Мой отец умирал. Он был без сознания, но хрипы, переходящие в протяжный вой, показывали, что он продолжает чувствовать нестерпимую боль. Кровь запеклась на почерневшем лице, делая его пугающим. Каждый стон, извергающийся из этого измученного тела, пронзал моё закалённое сердце, заставляя его сжиматься от сострадания и отчаяния. Как ни был равнодушен, а порою жесток ко мне отец, он был единственным близким мне человеком. Кроме него родных у меня не было. Потерять его означало остаться одному в этом холодном и опасном мире, который не пугал меня, пока я знал, что у меня есть какая-то опора, но теперь представлялся мне грозным и бездушным. В руки каких негодяев попался ловкий вор Джон Блэк, не знаю, но забит он был с жестокостью, изобличающей или редкостное хладнокровие или величайшую ненависть. Миссис Хадсон, впрочем, смотрела на это иначе.

— Всем тяжело живётся, — рассуждала она, покачивая головой. — Нам трудно, но и другим не легче. Как же не рассердиться человеку, у которого Джон Блэк стащил последнее? Если бы твой отец нарвался на одного, большой беды бы не было, потому что в этих бедолагах редко просыпается подобная жестокость, но по всему видать, что у обворованного оказались рядом дружки, а уж они сумели подбодрить друг друга вот до такого.

И она указала на распухшее тело.

— Отец никогда не воровал у тех, кто беден, — возразил я. — Он… Он, как Робин Гуд.

У миссис Хадсон глаза на лоб полезли.