Короче, завтра он вылетает в Москву. Чемодан — вокзал — Россия.

В девяностом кричали: «Чемодан — вокзал — Израиль!» На черных хоругвях писали, на красных. Псевдославянским, васнецовским шрифтом. Ряженые казаки, лампасы, нагайки, страшноватые священники, православные скинхеды. Предчувствие гражданской войны.

И вот затопали по улицам горбатым, чтоб отомстить за все жидам пархатым. Русь ликовала. Мародеры сделали стойку.

Все советовали бежать. Валить. Конечно, это же Страна Советов.

Да, пока погром не грянет — еврей не встанет. Изя встал, не без мытарств покинул-таки социалистическую Родину, и вот, как у Дюма, двадцать лет спустя. Старший сын, Андрейка, приглашает на презентацию. Все оплатил, все включено.

Андрюша был ребенок впечатлительный. Начав читать в четыре года, интересовался, под какие арки приглашает магазин «Подарки», про какие

дукты

говорит магазин «Продукты». Когда он увидел, что под вывеской «Вина» лежит пьяный, задумался, чья это вина? Хотел узнать, в каком почтовом ящике работает мама — в синем или оранжевом. А бабушку, Матильду Самуиловну, он однажды спросил:

— Бабушка, почему у тебя такой большой нос?

— Потому что я еврейка, внучек, — нашлась бабушка.

Так Андрей впервые заинтересовался национальным вопросом.

Открытие ресторана решили совместить с презентацией последней книги неуловимого автора «Путешествие в Санкт-Петербург». Ожидается явление самого Виктора Олеговича. Гости смогут хвастать: «Я видел Пелевина». Примерно как «Я видел Ленина». Мало кто в это верит. Писатель прячется, это его фишка. Тем больше ажиотаж.

Израиль не любил свое имя. Изя, Изька, Изенька. Take it easy

[1]

. Есть еще Изин блюз: «Summer time and the livin’ is easy»

[2]

. Сям и там давят ливер из Изи.

Родители недолго думали над его именем. Отец был Абрам Израилевич, а его отец — Израиль Абрамович. Только Изя сбился с ритма и сына назвал Андреем. Вместо Абрама.

В школе Изя был Изергиль, в институте один татарин упорно звал его Иса, Люба Каюкина интимно шептала Изюм, Райка Камалдинова — Игорек, декадентка Гжельская придумала вычурное Инезилья, жена в редкие минуты — Изверг. Больше, кажется, изысков не было.

Вообще-то имя напрягало. Вот если бы Прохор, мечтал он. Или Глеб. Хотя Глеб Абрамович как-то… Будто Абрамович извиняется за что-то перед Глебом, втянув голову в плечи.

А фамилия? Довольно сложносочиненная: быть только лузером. Или юзером. В крайнем случае, нобелевским лауреатом.

В школе он был, конечно, Грач. В армию загремел на Сахалин. Косить и не думал. Тогда было не принято. Двадцать шесть суток, через всю страну, в товарном вагоне (сорок человек или десять лошадей), прямо с Московского международного фестиваля молодежи и студентов, с баней в деревянном Красноярске, с долгим эффектным объездом Байкала, свесив ноги из вагона.

Вот так. То Дальний Восток, то Ближний. Маятник жизни. География на глазах становилась биографией. А теперь еще и Дальний Запад, где расположился младший сын. «Судьбы скрещенья».

В треснувших очках и брюках-дудочках стиляга Грач угодил на флот. Багровый мичман, «покупатель» на пересылке искал для клуба художника. Изю выпихнули из строя. Так он оказался в Совгавани. Торпедные катера. Все же не тусклая солдатчина. Хотя матросщина, если есть такое слово, тоже оказалась неказистой.

Первое время зеленый во всех смыслах салага Грацерштейн рисовал офицерам и старшинам их жен и зазноб с мутных фотокарточек. Возникла очередь. Приходили даже из других экипажей. Заказчики желали соцреализма, то есть изображения льстящего, но правдивого.

Бравый старшина второй статьи черноусый Таратута заказал целых шесть портретов. Столько у него было пассий. Изя сидел в застиранной робе и беспрерывно создавал женские образы. Поднялся до почтальона. А это уже карьерный рост, номенклатура. Однажды его даже вызвал капитан второго ранга Розенгафт, показать рисунки дочери. Грацерштейн и Розенгафт. Почти Шекспир.

Потом его перевели на Сахалин, в зенитную артиллерию, где служить-то (ура!) всего три года вместо четырех на флоте. Из Ванино на пароме, через буйный Татарский пролив, в Холмск, избежав службы в конвойной дивизии Хотёмкина, где, по слухам, зэчки насиловали солдатиков до смерти.

Сахалин умел удивлять. Бамбук, тайфуны, нивхи, нефть. Однажды снегом так занесло, что целую дивизию отправили рельсы от снега чистить. Поезда не могли ходить. Снег убирали кубами. Самодельные совковые лопаты из фанеры. В пургу видимость пять метров, в уборную, чтоб не потеряться, ходили по натянутому тросу. Она была метрах в тридцати от казармы.

Изин новый друг, Вова Радюш из Северной Охи, вдруг получил крупную сумму за участие в поисках нефти еще до армии. Накупил пряников и сгущенки на всю батарею.

На стрельбах в Корсакове Изя решил обязательно искупаться в Японском море. Для биографии, чтобы потом было основание хвастать. Он встал до подъема и, прямо из палатки, в трусах отправился на берег. Море было серым и холодным. Когда дрожащий Изя возвращался, на берегу уже стоял чуть не весь полк, а старшина, страшно ругаясь, показывал пальцами десять суток «губы», гауптвахты.

Военный городок. Над воротами транспарант «Наша цель — коммунизм!». Артиллеристы не замечали веселой двусмысленности этого текста. Потом Изя узнал, что это называется «оксюморон».