А. П. Лосенко.

Портрет Ф. Г. Волкова.

Холст, масло. 1763.

Высокое солнце серебрило широкий речной простор. Мальчики сидели на берегу. Отсюда хорошо просматривался раскинувшийся на той стороне город. Зеленый ковер травы покрывал крутой береговой склон. Над ним, за кронами деревьев высилась череда многочисленных храмов: сияло разноцветье куполов — золоченых, синих, серебристых (крытых осиновой дранкой); в голубое поднебесье стремились белые шпили колоколен. Совсем малыми, игрушечными казались отсюда фигурки людей, суетившихся на противоположном берегу, на пристанях, где стояли груженные товаром барки.

Могучее полноводье неторопливой реки, величие города, словно плывущего в жарком мареве, притягивали к себе, завораживали.

— Красиво, благодатно наше место, — заговорил один из мальчиков, загорелый круглолицый крепыш с глубокими карими глазами и кудлатой темно-русой головой. — Как-никак, а Ярославль третьим городом на Руси почитается, после Москвы и Петербурга.

— А что, Федя, хотел бы ты побывать в столицах наших? Может, и царицу увидеть довелось? — отозвался другой.

— Кому ж не хочется? Вот батюшка говорил, что ежели в грамоте и прочих науках прилежен буду, то отвезет меня в первопрестольную, отдаст в академию учиться…

Шесть лет провел Федор в Москве. Не терял даром ни часа, учился прилежно, накапливал знания. И все более увлекался делами комедиантскими.

Быстро миновало отрочество. Не по годам рано взрослел и мужал вчерашний ярославский провинциал. Из дому шли вести: старел отчим, терял былую силу, ему требовалась подмога. И потому наряду с ученьем пришлось Федору вникать и в заводское произвождение. В марте 1744 года Полушкин вместо выбывшего из заводского дела купца Мякушкина принял в компаньоны всех пятерых своих пасынков. В следующем году трое старших — Федор, Алексей и Гаврило были переписаны из костромского в ярославское купечество и гражданство.

Федор Волков, оставаясь студентом академии, одновременно стал коммерческим посредником полушкинских заводов и торговых контор в Москве, а потом и в Петербурге.

Запомнилась первая поездка в северную столицу. Ехал Федор вместе со знакомым московским купцом. Отчим из Ярославля специально прислал прогонных денег. Как-никак в один конец семьсот двадцать восемь верст, туда и обратно — по копейке за версту — почти пятнадцать рублей набирается, сумма превеликая. Во все глаза смотрел Федор на знаменитый тракт, запомнились и вскачь обгонявшие их лихие фельдъегерские тройки с заливистым бубенцовым звоном, и лесистые с озерными далями Валдайские горы (ямщики называли «горе-горы», кляня их скользкие глинистые подъемы), и то, как под Новгородом, за Бронницким ямом, едва не увязли: гать дорожная прогнила за плохим досмотром.

На четвертый день к вечеру прибыли в Петербург. Здесь поражало поначалу все: обилие по сравнению с Москвой каменных высоких домов на Неве, словно лес, чернели мачты кораблей с разноцветными русскими и иностранными флагами, галеры гребные и шлюпы в удивительном множестве бороздили синеву реки.

Из Ярославля Волков поспешил в Петербург.

Почтовая тройка, на которую Федор пересел на ямской станции в Славянке, лихо выкатилась на Марсов луг, свернула в Большую Немецкую улицу, остановилась у подъезда императорского Почтового двора. Выйдя из кибитки, Федор расстегнул тулуп, размял затекшие ноги. Жмурясь от яркого солнца, огляделся по сторонам, потом подхватил свой дорожный сундучок и двинулся вперед. День был морозный, ясный и, на удивление, безветренный. Из труб над домами струились, уходя круто вверх, столбы серого дыма. Волков миновал Зимний дворец Елизаветы Петровны и вышел на Адмиралтейскую площадь. Справа, в просвете между зданиями засверкала золотая игла Петропавловского собора. На улицах было немало праздно-гуляющей публики. Торопливо шагали разносчики товаров, некоторые несли корзины, поставив их на голову. Промаршировал отряд солдат с развернутым штандартом впереди. С Невской перспективы завернула навстречу богато украшенная карета, которую тянули четыре пары лошадей в нарядной сбруе. Мужичок в залатанном тулупе и треухе, помахивая вожжами, шел рядом с розвальнями, груженными сеном. Покрикивая на шарахающихся пешеходов, проскакали несколько всадников — офицеров конногвардейского полка.

За Адмиралтейством Волков свернул к Неве — там от церкви Иоанна Далматского по льду реки была проложена дорога на Васильевский остров. Известный всему Петербургу Меншиковский дворец, где помещался Шляхетный корпус, был виден издалека. Дворец строился в стиле итальянского палаццо. Парадный фасад четырехэтажного здания украшали узорчатые наличники, шесть скульптур по карнизу, балкон с красивой балюстрадой. С крутой, из медных листов кровли уже капала первая весенняя капель, искрились на солнце сосульки. С радостным чувством подходил Федор ко дворцу — предвкушал встречу с Дмитревским и Поповым, с которыми не виделся больше года.

Я. Васильев. С оригинала М. И. Махаева.

Театр открыли в декабре, на рождество. Репертуар составился из трагедий и комедий Сумарокова: публика увидела «Семиру», «Синава и Трувора», «Гамлета», комедии «Приданое обманом» и «Пустая ссора».

Первый сезон оказался особенно труден. Дела было много, а рук мало. Под началом Сумарокова и Волкова находилось менее десятка людей (современные крупные театры имеют многие сотни сотрудников). Постоянные задержки возникали из-за отсутствия сценического платья. Своей костюмерной театр не имел и заказывал костюмы на стороне, что обходилось весьма дорого. Надежда на то, что этот расход будет покрываться из денег за проданные билеты, не оправдалась. Сборы были низкими, спектакли собирали не очень много публики. Иные не возмещали и пятой доли затраченных средств. Отчасти это объяснялось удаленностью театра от городского центра, от оживленной Адмиралтейской части, где находились основные театральные здания. Весенние оттепели, а затем ледоход на несколько недель прерывали нормальную связь с Васильевским островом — постоянных мостов через Неву тогда не существовало.

Спектакли драматических театров принято было давать с участием оркестра музыкантов. Музыкой зачастую сопровождалось действие и, как правило, заполнялся антракт. Каждый раз приходилось обращаться в Придворную контору — нанимать музыкантов, ибо своих у театра опять-таки не было. Так же обстояло дело и со статистами, с машинистом сцены и так далее.

А тут еще заботы о свечах и осветительных плошках, хотя бы сальных, для восковых — казны не хватало. О «восковой иллюминации», столь обычной на представлениях иностранных трупп, и говорить не приходилось.

Сумароков — блистательный литератор, выдающийся драматург — организаторским талантом не отличался. При неудачах легко отчаивался, начинал проситься в отставку. «Так лучше ничего не представлять. Мне в этом… нужды нет никакой и лучше всего разрушить театр, а меня отпустить куда-нибудь на воеводство или посадить в какую коллегию», — писал он графу И. И. Шувалову, которого постоянно бомбардировал жалобами и требованиями.