Ярмарка коррупции

Лисс Дэвид

Впервые на русском – новая книга о приключениях Бенджамина Уивера, бывшего знаменитого боксера, а теперь лондонского частного детектива, уже знакомого читателю по бестселлеру «Заговор бумаг».

В первой же главе этого романа Уивера приговаривают к повешению – за убийство, которого он не совершал. Но сразу после оглашения приговора ему на шею кидается прекрасная блондинка – которую он видит впервые в жизни – и незаметно передает ему отмычку и напильник. Уивер понимает: кто-то приложил огромные усилия к тому, чтобы отправить его на виселицу, но некая противоборствующая сила готова на все, чтобы его освободить.

И вот, бежав из камеры смертников самой грозной тюрьмы королевства, он должен доказать свою невиновность. Но как это сделать, если на суд надежды мало, а заговор, жертвой которого оказался Уивер, связан с близящимися всеобщими выборами? Выход один – придумать себе новую личину и, надев маску, проникнуть в самое средоточие заговора!

Историческое примечание

В ходе работы над романом я усердно старался как можно точнее отобразить терминологию и концепции, характерные для британской политической жизни начала XVIII столетия, но тем не менее привожу следующие сведения для читателей, которые хотели бы получить справку или восстановить исторический контекст.

1642–1649

Период гражданских войн в Англии между роялистами, сторонниками Карла I, и парламентаристами, сторонниками парламента, протестовавшими против католицизма короля и требовавшими, чтобы государственная власть основывалась на протестантских идеалах.

1649

Казнь короля Карла I.

1649–1660

Период междуцарствия, когда страной одновременно с парламентом правил Оливер Кромвель, а позже – его сын Ричард.

Глава 1

После публикации первого тома своих мемуаров я приобрел известность, какая была мне доселе неведома и какую мне трудно было даже представить. У меня нет намерения жаловаться или сетовать на сей счет, ибо у человека, добровольно отдавшего себя на суд публики, нет причин сожалеть о знаках внимания. Напротив, он должен быть благодарен, если публика обратит на него свой переменчивый взор, – о чем могут свидетельствовать бесчисленные тома писателей, прозябающих в безвестности.

Не скрою, мне было приятно, что читатели тепло отнеслись к воспоминаниям о моей юности, однако кое-что вызвало у меня удивление. Я был поражен тем, что люди, прочитавшие несколько страниц «Заговора бумаг», стали считать себя моими близкими друзьями, которым позволительно делиться со мной своими мыслями. Не вижу ничего дурного, если кто-то принял мои слова близко к сердцу и решил поделиться со мной своими соображениями, однако, признаюсь, меня смутило, что многие сочли позволительным комментировать любой из аспектов моей жизни, совершенно игнорируя правила приличия.

Спустя несколько месяцев после публикации моего скромного опуса я ужинал в компании и за столом рассказывал об одном особо злостном преступнике, которого я намеревался привлечь к суду. Молодой человек, которого я видел впервые, обращаясь ко мне, сказал, что этому парню следовало бы поостеречься, если он не желает такой же участи, как выпала Уолтеру Йейту. При этом он загадочно улыбнулся, словно у нас с ним был какой-то общий секрет.

Мое удивление было столь велико, что я не проронил ни слова. На какое-то время я вовсе забыл об Уолтере Йейте и не представлял, что по прошествии стольких лет это имя все еще значимо. Тем не менее оказалось, что покуда я не вспоминал об этом бедняге, другие о нем помнили. Не далее как две недели спустя другой, тоже незнакомый мне господин, комментируя трудности, с которыми я столкнулся в одном деле, сказал, что мне следует решить его подобно делу с Уолтером Йейтом. Произнося это имя, он многозначительно подмигнул, словно то был тайный пароль, делавший нас заговорщиками.

Меня не обижает то, что эти люди ссылаются на события из моего прошлого. Однако меня ставит в тупик та легкость, с какой эти господа говорят о том, в чем совершенно не смыслят. Мне трудно передать недоумение, которое вызывают у меня эти люди. Как они вообще могут упоминать при мне об этом инциденте, принимая во внимание то, что им известно, не говоря уже о том, что веселость их тона совершенно неуместна. Не станет же человек, пришедший на цирковое представление или в зверинец, шутить по поводу клыков тигра?