руке и пистолетом в другой я иду тем же путем, каким она привела меня сюда: между раздвинутыми створками дверей. Через два просторных воздушных шлюза или через две камеры обеззараживания. Отверстия в стальных стенах целятся в меня, как винтовки.

Когда добираюсь до бетонной трубы, по которой ранее мы шли в кромешной тьме, я останавливаюсь, чтобы осветить стены тонким лучом. Труба напоминает мне подземный лабиринт, о котором я писал во втором томе этих мемуаров. Там меня едва не убили. Я не могу позволить себе бояться одного места только потому, что оно напоминает мне о другом, где я чуть не погиб, будь это полицейский участок, или церковь, или монастырь, или казино, или кафе-мороженое. Я никогда не находился на грани смерти ни в прачечной-автомате, ни в «Макдоналдсе», ни в суши-баре, но мне еще нет двадцати двух, и при удаче я проживу достаточно долго, чтобы почти умереть и в этих, и во многих других местах.

Я вновь продвигаюсь по наклонной трубе, вспоминая первоначальную версию «Захватчиков с Марса», вышедшую на экраны в 1953 году, в которой злые марсиане тайком построили подземную крепость под тихим американским городком, а киноактеры изображали инопланетных монстров в костюмах с торчащими наружу молниями на спине и крались по тоннелям, чтобы сотворить очередную гадость. Несмотря на молнии, фильм получился неплохой, вошел в золотой фонд научно-фантастических фильмов, но пугающего в нем совсем ничего нет, особенно в сравнении с утренними воскресными выпусками программы «Встреча с прессой».

Прямо здесь, прямо сейчас, когда он оставляет меня с Орком, чтобы добраться до Хискотта, я думаю, что люблю его. Никогда не думала, что смогу. В смысле полюбить какого-нибудь парня. А может, в смысле никогда не думала, что мне удастся полюбить. Во всяком случае, после того, что произошло за эти пять лет. После того ужаса, случившегося с Макси. Я мечтала, если хотите знать, уйти отсюда и стать монахиней. Да, если бы что-то случилось с Хискоттом и мы вновь обрели свободу. Монахиней или миссионершей в самых жутких трущобах этого мира, где тараканы размером с таксу, а люди покрыты гноящимися язвами и отчаянно нуждаются в помощи. И я думаю, это прекрасно — иметь возможность помочь людям, которым эта помощь нужна, как никому. Если ты собираешься стать монахиней, или миссионершей, или даже одним из тех врачей, которые работают бесплатно в таких бедных странах, что у людей там нет денег и они торгуют друг с другом, обменивая старые кирпичи на высушенный навоз, чтобы обогреть им свои лачуги, или на больную курицу, или на какие-то съедобные корни, вырытые в джунглях, кишащих змеями… Короче, я хочу сказать, если ты ступаешь на этот путь, нет в твоей жизни места для романтики, замужества и тому подобного. Так зачем тогда влюбляться? И потом, монахиням не разрешается выходить замуж.

Думаю, я все равно люблю его. По моим ощущениям — это любовь, или я думаю, что любовь должна вызывать такие ощущения. Вы, наверное, скажете, что все произошло слишком быстро, чтобы стать любовью, хотя не зря же говорят, что существует любовь с первого взгляда, и это мой ответ на столь поспешную критику. Что ж, должна признать, что не его внешность сразила меня наповал. Я думаю, мы все согласимся, что Гарри — не Джастин Бибер.

[14]

Разумеется, в действительности его зовут не Гарри Поттер, но другого его имени я пока не знаю, так что пусть временно это будет его именем. Гарри, конечно, душка, такой милый, но многие люди милые, на телеэкране их можно увидеть сотнями. А люблю я его, потому что он очень храбрый, и добрый, и нежный. За все это и за кое-что еще. Я не знаю, за что именно, но этим он отличается от других людей, и я хочу сказать, что отличие это доброе.

Огни мерцают, возникает этот звук: х-у-м-м-м, х-у-м-м-м. Старина Орк на этот раз не реагирует. Орк не всегда реагирует на этот звук. По большей части, лежит труп трупом. Не знаю, почему мне нравится сидеть с Орком. С ним я всегда чувствую себя в безопасности. Может, потому, что он мертв и все такое, но я не думаю, что причина только в этом. Он большой и уродливый, и можно подумать, что ничто не могло бы убить его, но что-то все-таки убило. А если что-то смогло убить старину Орка, что-то может убить кого угодно, даже доктора Норриса Хискотта, так что, возможно, именно поэтому мне нравится сидеть с Орком. Я не ребенок… точнее, я не наивный ребенок, который думает, что убивший Орка придет и предложит убить для меня Хискотта. Так просто не получится. Хискотт говорит, что умереть легко, и мы никогда не должны забывать о том, как это легко. Но умирать как раз нелегко, а он ведет речь о том, что убить легко, во всяком случае, для него.

Проблема моей любви к Гарри в том, что мне двенадцать, а ему, наверное, тридцать или тридцать пять, точно не скажу, и ему придется ждать шесть лет, пока я вырасту. Конечно, ждать ему придется при условии, что он убьет Хискотта и освободит нас. Но ждать он, разумеется, не будет. Он такой добрый, и нежный, и храбрый. У него наверняка есть девушка, а еще десятки других гоняются за ним. Так что мне остается только одно — любить его издалека. И я буду любить его вечно, так глубоко и без всякой надежды на взаимность, что вы можете подумать, будто это очень печально. Отнюдь. Одержимость неразделенной любовью приводит к тому, что не задумываешься о более худшем, а худшего этого выше крыши, поэтому куда как лучше до скончания веков размышлять о том, кто тебе не достанется (это я про Гарри), чем о том, что в любой момент может случиться с тобой в «Уголке гармонии» (а случиться может что угодно).

Звук «х-у-м-м-м, х-у-м-м-м» смолкает, огни на этот раз не погасли, и Орк просто лежит, и Гарри ушел не так уж давно, хотя кажется, что прошло десять лет с того момента, как я видела его в последний раз. Когда ты влюблена, время, я полагаю, воспринимается иначе. И не только когда человек влюблен. Когда моя тетя Лу пыталась покончить с собой, она объяснила причину: ей казалось, что она в западне «Уголка» уже целый век. Но покончить с собой она пыталась два года тому назад, то есть под контролем Хискотта она прожила три года, а не сто. Дядя Грег сумел остановить ее в последний момент, и по тому, как он плакал и плакал, тетя Лу осознала, что хотела поступить очень эгоистично, и решила больше никогда этого не делать. Мама говорит, что только из-за меня она не последует примеру тети Лу, потому что я держусь невероятно хорошо для такой юной девочки. Мама повторяет эти слова уже много лет, и я знаю, что должна держаться, а не сходить с ума и выплакивать глаза. Дело в том, если вы поняли, о чем я, не теряя надежду и не впадая в черную тоску, я сохраняю жизнь нам обеим, пока что-то не случится. И что-то случится, что-то хорошее, и, возможно, я — о Гарри, которого нет уже двадцать лет.

Когда восемнадцатиколесник сворачивает на местную дорогу, я выхожу с обочины на проезжую часть, стараясь не выглядеть пьяным, стараясь показать, что со мной вдруг что-то случилось: то ли припадок, то ли инфаркт. Большинство людей не сочувствуют пьяному, который может их облевать, но обычно спешат на помощь к тщательно подстриженному, опрятно одетому молодому человеку, на которого совершенно неожиданно, прежде всего для него самого, обрушился жестокий удар судьбы. К сожалению, своими дальнейшими действиями я собираюсь превратить доброго самаритянина в циника.

Я не считаю себя актером. Поэтому, когда иду, покачиваясь, к разделительной полосе, представляю себе, что я — Джонни Депп в роли Джека Воробья, идущего на виселицу, когда он так красиво падает, но получается у меня, конечно же, хуже. Я валюсь на левый бок, половина моего тела на одной полосе движения, другая — на второй, с закрытыми глазами, с перекошенным вроде бы от боли лицом, в надежде, что водитель трейлера не окажется тем безответственным пьяницей, каким стараюсь не показаться я.

Шипение пневматических тормозов успокаивает меня: я точно знаю, что большая шина не раздавит мне голову. Дверца кабины открывается, до меня доносится, как подкованный сапог встает на ступеньку. Дальнобойщик спешит ко мне, и я слышу позвякивание. Предполагаю, что он не Санта-Клаус, и я слышу звон не колокольчика на шее оленя, а ключей на ремне водилы и монет в его карманах.

Опустившись на колени рядом со мной, он действительно похож на святого Николая, только побывавшего в парикмахерской по случаю летнего отдыха: роскошные усы и бородка седые, но не всклокоченные, и волосы не торчат во все стороны. Его глаза поблескивают, на розовых щеках веселые ямочки, нос похож на вишню. Живот не трясется, как пластиковый пакет с желе, но этому водителю можно порекомендовать почаще отказываться от чизбургера в пользу овощного салата.

— Сынок, — спрашивает он, — что не так, что случилось?

На высоком лугу в юго-восточной части «Уголка гармонии», лицом к лицу с Донни, автомехаником, который по ночам кормит двух опоссумов, Уолли и Ванду, у меня выбор: убить или умереть. У меня пистолет, у него револьвер, стрелять придется в упор.

Мысль о голодных опоссумах, ожидающих послеобеденных объедков, которые им уже никто не принесет, и в отчаянии уходящих в лес, мысль о Дениз, жене Донни и поваре блюд быстрого приготовления, которую я, коллега по профессии, превращу во вдову, и другие соображения заставили меня промедлить на роковые пару секунд, которые означали для меня смерть. Потому что лицо Донни вроде бы перекошено от ярости, а его слова — «Гарри Поттер, Леке Лютор, Фидель Кастро, кем бы ты ни был, ты умрешь здесь» — указывают, что в него вселился Хискотт, и я едва не проделываю большую дыру в его груди. Но выражение его лица понять не так-то просто из-за ужасного шрама, и, чувствуя мои колебания, он говорит с отчаянием в голосе:

— Беги. Выбирайся из «Уголка» туда, где он не сможет до тебя добраться. Это не твоя битва. Ради бога, беги!

Хотя сейчас он всего лишь Донни, в любой момент он может оказаться под контролем Хискотта и открыть огонь. Я решаю не тратить время на философскую дискуссию о том, хорошо ли быть сторожем брату моему или сестре моей.

Одной рукой вытираю нос: из него потекло от цветочных паров лосьона после бритья, которым пользовался тот парень в бермудах, превратившего салон внедорожника в лабораторию безумного парфюмера.

Эд, которого раньше звали Аладдином, первый знакомый мне искусственный интеллект. Возможно, если Гарри убьет Хискотта, а я проживу достаточно долго, чтобы увидеть, как будут реализованы все идеи, о которых сейчас можно прочитать в научно-фантастических романах — а дело к этому идет, — у меня таких знакомых будут десятки. И позвольте доложить вам, если все они будут такими же милыми, как Эд, меня это вполне устроит.

Поэтому, сообщив мне ужасную новость — если ФБР узнает, где доктор Хискотт провел эти пять лет, мне и моим близким гарантирован карантин до конца жизни, — Эд предлагает сесть перед одним из компьютеров в комнате, откуда раньше велось наблюдение за сферой. Как только мой зад касается сиденья, компьютер включается, хотя я к нему не прикасалась.

Неужели это чертово правительство посадит мою семью в самую страшную из тюрем? Но Эд говорит, что мой Гарри Поттер, пусть он и душка, не единственный, кто может нам помочь, есть и кто-то еще. Понятное дело, я хочу знать, кто именно.

— Всему свое время, — отвечает Эд.

На компьютерном экране возникает Гарри крупным планом, запечатленный в желтом коридоре, где лежит мумифицированный Орк.

Вернувшись в джип «Гранд Чероки», я больше не чихаю. Возможно, отдушка лосьона после бритья этого парня в бермудах и запах сгоревшей травы каким-то чудесным образом соединились, нейтрализовав друг друга. Но скорее причина в другом: приближается момент, когда я проникну в логово Хискотта, и я так боюсь предстоящей встречи, что мне не до запахов лосьона или сгоревшей травы. Где-то я прочитал, что люди, приговоренные к расстрелу и уже стоящие у стенки, пребывают в таком ужасе, что не замечают пчел, ползающих по лицу и жалящих их. Один парень даже принял укус за выстрел и упал мертвым, тем самым сберег расстрельной команде патроны.

Поскольку я редко что-либо забываю, моя голова набита бесполезной информацией и постоянно связывает одну мелочовку с другой. Иногда я даже боюсь, что такие вот мысли о пчелиных жалах и приговоренных к расстрелу отвлекут меня в какой-нибудь критический момент, и в итоге меня убьют. Но, если не доверять собственному разуму, кому тогда можно доверять?

Я отключаю забор в кабину наружного воздуха, чтобы не надышаться дымом, выезжаю из-под деревьев и по лугу направляюсь на юг. Видимость уменьшается до шестидесяти или семидесяти футов, лишь изредка ветер относит дым, и я вижу всю панораму «Уголка гармонии». Но панорама эта исчезает так же быстро, как появляется.

Хотя мне нужна дымовая завеса, эта гуще, чем я ожидал, и заставляет меня сбросить скорость, при этом я чувствую, что скорость придется сбрасывать еще и еще. Видимость быстро уменьшается до сорока или пятидесяти футов, и если будет уменьшаться и дальше, то я вполне смогу рулить с закрытыми глазами.

Поскольку никаких ориентиров я не вижу, а спидометр джипа расстояние меньше трехсот футов не фиксирует, я полагаюсь на интуицию, когда резко поворачиваю вправо и торможу. Я думаю, что нахожусь лицом к западу, и я думаю, что семь жилых домов ниже того места, где я нахожусь, и чуть севернее, так что я могу объехать их сзади.

Эд будет моим Натти Бампо, следопытом со столь необычным именем из «Последнего из могикан», также известным как Ястребиный глаз. Из своего электронного далека он укажет мне путь сквозь ослепляющие клубы дыма.

Джип «Гранд Чероки» с номерным знаком «КЛЕВЫЙ ЧУВАК» оснащен не только коммуникационной голосовой системой, позволяющей общаться в реальном времени, но джи-пи-эс-навигатором. Карты джи-пи-эс включают все улицы, все дороги, находящиеся в ведении округов и штатов, все федеральные автострады, но, если у вас возникнет желание свернуть с дороги, полагаться вам придется только на себя: дисплей не предупредит об опасностях, которые поджидают вас впереди, а записанный женский голос, деловой, но с налетом эротичности, подсказывающий, куда надо ехать, вдруг неодобрительно смолкнет.

К счастью, у Эда есть мгновенный доступ к последним фотографиям планеты, сделанным со спутника, поэтому он знает до мельчайших подробностей территориальные особенности «Уголка гармонии», а также любого другого места, какое ни назови. Кроме того, он может точно определить местоположение джипа «Гранд Чероки» по опознавательному сигналу, который постоянно передает транспондер. В его голосе никакой эротичности нет, но я успокаиваюсь, и у меня теперь полная уверенность, что он поможет мне в достижении поставленной цели, чему мог помешать слишком уж густой дым.

— На первом этапе продвигайся с малой скоростью, — говорит Эд. — Ты будешь ехать медленно, Одд Томас?

— Да. Да, Эд.

Итак, мы здесь, в глубинах Уиверна, все равно что за тысячу миль от Одди, но стараемся помочь ему всем, чем можем. Мы слышим, что он врезается в дом, как нами и планировалось, но после этого теряем с ним контакт, потому что машина, скорее всего, разбита вдребезги. Эд говорит, что джип по-прежнему передает сигнал, и смартфон — тоже. Эд уверен, что Одди жив и здоров. Ладно, Эд суперумный, но это не означает, что он знает все, он же не Бог и все такое. Как вы можете себе представить, я хочу, чтобы он позвонил по этому телефону и узнал, все ли в порядке с Одди, но Эд говорит, нет, еще рано, надо дать Одди время, чтобы он мог сориентироваться, нельзя отвлекать его в такой критический момент.

Одна из наших трех больших проблем, если тремя все и ограничивается, состоит в том, что пожарники могут услышать грохот, с которым Одди вломился в этот дом. Они могут поспешить туда, увидеть то, чего Хискотт не хотел бы им показывать, и тогда многие из них умрут, прежде чем все закончится. Но Эд держит под контролем все разговоры по рациям, телефонам и мобильникам, которые ведутся между «Уголком гармонии» и окружающим миром и в самом «Уголке», и говорит, что никто ничего не заметил. Сирены, ветер, огонь, общая суета в достаточной степени прикрыли Одди.

Мне не хочется об этом думать, но еще одна наша большая проблема в том, что Хискотт может использовать кого-нибудь из моей семьи, чтобы убить Одди, и Одди придется убить кого-то из моих близких, если на него нападут. В любом случае, если такое случится, я, наверное, умру, а если не умру, что-то умрет во мне, и я уже никогда не буду прежней и не захочу быть.

Если хотите знать, третья проблема, которая сводит нас с ума — или сводит с ума меня, потому что Эд рехнуться не может, — мысли о трех гостях гостиницы для автомобилистов, которых Хискотт за эти годы забрал в свой дом. Этих одиночек никто не искал, и они так и не вышли из дома. Эд думает, что безумный Хискотт мог сделать с ними нечто большее, чем установить контроль за разумом каждого. Он говорит, что после инъекции тех клеток Хискотт стал скорее инопланетянином, чем человеком, и он вполне мог превратить в инопланетян эту троицу. Что-то вроде укуса вампира или что-то менее глупое, чем укус вампира. Эду известно все, что Хикотт и его команда узнали об инопланетянах, поскольку у него есть доступ к этим файлам. Он говорит, что материалы по большей части пугающие. Поэтому, с чем бы ни пришлось столкнуться Одди в этом доме, это не будет близкими контактами третьего рода в изящном изложении Стивена Спилберга.

За последние пять лет я молилась каждый вечер, не пропустила ни одного дня, хотя должна признать, моя мама не огорчилась бы, если бы я перестала молиться годом раньше. Я хочу сказать, молитва об освобождении от Хискотта приводит к ожиданию, что освобождение это близко, а когда она остается без ответа, на душе становится горше и начинаешь думать: а нужно ли это? Я не критикую Бога, если у вас вдруг возникла такая мысль, поскольку никто не знает, почему Бог поступает так или иначе или о чем Он думает, и Бог гораздо умнее любого из нас, даже умнее Эда. Говорят, пути Его неисповедимы, и, безусловно, так оно и есть. Я просто думаю, может быть, молитвы — это человеческая идея, и Господь никогда не просил нас молиться. Да, все правильно, Он хочет, чтобы мы любили Его, и Он хочет, чтобы мы уважали Его, а для этого нам надо жить по правилам и творить хорошие дела. Но Бог — хороший