Мултанское жертвоприношение

Лавров Сергей Борисович

В 1892 году в Вотском крае обнаружили труп нищего Матюнина. Тело лежало на болотной лесной тропе, ведущей из деревни Старый Мултан в соседнюю деревню.

По предположению следствия, несчастный был «замолен» вотяками — принесен в жертву злому духу Курбану. Подозрения вызывало то, что труп был обезглавлен, а его грудная клетка опустошена. Говорили, что каннибализм — присущая именно этому народу особенность.

Что же перед нами — «страшные» бабушкины сказки или жуткая реальность?

На этот вопрос отвечали и не могли ответить три судебных заседания. На защиту вотяков бросился известный писатель Короленко и блестящий адвокат Карабчевский.

Но ясность внес только статский советник Кричевский, присланный в глухой край директором Департамента полиции Российской империи.

Все события происходили на самом деле в 1895 году в Мамадышском уезде (ныне Удмуртия).

Все события и персонажи соответствуют реальным историческим событиям и персонажам.

Названия городов и улиц, трактиров и дворцов, парков и мостов, должностей и присутствий, званий и деталей быта абсолютно достоверны.

Глава первая

I

За высокой резной министерской дверью, ведущей из приемной в кабинет, послышались отчетливо голоса, и Кричевский заблаговременно встал, опершись о спинку тяжелого дубового стула. Он не хотел, чтобы видели его хромоту. Вошли, на ходу беседуя, министр юстиции Муравьев и обер-прокурор уголовно-кассационного департамента Сената Кони.

— И все же, любезный Анатолий Федорович, не могу не выразить вам своего недоумения по поводу слишком строгого отношения Сената к нарушениям, допущенным в этом суде! — с плохо скрываемым неудовольствием продолжил начатую фразу Муравьев, красивый и статный в своем парадном мундире. — Какой юридической чистоты искать можно в Елабуге? Господь с вами! Там половина чиновничества нашего безграмотна, а это еще хуже полного невежества!

Он остановился у дверей и поглядывал подчеркнуто отстраненно на знаменитого подчиненного своего, известного либеральным течением мысли и снискавшего без малого двадцать лет назад вредную славу председательством в суде присяжных, оправдавшем террористку Веру Засулич.

— Не могу с вами согласиться полностью, господин министр, — с педантичностью, унаследованной от своих иноземных предков, отвечал широколобый и плечистый обер-прокурор, добротный и опрятный, как голландская печка. — Ввиду важности этого дела и повторности нарушений, идущих вразрез с истинными целями правосудия, я высказал свое мнение в обер-прокурорском заключении, представленном кассационной комиссии Сената. Нарушения, допущенные при ведении уголовных дел в суде, представляют особую важность в тех случаях, где суду приходится иметь дело с исключительными общественными явлениями. Таковы дела о новых сектах, опирающихся на вредные или безнравственные догматы или учения. Таковы дела об организованных обществах для систематического истребления детей, принимаемых на воспитание. Таковы дела о ритуальных убийствах и человеческих жертвоприношениях.

Муравьев брезгливо поморщился, сделал несколько шагов по приемной.

II

Ночной поезд на Москву отходил ровно в десять. Верочка на вокзал не пошла, осталась дома с Настенькой, к вящему спокойствию Константина Афанасьевича. Зато Петьку Шевырева приехали провожать всем цыганским табором. Юлия с двумя малышами у юбок обиженно дулась, старший, двенадцатилетний гимназист, скакал козликом. А почтенная родительница, Розалия Дормидонтовна Шевырева, притащившаяся на проводы из Обуховой слободы, где выросли они с Петькой, голосила, как по покойнику, на весь перрон.

— Ой, куда же ты едешь, родимый! Ой, куда ты улетаешь, соколик наш! Пропадешь ты в чужих краях, в глухих лесах! Срубят тебе буйну головушку злые вотяки! Скормят идолищу поганому!

Петька, толстый, потный, увешанный сумками, вализами, мешками и ящиком с фотографическим аппаратом, не походил вовсе на отважного корреспондента «Вестника Европы», прошедшего две немалые войны вместе с действующей армией. Поправляя то и дело сползающие очки с кругляшами-стеклышками, он то смущался, то принимался журить старшего, то урезонивал мать, бормоча:

— Мамаша, будет вам, будет… Людей смешите только…

— Вы куда хоть едете, Костенька? — поправляя ленты шляпки, спросила Кричевского Юлия, утомленная родами, подурневшая и постаревшая. — Что за город такой?

III

— Дело все свершилось четыре года тому, еще при покойном императоре Александре Александровиче, — под стук колес начал свое повествование Кричевский, изредка сверяясь с записями. — Тогда были, если помнишь, подряд два неурожайных года, а летом по Волге и Каме пошел косить народ тиф.

— Как же, как же! — заблестел в полутьме купе очками Петька, улегшись на живот и облизываясь в предвкушении. — Я еще статьи писал о беспроцентных «хлебных ссудах» и злоупотреблениях, с ними связанных.

— Не перебивай, — сердито велел полковник. — Так вот, в Старотрыкской волости Малмыжского уезда тифа не было, и урожаем их Бог не обошел. Есть в этой волости две вотяцкие деревни — Старый и Новый Мултан. Версты две меж ними по лесной дороге. Я у топографов в Генеральном Штабе был, успел кроки на кальку снять. Вот, смотри. В Старом Мултане семьдесят семь вотяцких дворов и сорок русских. А вот тут, по соседству, далее по той же дороге, верстах в трех от Старого Мултана, русская деревня Анык.

За Аныком дорога делает изрядный крюк верст в восемь, в обход леса и топи, с выходом даже к полотну железной дороги, и подходит к другой русской деревне Чулья. А вот здесь, предположительно, между Аныком и Чульей, напрямки есть лесная тропа через топкое место. На карте Генерального Штаба, естественно, не обозначена. По ней путь удобно срезать.

Во второй половине дня пятого мая 1892 года некая крестьянская девица Головизнина, тогда еще шестнадцати лет отроду, живущая в деревне Анык, направилась к своей бабке в деревню Чулья. Сейчас-то ей двадцать уже, замужем, поди. Пошла она тропою, и в четверти версты от околицы своей наткнулась на мужика, лежавшего поперек тропы. Мужик одет был в темно-коричневые штаны, рубаху в синюю полоску, на ногах — лапти, за плечами — котомка. Лежал он, судя по материалам дела, на животе, хоть я так до конца и не разобрался. И не просто так лежал, а на голову себе натянул «азям». Зипун или кафтан в тех местах есть такой мужицкий, с подпояскою. Вот он этим азямом как бы укрылся. Место там топкое, болотистое, чтобы ноги не мочить, крестьяне настелили там бревнышек, на манер наших деревянных тротуаров. Человек лежал себе прямо на этих бревнышках, причем ноги и

IV

Первопрестольная встретила их пыльным теплом, шумом, руганью, криками извозчиков. Шевырев тотчас накупил у мальчишек московских газет и принялся жадно пробегать колонку за колонкой, пока Кричевский сухо и неуступчиво торговался с носильщиками-татарами за перенос багажа через Каланчевскую

[6]

площадь на перрон Казанского вокзала. Поезд до Казани уходил через час с небольшим.

— Вот ведь досада! — сказал журналист, стукнув тыльной стороною ладони об газетный лист. — Опоздаю на коронацию воротиться! На Ходынском поле такие торжества затеваются

[7]

! Хотел старшего своего свозить, императора показать ему.

— Что ни делается — все к лучшему, — философически заметил Кричевский. — Про коронацию строчить все питерские писаки будут, а про Мултанское жертвоприношение только ты один, да Короленко, ежели приедет.

— Господа! — раздался звучный голос у него за спиной. — Я услыхал невольно про Мултан и полагаю, что нашел в вас попутчиков, как минимум, до Казани?

Приятели оглянулись. За спиною их стоял знаменитый присяжный поверенный во всей своей красе, в безупречно сшитом сюртуке и модных узконосых штиблетах.

V

— Какая одиозная фигура! — не переставал восхищаться Петька, когда уже расположились они в купе, и поезд отошел от перрона. — Прямо-таки подавляет тебя всего!

— Фигура яркая, не спорю, — согласился Кричевский, располагаясь на новом месте. — На процессе 193-х в 1878 году, когда революционер Ипполит Мышкин со скамьи подсудимых ратовал «за наисправедливейшую форму будущего строя», а жандармский поручик ему рот зажимал, господин Карабчевский, будучи адвокатом, на поручика с графином бросился. Едва дело замяли. Интересно, в Мамадыше он тоже на прокурора бросаться будет?

— Горячая кровь! Турок же! — сказал Шевырев. — Любопытно бы разузнать, что за событие такое подвигло его из естественного факультета перейти в юридический? Романтическая история, должно быть!

Константин Афанасьевич поглядел на приятеля хитро.

— Петр Васильевич! — сказал он. — Дорогой мой! Я полагал до сих пор, что Россию погубят адвокаты. А теперь, глядя на тебя, готов адвокатов простить, и думать начинаю, что погубят матушку нашу ее недалекие журналисты, до всего романтического падкие. Я знаю, отчего Николай Платонович на юридический подался, и что за событие в его судьбе такую роль сыграло, да только тебе рассказывать не стану. Потому что публиковать этого, все едино, нельзя. Нехорошо будет.