Эллери Квин стоял на платформе райтсвиллского железнодорожного вокзала, заваленный по колено багажом, и думал:

«

Я чувствую себя адмиралом — адмиралом Колумбом

»

. Под карнизом здания вокзала — приземистого сооружения из красного кирпича — на ржавой тележке сидели двое мальчишек в рваных синих комбинезонах. Они болтали грязными ногами, жуя резинку, и без всякого выражения глазели на Эллери. Гравий вокруг вокзала был усеян лошадиным навозом. По одну сторону железнодорожного полотна теснились двухэтажные каркасные домики и маленькие лавчонки — очевидно, с этой стороны находился город, ибо на круто поднимающейся вверх мощенной булыжником улице Квин узрел более высокие сооружения и зад удаляющегося автобуса. На другой стороне находились только гараж, бывший трамвай с надписью

«

Закусочная Фила

»

и кузница с неоновой вывеской. Все остальное вокруг заросло зеленью и выглядело более приятно.

— Местечко вроде бы недурное, — с энтузиазмом пробормотал Эллери, ибо повсюду господствовали приятные глазу зелено-желтые цвета, и небо казалось более голубым, а облака — более белыми, чем виденные им когда-либо раньше. К тому же, похоже, именно на этом месте, где Райтсвиллский вокзал словно напоминал удивленной земле, что сейчас двадцатый век, встречались город и деревня.

Отели

«

Холлис

», «

Апем-Хаус

»

и

«

Келтон

»

не смогли предложить приезжему свободный номер. Казалось, обогнав Квина, в Райтсвилл пришел туристический бум. Последнюю комнату в

«

Холлисе

»

у него из-под носа увел толстяк, на котором едва ли не буквально было написано:

«

Оборонная промышленность

»

. Нисколько не обескураженный, Эллери оставил багаж в

«

Холлисе

»

и не торопясь съел ленч в кафе, читая

«

Райтсвиллский архив

»

, газету, издаваемую и редактируемую Фрэнком Ллойдом. Он постарался запомнить побольше имен, упомянутых в ней в качестве местных знаменитостей, купил две пачки сигарет

«

Пэлл-Мэлл

»

, затем приобрел в киоске план Райтсвилла и зашагал под жарким солнцем через вымощенную красным кирпичом Площадь.

У лошадиной кормушки в центре Площади Эллери Квин задержался, чтобы полюбоваться Райтом — основателем города. Вероятно, некогда основатель был бронзовым, но теперь стоял покрытый мхом, а каменной кормушкой, на которой он возвышался, очевидно, не пользовались годами. Типичный для янки нос покрывал засохший птичий помет. Текст на табличке гласил, что Джезрил Райт основал Райтсвилл в 1701 году от Рождества Христова, на месте бывшего индейского поселения, вспахал землю, построил ферму и стал процветать. Целомудренно чистые окна Райтсвиллского национального банка, возглавляемого президентом Джоном Ф. Райтом, улыбались Эллери Квину с другой стороны площади, и он улыбнулся им в ответ:

Затем обошел круглую площадь, заглянув в магазин мужской одежды Сола Гауди, универмаг

Когда Эллери вошел в офис Петтигру, Дж. С. дремал, положив ноги в солидного размера ботинках на стол. Он только что вернулся с еженедельного ленча, устраиваемого Торговой палатой в

«

Апем-Хаус

»

, и его желудок был набит жареным цыпленком мамаши Апем. Квин разбудил его и представился:

— Моя фамилия Смит. Я только что прибыл в Райтсвилл и подыскиваю небольшой меблированный дом с ежемесячной оплатой.

— Рад познакомиться, мистер Смит, — отозвался Дж. С., влезая в габардиновый

«

офисный

»

пиджак. — Ужасно жарко! Меблированный дом? Сразу видно, что вы не местный. В Райтсвилле нет меблированных домов, мистер Смит.

— Тогда, возможно, меблированную квартиру…

— То же самое. — Дж. С. зевнул. — Прошу прощения. Становится все жарче, не так ли?

— Я передам мистеру Джону, что вы пришли, — фыркнула Луди и отошла, гордо шествуя в своем фартуке с торчащими в разные стороны, как на голландском капоре, краями.

— Очевидно, Луди знает, что мы приехали договариваться об аренде Несчастливого дома, — усмехнулся мистер Петтигру.

— Почему это заставляет ее смотреть на меня так, словно я нацистский гауляйтер?

[5]

 — поинтересовался Эллери.

— Очевидно, Луди считает неподобающим для семейства Райт сдавать дома в аренду. Иногда я не знаю, кто больше гордится семейным именем — Луди или Герми!

Эллери осмотрелся вокруг, отметив старинную мебель красного дерева, красивый камин из итальянского мрамора и по меньшей мере две недурные картины маслом. Дж. С. обратил внимание на его интерес.

Мистер Эллери

«

Смит

»

произвел сенсацию среди haut monde

[6]

на Холме и местных интеллектуалок: мисс Эйкин — библиотекарши, изучающей греческий; миссис Холмс, преподающей литературу в райтсвиллской средней школе, и, конечно, Эмелин Дюпре, которую непочтительные жители города именовали

«

городской плакальщицей

»

и которой, тем не менее, завидовали и молодые и старые, ибо на ее долю выпало чудесное везение стать его соседкой. Дом Эми Дюпре находился по другую сторону от дома Эллери. Автомобильное движение по Хилл-Драйв неожиданно и резко возросло. Интерес был настолько всеобъемлющим, что Эллери не удивило бы, если бы Райтсвиллская автобусная компания организовала экскурсионный маршрут к его дому. Затем посыпались приглашения на чай, обед, ленч, а Эмелин Дюпре пригласила его даже на завтрак,

«

дабы мы могли говорить об искусстве в атмосфере утренней свежести, когда роса еще не исчезнет с травы

»

. Бен Данциг, владелец книжного магазина-библиотеки в Хай-Виллидж, торговавший заодно и канцтоварами, говорил, что у него еще никогда не покупали дорогую писчую бумагу в таком количестве.

Поэтому Эллери начал с нетерпением ожидать утренних часов, когда Пэт заходила за ним в пуловере и слаксах и увозила его на экскурсии по округу в своем автомобиле с откидным верхом. Она знала абсолютно всех в Райтсвилле и в поселке Слоукем и знакомила Эллери с людьми по фамилии О'Халлеран, Жимбрунский, Джонсон, Даулинг, Голдбергер, Венути, Жакар, Владислаус и Бродбек — машинистами, слесарями, конвейерными рабочими, фермерами, лавочниками, наемными работниками, белыми, черными и коричневыми, с детьми разного возраста и разной степени чистоты. Благодаря широчайшему кругу знакомств мисс Райт записная книжка мистера Квина вскоре наполнилась забавными жаргонными словечками, информацией об обедах на двоих, ссорах, происходивших субботними вечерами на 16-м шоссе, танцах, джазовых конкурсах, полуденных фабричных гудках, обилии дыма, смеха и толчее — короче говоря, об американском колорите в райтсвиллском издании.

— Не знаю, что бы я делал без вас, — признался Эллери однажды утром, когда они возвращались из Лоу-Виллидж. — А ведь на первый взгляд вы кажетесь девушкой, чье место скорее в загородном клубе или церковной общине.

— Я и там состою, — усмехнулась Пэт. — Но, кроме того, я изучала в колледже социологию — в июне получила степень — и, по-видимому, просто не могу удержаться от того, чтобы не практиковаться на беспомощном населении. Если война продолжится…

— Молочный фонд? — осведомился Эллери. — Или что-то в этом роде?

Гэбби Уоррум, беззубый начальник железнодорожной станции, видел, как Джим Хейт сходил с поезда, и рассказал об этом Эмелин Дюпре. К тому времени, как Эд Хотчкис высадил Джима у

«

Апем-Хаус

»

, где мамаша Апем в память о старых временах ухитрилась выкроить для него койку, Эми Дюпре успела обзвонить почти всех в городе, кроме отправившихся на пикник в сосновую рощу и плававших по Слоукемскому озеру.

Как выяснил Квин, шатаясь в понедельник по городу и держа ушки на макушке, мнения разделились. Дж. С. Петтигру, Дональд Маккензи и прочие представители городской элиты, половина из которых состояла в загородном клубе, а другая половина занималась торговлей, считали, что Джима Хейта следует посадить в поезд и отправить туда, откуда он прибыл. Дамы категорически возражали, заявляя, что Джим — славный молодой человек, а в том, что произошло между ним и Норой Райт три года назад, наверняка виноват не он!

Фрэнк Ллойд исчез. Финни Бейкер сказал, что его босс охотится в горах Махогани.

— Забавно, что Фрэнк Ллойд отправился на охоту на следующее утро после возвращения Джима Хейта в Райтсвилл, — презрительно фыркнула Эмелин Дюпре. — Конечно, этот пустозвон просто сбежал! — Эми была разочарована тем, что Фрэнк не взял одно из охотничьих ружей и не отправился выслеживать Джима на улицах Райтсвилла, как Виргинец в романе Оуэна Уистера

[11]

(воплощенный на киноэкране Гэри Купером

[12]

).

Старый пьяница Эндерсон, проблема всего города, обнаруженный Квином в Лоу-Виллидж в понедельник в полдень лежащим на каменном пьедестале памятника павшим на мировой войне, поскреб давно небритую щетину и заявил:

— Джим собирается убить Нору!

Эллери поставил книгу на полку.

— Чепуха, — отозвался он, стоя спиной к Пэт.

— Вы же сами видели письма! Вы прочли их!

Квин вздохнул. Они спустились в темноту — его рука обнимала девушку за талию. В небе по-прежнему светила луна и холодно мерцали звезды. Пэт вздрогнула, и Эллери сильнее прижал ее к себе. Они пересекли залитую серебристым сиянием лужайку и остановились под самым высоким вязом.

«

Мисс Розмэри Хейт, — писала Глэдис Хеммингуорт в колонке светских новостей

«

Райтсвиллского архива

»

, — была шикарно одета в дорожный костюм из натуральной французской замши с подходящим по тону жилетом, ослепительный жакет из меха платиновой лисы, отороченную лисьим мехом зеленую шляпу. Наряд дополняли зеленые замшевые туфли и такая же сумочка…

»

Чисто случайно Эллери Квин отправился в то утро на прогулку к райтсвиллскому вокзалу. Поэтому он видел Розмэри Хейт, сошедшую с поезда во главе целой группы носильщиков с ее багажом и на момент остановившуюся в эффектной позе на солнце, словно киноактриса. Эллери видел, как она подошла к Джиму, поцеловала его, а потом повернулась к Норе и обняла ее, подставив щеку для поцелуя. Обе женщины болтали и смеялись, покуда Джим и носильщики тащили вещи гостьи к автомобилю Джима. Внимательный взгляд мистера Квина омрачился.

Вечером в доме Норы ему представилась возможность проверить свои впечатления. Он пришел к выводу, что Розмэри Хейт отнюдь не провинциальная девица, отправившаяся в увлекательную поездку, а столичная штучка, нахальная и скучающая, но пытающаяся скрыть и то и другое. К тому же она была угрожающе привлекательна. Герми, Пэт и Нора невзлюбили ее с первого взгляда — Эллери понял это по преувеличенной вежливости, которую они проявляли по отношению к ней. Что касается Джона Ф., то он вел себя галантно и очаровательно. Герми упрекала его взглядом. Эллери провел беспокойную ночь, пытаясь объединить мисс Розмэри Хейт с более сложной загадкой, но потерпел неудачу.

Эти дни Джим был занят в банке, с облегчением, как казалось Эллери, предоставив Норе развлекать его сестру. Нора послушно катала Розмэри в автомобиле по городу и окрестностям, показывая ей достопримечательности. Но поддерживать иллюзию гостеприимной хозяйки Норе было нелегко. Пэт поведала Эллери, что Розмэри демонстрирует крайнее высокомерие и спрашивает:

«

Как вы можете быть счастливы в таком унылом месте, миссис X.?

»

На следующее утро Эллери Квин постучал в дверь дома Норы незадолго до восьми. Глаза Норы были опухшими.

— Спасибо за… вчерашнее. Вы уложили Джима в кровать, пока я вела себя так глупо…

— Чепуха, — весело отозвался Эллери. — Со времен Евы не было жены, которой бы не казалось, что мир рушится, когда муженек впервые вернулся домой выпивши. Где заблудший супруг?

— Бреется наверху. — Рука Норы дрожала, когда она возилась с тостером на столе.

— Могу я подняться? Мне бы не хотелось смущать вашу золовку, рыская по спальному этажу в такой час…

Выпал первый снег. Дыхание в долинах отдавало паром. Герми собирала корзины с подарками для бедных фермеров. На холмах уже мелькали лыжники, а мальчишки с нетерпением ожидали, когда замерзнут пруды. Нора и Джим оставались загадкой. Нора поправилась после

«

недомогания

»

в День благодарения — она стала чуть более худой, бледной и нервной, но держала себя в руках. Правда, иногда казалась испуганной и категорически отказывалась с кем-либо обсуждать свои проблемы.

— Что не так, Нора? — допытывалась ее мать. — Ты должна сказать мне…

— Ничего. У нас все в порядке.

— Но Джим пьет, дорогая. Об этом знает весь город, — стонала Герми. — Это становится национальным позором! И вы с ним постоянно ссоритесь…

Нора сжимала маленькие губы.

После сочельника Нора провела в постели четыре дня. Но 29 декабря появилась свежей и бодрой, даже чересчур. Она сообщила, что больше не собирается киснуть, как старуха, извинилась, что испортила семейное Рождество, и объявила, что намерена компенсировать это, пригласив всех на новогоднюю вечеринку. При этих словах даже Джим улыбнулся и неуклюже ее поцеловал. Пэт со вздохом отвернулась, но Нора ответила на поцелуй мужа, и впервые за многие недели они смотрели друг на друга прежним влюбленным взглядом.

Герми и Джон Ф. были несказанно рады внезапному улучшению настроения дочери.

— Отличная идея, Нора! — воскликнула Герми. — Только планируй все сама. Я и пальцем не пошевелю. Если, конечно, ты не захочешь…

— Нет, — улыбнулась Нора. — Это моя вечеринка, и я буду командовать. О, дорогая, — она обняла Пэт, — ты была таким ангелом, а я вела очень скверно — швыряла в тебя чем-то! Ты сможешь меня простить?

— Дурочка! — мрачно отозвалась Пэт. — Я все тебе прощу, если только ты будешь такой, как сейчас.

Холм все еще праздновал, когда шеф Дейкин выпрыгнул из своего драндулета и побежал по влажным плиткам дорожки к дому Хейтов под звездами 1941 года. В доме Эмелин Дюпре было темно, как и в доме старого Эймоса Блуфилда, где на оконных шторах еще чернели траурные ленты. Но во всех остальных домах — Ливингстонов, Ф. Генри Миникина, доктора Эмиля Поффенбергера, Грэнджонов и прочих — было светло и слышались веселые крики.

Шеф Дейкин кивнул — это было к лучшему. Никто не заметил, что у соседей что-то не так. Дейкин был худощавым суетливым сельским жителем с тусклыми светлыми глазами, разделенными типичным носом янки. Он походил на старую водяную черепаху, если не считать его рта — рта истинного поэта. Но в Райтсвилле никто этого не замечал, кроме Патриции Райт и, возможно, миссис Дейкин, для которой в шефе полиции сочетались лучшие черты Авраама Линкольна и Господа Бога. Страстный баритон Дейкина возглавлял по воскресеньям хор Первой конгрегационалистской церкви

[34]

на Уэст-Ливси-стрит в Хай-Виллидж. Будучи весьма умеренным и женатым человеком, шеф, усмехаясь, говорил, что ему больше ничего не нужно, кроме пения. Телефонный звонок прокурора Брэдфорда оторвал его как раз от новогоднего домашнего концерта.

— Яд? — переспросил Дейкин у Картера Брэдфорда, стоя над телом Розмэри Хейт. — А я-то думал, ребята слишком весело справляли Новый год. Что это за яд, док?

— Мышьяк, — пояснил доктор Уиллоби. — Какое-то соединение — точнее пока не могу сказать.

— Крысиный яд, а? — Шеф задумчиво добавил: — Это ставит нашего прокурора в неловкое положение — верно, Карт?

Сначала Райтсвилл мог говорить только о самом факте. Правда, о факте восхитительном. Труп в доме Райтов! Высокомерного, заносчивого первого семейства города! Отравление! Кто бы мог подумать? И так скоро после свадьбы!

Женщина… Кто она? Сестра Джима Хейта — Розали… Розмари… Нет, Розмэри. Собственно говоря, какая разница? Все равно она мертва.

«

Я видела ее однажды и сразу почувствовала в ней что-то неприятное. Только на днях я говорила мужу…

»

Выходит, это убийство. Женщина, свалившаяся бог знает откуда, проглотила порцию яда в коктейле

«

Манхэттен

»

, который предназначался для Норы Райт. Так сказано в газете Фрэнка Ллойда…

«

Фрэнк был там… Пьяная вечеринка… Она свалилась замертво с пеной у рта… Ш-ш, здесь дети!.. Уверена, что Фрэнк Ллойд рассказал не все… В конце концов,

«

Архив

»

— семейная газета!

»

Хилл-Драйв, 460 — Несчастливый дом…

«

Помните статью в

«

Архиве

»

три года назад? Сначала Джим Хейт сбежал с собственной свадьбы, поставив Нору Райт в глупое положение, — а дом для них уже построили и меблировали! Потом человек, собиравшийся его купить, умер на месте! Я бы не переступила порог этого проклятого дома за все деньги в сейфах Джона Ф.!

»

Несколько дней Райтсвилл был не в состоянии говорить ни о чем другом.

Коронер Сейлемсон нервничал из-за этой истории. Публика в числе более трех парализовывала его голосовые связки, а, согласно райтсвиллским летописям, единственный случай, когда коронер открыл рот на городском собрании не только для дыхания, — он страдал астмой, — произошел в том году, когда Дж. С. Петтигру встал и осведомился, почему должность коронера до сих пор не упразднена, ибо за девять лет пребывания в ней Чик Сейлемсон ни разу не смог оправдать свое жалованье в силу отсутствия трупов. Все, что коронер смог, заикаясь, произнести в ответ на эту тираду, было:

«

Но предположим…

»

И теперь, наконец, труп появился.

Но труп означал дознание, а дознание означало, что коронеру придется председательствовать в зале судьи Мартина (позаимствованном для такого случая у округа) и говорить перед сотнями блестящих глаз жителей Райтсвилла — не упоминая уже о глазах шефа Дейкина, прокурора Брэдфорда, окружного шерифа Гилфанта и еще бог знает кого. А хуже всего было непременное присутствие Джона Ф. Райта, бывшего домашним божеством коронера. Мысль о том, что обладатель этого священного имени связан с убийством, вызывала дрожь в его коленях.

Поэтому, когда коронер Сейлемсон вяло постукивал молоточком в переполненном зале суда, призывая к порядку, он выглядел жалким, нервным и отчаявшимся человеком. В процессе выбора присяжных все три качества прогрессировали, покуда отчаяние не одержало верх над двумя остальными, и он не понял, что должен сделать для сведения к минимуму тяжкого испытания и спасения чести имени Райтов.

Сказать, что старый коронер саботировал показания намеренно, было бы несправедливым по отношению к лучшему метателю подков во всем округе Райт. Просто коронер был изначально убежден, что никто, обладающий фамилией Райт или связанный с кем-либо, носящим эту фамилию, не может иметь ни малейшего пятнышка на совести. Следовательно, все это либо было какой-то чудовищной ошибкой, либо бедная женщина покончила с собой… Одни свидетельства коронер требовал не учитывать, другие именовал всего лишь предположениями, и в результате, к негодованию Дейкина, облегчению Райтов, а более всего к разочарованию всего Райтсвилла, сбитые с толку присяжные после нескольких дней жарких дебатов и стука коронерского молоточка вынесли безобидный вердикт о

Шеф Дейкин и Картер Брэдфорд немедленно удалились в кабинет прокурора для дальнейшего обсуждения, благодарные Райты поспешили домой, а коронер Сейлемсон вернулся в свой фамильный двенадцатикомнатный особняк на разъезде, дрожащей рукой запер дверь и выпил бутылку старого вина из крыжовника, оставшегося после свадьбы его племянницы-сироты Эффи с сыном старика Симпсона Зэкарайей в 1934 году.

Деятельность Эллери Квина в течение января в основном имела характер хождения по кругу. Ибо, какой бы прямой линии он ни придерживался, в итоге неизбежно оказывался в стартовом пункте и, более того, осознавал, что шеф Дейкин и прокурор Брэдфорд незаметно прошли этим маршрутом раньше его. Эллери не говорил Пэт о том, какую паутину плетет их тайное расследование. Было незачем расстраивать ее еще сильнее.

Пресса тоже не дремала. Очевидно, какие-то ядовитые всплески одной из передовиц Фрэнка Ллойда долетели до Чикаго, ибо в начале января, вскоре после похорон Розмэри Хейт, броско одетая женщина с талией тридцать восьмого размера, едва тронутыми сединой волосами и утомленными глазами сошла с дневного экспресса и велела Эду Хотчкису везти ее прямиком к дому 460 по Хилл-Драйв. На следующий день читатели двухсот пятидесяти девяти крупных газет Соединенных Штатов узнали, что добрая старая Роберта Робертс снова сражается за любовь.

Начальный абзац

«

Колонки Роберты

»

гласил:

«

Сегодня в маленьком американском городке Райтсвилл разыгрывается невероятная романтическая трагедия, где главные роли исполняют Мужчина и Женщина, а весь город — роль злодея

»

.

Все сразу поняли, что Роберта почуяла нечто аппетитное. Редакторы тут же затребовали последние номера

«

Райтсвиллского архива

»

. К концу января двенадцать ведущих репортеров прибыли в город узнать, что такого раскопала Бобби Роберте. Фрэнк Ллойд не отказывался сотрудничать, и благодаря первым же переданным по телеграфу отчетам имя Джима Хейта появилось на передних полосах всех американских газет.

Учитывая, что Нора была прикована к кровати в результате отравления мышьяком, что друзья отвернулись от Джона Ф. и перепоручили свои дела трастовой компании Хэллама Лака, что дамы тыкали пальцем в Гермиону, что Пэт почти не отходила от постели Норы и даже Лола отказалась от добровольной изоляции, можно было только удивляться тому, как отважно Райты притворялись даже друг перед другом, будто в их семье не случилось ничего из ряда вон выходящего. Никто не характеризовал состояние Норы иначе как

«

болезнь

»

, словно она страдала от ларингита или какого-то таинственного, но вполне закономерного женского недомогания. Джон Ф. обсуждал дела за своим письменным столом в своей обычной суховатой манере, объясняя более редкое присутствие на совете директоров занятостью, а отсутствие на еженедельных ленчах торговой палаты у мамаши Апем — расстройством пищеварения. Что касается Джима, то его не упоминали вовсе.

Но Герми после первых эмоциональных бурь начала смолить корабельный корпус и латать паруса. Никому не удастся выжить ее из города. И она с мрачной решимостью снова начала пользоваться телефоном. Когда женский клуб задумал процедуру импичмента, мадам президент удивила всех, появившись там в своем лучшем зимнем костюме и ведя себя так, словно ничего не происходит. Импичмент все равно состоялся, но только после того, как у многих леди запылали уши под бичом презрения Герми. Дома она снова взяла на себя прежнюю инициативу, а Луди, от которой, казалось, можно было ожидать недовольства, испытывала явное облегчение. К началу февраля обстановка стала выглядеть настолько нормальной, что Лола вернулась в свою келью в Лоу-Виллидж, а Пэт, когда Норе стало лучше, взяла на себя обязанность готовить Джиму еду и убирать в его доме.

В четверг, 13 февраля, доктор Уиллоби сказал, что Нора может встать с кровати. В доме было много радости. Луди испекла огромный пирог с лимоном и меренгами — Норин любимый; Джон Ф. рано вернулся из банка с охапкой роз

«

Американская красотка

»

(где ему удалось раздобыть их среди зимы в Райтсвилле, он отказался сообщить); Пэт вымыла голову и сделала маникюр, негодуя при этом:

— Может быть, Джим вышел прогуляться или еще за чем-нибудь? — предположила Пэт.

— Уверена, что так оно и есть, — поддержала ее Герми, занимаясь волосами Норы. Она не упомянула, что только что видела серое лицо Джима, прижатое к оконному стеклу его спальни.

«М-ру Борису Коннелу

Синдикат «Новости и сенсации»

Здание «Пресс ассосиэйшн»

Чикаго, Иллинойс

Когда следующим утром Пэт постучала в дверь комнаты Эллери, он увидел, что она одета для улицы.

— Нора хочет вас видеть. — Пэт с любопытством окинула взглядом комнату. Луди уже убирала ее, но она снова выглядела захламленной, как будто Эллери некоторое время усердно работал.

— Сейчас иду. — Эллери Квин казался усталым. На его столе лежали бумаги, испещренные карандашными каракулями; в пишущую машинку вставлен чистый лист. Эллери накинул чехол на машинку, спрятал бумаги в ящик стола, запер его, сунул ключ в карман и надел пиджак.

— Работаете? — спросила Пэт.

— Ну… понемногу. Прошу, мисс Райт. — Квин вышел следом за ней в коридор и запер дверь.

«

Аве, Цезарь!

»

озаглавила Роберта Робертс свою колонку в газете от 15 марта.

«

Тот, которого будут судить и могут приговорить к смерти, обнаруживает, что против него даже сама судьба. Суд над Джимом Хейтом начинается в Мартовские иды

[46]

под председательством судьи Лайзендера Ньюболда в здании суда округа Райт. Это случайно или намеренно? Глас народа яростно вопиет, а в более холодных головах создается впечатление, что судебный процесс по делу об убийстве Розмэри Хейт и попытке убийства Норы Райт-Хейт собираются превратить в зрелище на потеху толпе

»

.

Все подтверждало это мнение. С самого начала в городе слышался ропот, от которого кровь стыла в жилах. Шеф полиции Дейкин потихоньку признался назойливым репортерам, что испытывает

«

огромное облегчение

»

из-за того, что заключенного не понадобится везти по улицам города, поскольку окружная тюрьма и окружной суд расположены в одном здании. Люди пребывали в такой ярости, что можно было подумать, будто их ненависть к предполагаемому отравителю вдохновлена фанатичной преданностью семейству Райт. Но к Райтам они испытывали те же чувства. Дейкину пришлось поручить двум детективам сопровождать семью в здание суда и домой. Но, несмотря на это, мальчишки швыряли в них камни, шины их автомобилей оказывались таинственным образом исполосованными, а на корпусе появлялись бранные слова. Только за один день нервный почтальон Бейли доставил им семь анонимных писем с угрозами. Джон Ф. молча передал их в офис Дейкина. Патрульный Брейди задержал старого пьянчугу Эндерсона, который стоял посреди лужайки Райтов, обращаясь к безответному дому с монологом Марка Антония

[47]

из первой сцены третьего акта

«

Юлия Цезаря

»

.

[48]

Чарли Брейди спешно доставил мистера Эндерсона в участок, покуда тот продолжал вопить:

«

Прости меня, о прах кровоточащий, что кроток я и ласков с… ик… палачами!

»

[49]

Герми и Джон Ф. выглядели удрученными. В суде вся семья сидела рядом,

«

единой фалангой

»

, с неподвижными шеями и бледными лицами. Лишь иногда Герми демонстративно улыбалась, глядя в сторону Джима Хейта, а потом поворачивалась к переполненному залу и вскидывала голову, словно говоря:

Было много недовольства по поводу того, что обвинение представляет Картер Брэдфорд. Фрэнк Ллойд в ехидной передовице выразил

До понедельника оставался целый уик-энд. На субботний вечер Нора пригласила Роберту Робертс и судью Илая Мартина к обеду, чтобы

«

все обсудить с семьей

»

. Гермиона хотела, чтобы Нора не вставала с кровати из-за ее

«

положения

»

, но Нора возразила:

— Мама, мне гораздо полезнее двигаться, чем лежать!

Поэтому Герми благоразумно предпочла не настаивать.

Нора начала заметно толстеть в талии, ее щеки внезапно стали одутловатыми, и она ходила по дому так, словно ноги у нее были налиты свинцом. Когда обеспокоенная Гермиона обратилась к доктору Уиллоби, тот ответил:

— Нора в настолько хорошем состоянии, Герми, насколько мы могли ожидать.

— Я тоже получила, — шепнула Лола Эллери Квину в понедельник утром в зале суда.

— Что вы получили?

— Вызов дать свидетельские показания в пользу любимого народа.

— Странно, — пробормотал Квин.

— Этот щенок прячет что-то в рукаве, — заявил судья Мартин. — А что здесь делает Дж. С.?

Покуда Эллери Квин вставал со стула, шел через зал суда, приносил присягу и занимал место свидетеля, его мысли отнюдь не были заняты предстоящими вопросами прокурора Брэдфорда и его ответами на них. Эллери практически не сомневался в том, что спросит Брэдфорд, и был твердо уверен в том, как на них ответит он. Благодаря запоздалым воспоминаниям Фрэнка Ллойда Брэдфорд знал или догадывался, какую роль в ту роковую ночь играл таинственный мистер

«

Смит

»

. Поэтому один вопрос будет приводить к другому, подозрение перейдет в уверенность, и вся история непременно выйдет наружу. Эллери никогда не приходило в голову, что он может откровенно лгать. Не потому, что он был святым, моралистом или опасался последствий, а потому, что весь его опыт был связан с поисками правды, и он знал, что, если убийство может остаться нераскрытым, правда рано или поздно станет известна. Следовательно, куда практичнее говорить правду, чем лгать. Кроме того, люди ожидают, что вы будете лгать в суде, и в этом ваше немалое преимущество, если только вы достаточно умны, чтобы им воспользоваться.

Нет, ум мистера Квина был озабочен другим вопросом: как обернуть правду, выглядевшую гибельной для Джима Хейта, ему на пользу? Это стало бы метким ударом, которому придала бы силу неожиданность, ибо молодой Брэдфорд никак не может предвидеть то, что сам Эллери, уже сидящий на свидетельском месте, еще не смог изобрести.

Поэтому мистер Квин не напрягал мозг, а потихоньку исследовал его самые потайные уголки в поисках намека или ключа к тому пути, которым нужно следовать.

Покуда Эллери отвечал на первые рутинные вопросы о его имени, роде занятий, связях с семьей Райт и тому подобном, поведение Картера Брэдфорда подсказало ему еще одну мысль. Слова Брэдфорда были сдержанными и беспристрастными, но в его тоне слышалась горечь. Карт не забывал, что этот худощавый человек со спокойным взглядом, находящийся сейчас в его власти, автор не только книг, но и, в некотором роде, любовных неприятностей мистера Брэдфорда. Образ Пэтти незримо присутствовал между ними, и мистер Квин с удовлетворением отметил это как свое очередное преимущество над прокурором. Ибо образ этот слепил глаза и омрачал вполне респектабельный интеллект молодого мистера Брэдфорда. Запомнив упомянутое преимущество, мистер Квин вновь сосредоточился на стратегических проблемах, вполуха слушая задаваемые ему вопросы.

Внезапно Эллери понял, как заставить правду работать на Джима Хейта! С трудом сдержав усмешку, он откинулся назад и сосредоточил все внимание на прокуроре. Первый же вопрос по существу убедил его, что Брэдфорд, высунув язык, бежит по горячему следу.

К следующему утру произошло несколько изменений. Внимание Райтсвилла временно переключилось с Джима Хейта на Эллери Смита. Газета Фрэнка Ллойда извещала о сенсационных фактах в показаниях мистера Смита, а в редакционной статье говорилось следующее:

«

Бомба, содержавшаяся во вчерашних показаниях мистера Смита, оказалась хлопушкой. Предъявить этому человеку обвинение не представляется возможным. У Смита начисто отсутствует мотив. До приезда в Райтсвилл в прошлом августе он не знал ни Нору, ни Джеймса Хейта, ни вообще кого-либо из Райтов. Он практически не контактировал с миссис Хейт, а тем более с Розмэри Хейт. Какова бы ни была причина его вчерашней донкихотской выходки — а прокурор Брэдфорд заслуживает порицания за обращение с этим свидетелем, который явно заманил его в ловушку, — она не значит ровным счетом ничего. Даже если Смит был единственным, кто, помимо Джима Хейта, мог отравить роковой коктейль в канун Нового года, он никак не мог быть уверен, что его выпьет именно Нора Райт, в отличие от Джима Хейта, который сам передал ей бокал. Смит не мог написать три письма, которые, безусловно, написаны почерком Джеймса Хейта. Райтсвилл и присяжные могут лишь прийти к выводу, что случившееся вчера было либо отчаянным жестом дружбы со стороны Смита, либо циничной выходкой с целью попасть в газету со стороны писателя, использующего Райтсвилл в качестве подопытной морской свинки

»

.

Снова вызвав Эллери следующим утром на место свидетеля, Брэдфорд первым делом сказал ему:

— Я передаю вам официальный протокол ваших вчерашних показаний. Пожалуйста, начните читать вслух.

— Мы примем то, — сказал старый Илай Мартин мистеру Квину в зале суда в понедельник утром, когда они ждали выхода судьи из его кабинета, — что пошлет нам Бог.

— Что вы имеете в виду? — спросил Эллери.

— То, — вздохнул юрист, — что, если не вмешается Провидение, зятю моего друга конец. Если то, что я делаю, можно назвать защитой, помоги Бог всем искателям справедливости!

— В юридических вопросах я абсолютный невежда. Но у вас, безусловно, есть какие-то аргументы в защиту обвиняемого?

— Какие-то — да. — Старый джентльмен мрачно покосился на Джима Хейта, который сидел поблизости, уронив голову на грудь. — Никогда в жизни у меня не было такого дела! — взорвался он. — Никто ничего мне не сообщает — ни подзащитный, ни эта Робертс, ни семья… Даже эта соплячка Патриция не желает говорить со мной!

Заезжая пресса покинула город, обещая вернуться к новому процессу, но Райтсвилл никуда не делся, продолжая сплетничать, покуда не зазвенело в ушах даже у статуэтки Будды на комоде Пэт.

По какой-то странной причуде Уильям Кетчем стал городским героем.

«

Ребята

»

останавливали его на углах улиц, чтобы похлопать по спине; он продал пять страховых полисов, которые уже отчаялся сбыть с рук, и, вновь обретя уверенность, поведал некоторые

«

подробности

»

своего времяпрепровождения в компании мисс Патриции Райт вечерами, о которых шла речь на суде. Когда упомянутые подробности достигли ушей Пэт благодаря Кармел Петтигру (которая снова стала звонить

«

лучшей подруге

»

), она отправилась в страховую контору мистера Кетчема в Блуфилд-блок, схватила его за воротник левой рукой, а правой отвесила ему пять звонких пощечин, оставивших следы на рыхлой белой плоти.

— Почему именно пять? — осведомился Эллери Квин, сопровождавший мисс Райт в эту экспедицию и с восторгом наблюдавший, как она счищает пятна со своей репутации.

Мисс Райт покраснела.

— Не важно, — сердито отозвалась она. — Это было точное… воздаяние хвастливому и лживому ублюдку!