Из-за своей заурядности здание было практически невидимым. В нем могла помешаться большая средняя школа или, к примеру, региональное представительство налоговой службы. Неуклюжее строение из желтого кирпича — четыре этажа вокруг внутреннего дворика — ничем не отличалось от других таких же, воздвигнутых в пятидесятые и шестидесятые годы. Случайный прохожий никогда бы не взглянул на него еще раз.

Только вот случайные люди здесь не ходили. Их просто не было на этом закрытом острове в шести милях от побережья штата Вирджиния. Официально остров являлся частью Системы национальных заповедников США, и те, кто проявлял к нему интерес, узнавали, что ввиду особой чувствительности здешней экоструктуры посетители на Пэрриш-Айленд не допускаются. И действительно, часть острова с подветренной стороны служила средой обитания орликов и крохалей: охотников и их жертв, одинаково оказавшихся под угрозой истребления со стороны самого опасного хищника, человека. А вот в центральной его части, на участке площадью пятнадцать акров, среди ухоженных лужаек и холмиков расположилось совершенно невинное с виду учреждение.

Катера, подходившие к острову Пэрриш три раза в день, имели на борту опознавательный знак СНЗ, и люди, высаживавшиеся с них на берег, издалека ничем не отличались от обычных лесников и егерей. Если же к острову пыталось пристать сбившееся с пути или неисправное рыболовецкое судно, его встречали одетые в хаки мужчины с вежливыми улыбками и холодными взглядами. Вот почему никто из посторонних не мог увидеть четыре сторожевые башни и окружавший странное учреждение электрифицированный забор и задаться вопросом: а зачем это нужно?

Те, кто содержался в непримечательной во всех отношениях психиатрической лечебнице на Пэрриш-Айленде, нуждались в защите и изоляции от мира даже больше, чем зверюшки и птицы, поскольку опасность, угрожавшая им, таилась в них же самих, в их расстроенном сознании и неуравновешенной психике. Лишь несколько человек в правительстве знали о существовании заведения, предназначенного, как логично предположить, для пациентов, обладающих в высшей степени секретной информацией. Вполне естественно, что безумцев, чей мозг хранит государственные тайны, необходимо содержать в особо охраняемом месте. На Пэрриш-Айленде все потенциальные риски были сведены к минимуму. Весь персонал, как медицинский, так и обслуживающий, проходил тщательную проверку, а круглосуточное видео— и аудионаблюдение давало дополнительную гарантию от нарушения режима повышенной секретности. Мало того, как дополнительная мера безопасности в лечебнице действовала система ротации медицинских кадров: дабы избежать появления и развития личных, основанных на взаимной симпатии или чем-то еще контактов, штатные сотрудники менялись через каждые три месяца. Согласно требованиям внутреннего распорядка за каждым пациентом был закреплен определенный номер, заменявший ему имя.

Если же — что случалось весьма редко — среди пациентов появлялся такой, кто в силу природы психического расстройства или особого характера скрытых в его мозгу сведений требовал к себе особенного внимания, то его отделяли от других и помещали в изолированную палату. В западном крыле четвертого этажа обитал один такой пациент. № 5312.

Лэнгли, Вирджиния

Даже отдав службе три десятка лет, Клейтон Кастон не пропускал мимо внимания некоторые детали комплекса Центрального разведывательного управления, такие, например, как скульптуру под названием Криптос, представляющую собой S-образный перфорированный буквами медный экран, плод сотрудничества одного скульптора и некоего шифровальщика Управления. Или барельеф Аллена Даллеса на северной стене с вырезанными под ним словами: «Его памятник вокруг нас». Не все, однако, добавления более позднего времени были столь же приятны. К старому или, как его называли, «оригинальному», комплексу добавился завершенный в 1991-м новый, состоящий из нескольких шестиэтажных офисных зданий. Чтобы попасть в вестибюль нового комплекса, нужно было пройти через четвертый этаж, что само по себе нарушало естественный порядок вещей и, на его взгляд, не служило доброй рекомендацией.

Кабинет Кастона находился, само собой, в старом здании, но вовсе не в той его части, которая могла похвастать яркими, эффектными окнами. Спрятанный где-то в глубине офис, более напоминающий хозяйственное помещение для хранения копировальных аппаратов и прочей канцелярской чепухи, вообще не имел окон. Прекрасное место для того, кто не желает, чтобы его беспокоили, но, к сожалению, такое преимущество понятно не каждому. Даже ветераны Управления склонялись к тому, чтобы считать Кастона жертвой внутренней ссылки. Они смотрели на него и видели посредственность, невзрачного бюрократа лет пятидесяти с небольшим, так ничего и не достигшего приспособленца, перекладывающего с места на место бумаги и считающего дни до выхода на пенсию.

Каждый, кто увидел бы его сидящим этим утром за письменным столом, перед разложенными, словно фамильное серебро, ручками и карандашами, только укрепился бы в этом мнении. Часы показывали 8.54; до начала рабочего дня оставалось — по крайней мере так считал Кастон — шесть минут. Он достал «Файнэншл таймс» и раскрыл ее на странице с кроссвордом. Пять минут. Время еще есть. Первое по горизонтали:

Закончил. Часы показывали 8.59. За дверью послышались торопливые шаги: ассистент прибыл-таки вовремя. Наверное, запыхался, пробежав по коридору. Не так давно у них состоялся разговор как раз на тему пунктуальности. Эдриан Чой открыл было рот, словно вознамерившись принести извинение, но в последнее мгновение бросил взгляд на часы и, не сказав ни слова, тихонько занял свое рабочее место. Чуть раскосые глаза еще туманила дымка дремоты, а густые черные волосы поблескивали после душа. Эдриан Чой перешагнул отметку в двадцать один год, и под нижней губой у него красовалась золотая шляпка сережки.

Он всегда был его убежищем, этот простой деревянный домик, а потому, не претендуя на большее, мало чем отличался от окружавшей первозданной природы. Балочные перекрытия потолка и пола, карнизы, крыша, даже камин с обмазанной глиной трубой — все было сделано его собственными руками. На строительство ушло не так уж много времени: один месяц, один теплый, отмеченный небывалым нашествием мошкары июнь. Эмблер не пользовался почти никакими инструментами, кроме бензопилы да топора. Дом предназначался для одного человека, и он всегда приезжал туда только один. Никто из знакомых не знал о существовании этого лесного жилища. В нарушение инструкций Эмблер не только не сообщил начальству о приобретении земельного участка у озера, но и купил его через одну оффшорную посредническую фирму. Дом был его и только его. Иногда, прилетая в международный аэропорт Даллеса и будучи не в силах смотреть на опостылевший мир, он садился в машину и ехал прямиком туда, в лесную глушь, покрывая расстояние в сто восемьдесят миль за три часа. Добравшись до места, он спускал на воду лодку, выгребал на середину озера, в котором водились черные окуни, и забрасывал удочку, стараясь поскорее забыть те лабиринты обмана и хитрости, в которые уводила его им же самим выбранная профессия.

Озеро Эсуэлл вряд ли удостоилось голубого пятна на какой-либо карте, но именно этот затерянный в лесах у подножия гор уголок мира наполнял сердце Эмблера покоем, восторгом и радостью. Когда-то здесь обрабатывали землю, но потом участок забросили, позволили зарасти кустарником и деревьями, и теперь поляну окружали ивы, березы и орешник. Весной все оживало, зеленело, земля покрывалась травой, в траве краснели ягоды. Сейчас, в январе, деревья стояли голые, безлистные и унылые, но во всем сохранялась некая мрачная элегантность: элегантность потенциала. Как и Эмблер, природа нуждалась в сезоне восстановления.

Долгие часы напряжения вымотали его так, что сил уже не оставалось. Город Эмблер покинул в старом голубом мини-вэне, который угнал прямо с улицы в нескольких кварталах от интернет-кафе. Неуклюжий «Додж-Рэм» привлек его внимание только тем, что хозяин оставил своего четырехколесного друга практически без присмотра, понадеявшись на простенькую охранную систему. Мини-вэн Эмблер сменил на двенадцатилетнюю «Хонду», уведенную с круглосуточной стоянки возле железнодорожного вокзала Трентон. Ничем не примечательная модель успешно справилась со своей задачей, оправдав возлагавшиеся на нее надежды.

Выехав из города на автостраду № 31, Эмблер попытался привести в порядок разбегающиеся мысли. Кто стоит за всем тем, что случилось с ним? Вопрос был не нов, он мучил его все месяцы заключения. Против него мобилизованы ресурсы секретных служб. И это означает... что? Что его оклеветали, подставили. Что кто-то убедил высшее начальство в его безумии, в том, что он опасен. Или кто-то — может быть, некая группа, — имеющий выход на самый верх, постарался сделать так, чтобы Эмблер исчез. Кто-то, рассматривающий его в качестве серьезной угрозы, но почему-то не считающий нужным убивать. Разболелась голова, в висках стучало, за глазными яблоками ядовитым цветком раскрывалась боль. Помочь могли бы коллеги по Подразделению политической стабилизации, но где их искать? Эти люди не приходили на работу к девяти, не сидели за столом в офисе, а постоянно перемещались, как фигуры на шахматной доске. К тому же его исключили из всех электронных форумов. Харрисон Эмблер не найден — нелепость, безумие, но и в безумии, как известно, есть свой порядок. Он чувствовал это, ощущал опасность так же, как пульсирующую боль, из-за которой каждое мысленное напряжение превращалось в предсмертную агонию. Они попытались спрятать его. Похоронить заживо. Они! Идиотское слово, пустое местоимение, скрывающее за собой все и не значащее ничего.

Чтобы выжить, нужно было знать больше, но чтобы знать больше, нужно было выжить. Местечко Баррингтон-Фоллз, округ Хантердон, штат Нью-Джерси, расположено в стороне от автострады № 31. Проверяя, нет ли «хвоста», Эмблер дважды сворачивал с нее на безымянные проселки, но ничего подозрительного не обнаружил. Увидев дорожный знак с надписью «Баррингтон-Фоллз», он посмотрел на часы — 15.30. Утром — в закрытой психиатрической клинике на острове, в половине четвертого — почти дома. Неплохо.

Мышцы дрожали от перенапряжения, тело кричало от боли. Глаза стрелка блеснули, и Эмблер понял: он готов прикончить его одним мощным боковым в челюсть.

И тогда Эмблер сделал то единственное, что еще мог сделать в абсолютно проигрышной позиции, то, что никогда бы не сделал ни один профессионал: в момент, когда рука противника начала движение, он упал. И кулак, просвистев над его головой, угодил в ствол старого платана.

Противник взвыл от боли, и Эмблер, словно подброшенный пружиной, рванулся головой вперед, целя в солнечное сплетение. Одновременно он схватил врага за ноги и рванул на себя. Не удержавшись на платформе, стрелок полетел вниз, увлекая за собой Эмблера. Последнему повезло больше — он упал сверху.

Не теряя времени, Эмблер отцепил от винтовки ремень и связал им руки пленника. Два центральных сустава пальцев правой руки были разбиты в кровь и уже начали опухать. Стрелок глухо мычал от боли.

Эмблер огляделся. «Беретта» угодила в куст шиповника, и он решил пока оставить ее там.