За бортом самолёта сплошная темь, и лишь розоватые прерывистые сигнальные вспышки то и дело освещают серебристое туловище огромного лайнера.

Пассажиры устали от бесконечного лёта, хотя в общей сложности пробыли в воздухе меньше суток. Выматывали ожидания: в Москве — сутки: "по метеоусловиям Внуково"; в Норильске — двое: "Тикси не принимает!" В Тикси — семеро! "По метеоусловиям аэропорта Черский". Говорят — это рекорд! Но нам то что до этого!? И вот Черский, — столица Колымо-Индигирской трассы, дал "добро"!

Молоденькая стюардесса, — а стюардессы почему-то всегда молоденькие! Видно тот, кто их подбирает, великий эстет! — пробежала по салону: все ли пристегнулись?.. Самолёт готовился к посадке!: при снижении, как, впрочем и при подъёме, покалывало в ушах.

Дремавший Сергей Гаранин открыл глаза, сонно проследил взглядом за изящными ножками стюардессы и, окончательно проснувшись, повернулся к Максиму Кучаеву:

— Доплыли, бухгалтер! Как старушка ни кряхтела, но всё же — померла!

Максим Кучаев рассматривал уютное здание аэровокзала: деревянная реечная обшивка, на стенах — чеканка. Упряжки и олени во всех видах. Телевизор вделан чуть ли не под потолок и приходится опрокидывать голову, чтобы разглядеть на экране фигурки людей, взмахивающих руками — из-за гомона звука не слышно. Чисто, тепло, уютно. Не то, что в сараюшных аэровокзалах Норильска, Тикси, Чокурдаха…

Но ни чеканки, не уют-тепло — разве удивишь этим человека с материка!? — люди поразили Максима Кучаева и Сергея Гаранина. Даже не сами люди-человеки, а меха на них.

Вот на солидном дяде — огромная шапка. Рыжая. С красноватым отливом. Сразу и не сообразишь, с какого зверя содрали шкуру.

Кучаев еле успевал крутить головою, всюду — меха, меха, меха…А в просторный зал аэровокзала продолжали прибывать всё новые и новые меха, меха, меха: лисьи, волчьи, норковые, песцовые, ондатровые.

Подошёл Гаранин, подмигнул доверчиво.