Из долины ветер доносил колокольный звон, который сопровождал вечернюю молитву. Шестеро мужчин, обнажив головы, стоили в пастушьей хижине возле вершины, отдавая должное Пресвятой Богородице. Висевшая под закопченным потолком бронзовая масляная лампа с тремя рожками горела тускло, но зато неимоверно чадила. Однако и в полумраке можно было разглядеть, что богатая одежда мужчин никоим образом не гармонировала с убогим убранством хижины.

Колокола смолкли, губы перестали шевелиться. Безмолвно дочитай до конца «Аве Мария», мужчины истово перекрестились, надели кто шапочку, кто шляпу, недоуменно переглянулись. Но прежде чем кто-либо успел подать голос, в сбитую из неструганых досок дверь постучали.

— Наконец-то! — с явным облегчением в голосе воскликнул Фабрицио да Лоди, а молодой мужчина в нарядной одежде по его знаку подошел к двери и распахнул ее.

Вошедший был высок ростом, в широкополой шляпе и плаще, который он тут же распахнул. Оказалось, одет он весьма скромно: куртка из грубой кожи подпоясана металлическим поясом, слева к нему пристегнут длинный меч, справа рукоять тяжелого кинжала. Красные чулки, выглядывавшие из высоких сапог, довершали облик наемника, который в настоящее время был не у дел. И тем не менее шестеро высокородных дворян, собравшихся в столь необычном месте, низко поклонились гостю, тем самым выразив готовность внимать каждому его слову.

Вновь прибывший скинул плащ, и его подхватил мужчина, который открыл ему дверь, снял шляпу, обнажив густые черные волосы, забранные золотой сеточкой, единственным аксессуаром, указывающим на знатное происхождение незнакомца.

— Солдаты! — крикнул Фанфулла. — Нас предали! Мужчины переглянулись. На их лицах была решимость оказать достойное сопротивление противнику. Граф Аквильский поднялся, остальные последовали его примеру.

— Мазаччо Торре, — произнес граф.

— Он самый, — отозвался да Лоди. — Нам следовало внять вашему предупреждению! А с ним дюжины четыре наемников.

— Судя по топоту, никак не меньше, клянусь дьяволом, — согласился Феррабраччио. — А нас всего шестеро, и мы без брони.

— Семеро, — лаконично поправил его граф, надевая шляпу.

Шут и монах поспорили. Предметом разногласий, к стыду монаха и забаве шута, оказалась женщина. Толстый и бесформенный монах, проиграв шуту в споре, стащил с ноги сандалию и хотел огреть ею шута. Худой и костлявый шут постыдно бежал с поля боя, петляя меж деревьев.

Как всякий дурак, он на бегу оглядывался назад, дабы убедиться, что святой отец не гонится за ним. Вот и не увидел лежащего на земле человека и так бы и пробежал мимо, кабы не споткнулся о чье-то тело и не грохнулся оземь, отчаянно звеня пришитыми к капюшону колокольчиками.

Шут со стоном сел и тут же услышал брань человека, о которого только что споткнулся. Мужчины изумленно уставились друг на друга. Один испытывал гнев, второй — страх.

— С добрым пробуждением вас, благородный господин, — первым подал голос шут, полагая, что в данной ситуации вежливость — лучший союзник.

Гнев благородного господина тем временем утих, и он уже с интересом разглядывал сидящую перед ним весьма забавную личность.

Впоследствии граф Аквильский пребывал в убеждении, что не что иное, как ослепительная красота девушки всколыхнула его душу и сразила наповал, вот он и рухнул к ее ногам. Нам же представляется более убедительным мнение Фанфуллы и монаха, хотя граф и считает его оскорбительным: от резкого движения рана на плече открылась, и причиной обморока послужили боль и слабость, вызванные большой потерей крови.

— Кто это, Пеппе? — спросила девушка у шута, а тот, памятуя о данной им клятве, ответил, что не имеет представления, и добавил, что несчастный ранен.

— Ранен? — повторила девушка. Ее глаза наполнились жалостью. — И совсем один?

— Его сопровождал какой-то дворянин, моя госпожа, но они вместе с фра Доминико отправились в монастырь Аскуаспарте за целебной мазью и бинтами.

— Бедняжка, — прошептала девушка, глядя на лежащего без чувств Франческо. — Кто же его ранил?

Через неделю после встречи с племянницей Гвидобальдо граф Аквильский, рана которого к тому времени почти зажила, въезжал ранним утром через главные ворота в город Баббьяно. Начальник стражи отдал ему честь и позволил себе заметить, что его светлость очень бледен. Впрочем, гадать о причинах перемены в лице графа не пришлось, ибо на четырех шестах, выставленных над воротами Сан-Бакколо, красовались в окружении вороньей стаи человеческие головы.

Вид этих застывших физиономий, ощерившихся в леденящей душу улыбке и с развевающимися волосами, еще издалека привлек внимание Франческо. Приглядевшись повнимательнее, он понял, что эти головы совсем недавно были на плечах храброго Феррабраччио, Амерпно Америни и еще двух дворян, которых в ту ночь захватили в плен на горной тропе.

Словом, в прошедшую неделю Джан Мария не сидел сложа руки, а допрашивал заговорщиков, после чего пришел к выводу, что с ними все ясно. Тогда он приказал отрубить им головы и выставить на всеобщее обозрение, дабы устрашить тех, у кого в головах могли зародиться подобные мысли.

На какое-то мгновение у графа возникло желание незамедлительно повернуть назад. Но врожденное бесстрашие не позволило ему натянуть поводья лошади, и он продолжил свой путь, отогнав прочь дурные предчувствия. Что известно Джану Марии о его участии в том совещании в пастушьей хижине? Знает ли герцог о том, что ему, графу Аквильскому, предложили сменить кузена на троне Баббьяно?..

Страхи на самом деле оказались напрасными. Джан Мария принял графа с распростертыми объятьями — он всегда прислушивался к мнению Франческо, сейчас же как никогда нуждался в его помощи.