Алёха Черепанов вышел к посёлку со стороны водохранилища. Под обутыми в целлофановые пакеты валенками похлюпывал губчатый мартовский снег. Сзади остался заветный заливчик, издырявленный, как шумовка, а на дне рюкзачка лежали — стыдно признаться — три окунька да пяток краснопёрок. Был ещё зобанчик, но его утащила ворона.

Дом Петра стоял на отшибе, отрезанный от посёлка глубоким оврагом, через который переброшен был горбыльно-верёвочный мосток с проволочными перилами. Если Петро, не дай Бог, окажется трезвым, то хочешь не хочешь, а придётся по этому мостку перебираться на ту сторону и чапать аж до самой станции. В темноте.

Лёха задержался у калитки и, сняв с плеча ледобур (отмахаться в случае чего от хозяйского Урвана), взялся за ржавое кольцо. Повернул со скрипом. Хриплого заполошного лая, как ни странно, не последовало, и, озадаченно пробормотав: «Сдох, что ли, наконец?..» — Лёха вошёл во двор.

Сделал несколько шагов и остановился. У пустой конуры на грязном снегу лежал обрывок цепи. В хлеву не было слышно шумных вздохов жующей Зорьки. И только на чёрных рёбрах раздетой на зиму теплицы шуршали белёсые клочья полиэтилена.

Смеркалось. В домишках за оврагом уже начинали вспыхивать окна. Алексей поднялся на крыльцо и, не обнаружив висячего замка, толкнул дверь. Заперто. Что это они так рано?..