Саймон Роксбери, виконт Броктон, надел шляпу и привычным жестом легонько сдвинул ее набекрень. Он ступил на пустынный тротуар и поднял голову, обозревая ночной небосвод и глубоко вдыхая сырой лондонский воздух. Лицо его освещали факелы, расположенные по обе стороны от двери казино, которое виконт покинул минуту назад. Мелкая морось предвещала усиление осадков еще до наступления утра.

От высокой фигуры Броктона на мостовую падала длинная тень. Он был не только крепко и ладно скроен, но и дьявольски красив, что льстило тщеславию его матери. Гордясь своим единственным сыном, она особо выделяла его замечательные глаза, цветом напоминающие херес, и шевелюру. Волосы, самого темного из всей каштановой гаммы оттенка, слегка курчавились на концах возле затылка и падали крупными кольцами надо лбом. А бачки — те просто являлись предметом зависти многих знакомых мужчин.

Отменные физические данные сочетались в нем с остроумием и ироничным складом ума. Вкупе с удачливостью — щедрым даром судьбы, а также безупречной родословной и прекрасным воспитанием виконт, без преувеличения, являл собой само совершенство. Или казался таковым большинству молодых леди, впервые начавших выезжать в этом сезоне, равно как и амбициозным мамашам дебютанток. Но семейные узы менее всего интересовали виконта Броктона. Женитьба определенно не входила ни в его ближайшие планы, ни в проекты на многие годы вперед.

Исключая его упорное нежелание сделать какую-нибудь барышню счастливейшей женщиной в мире, во всем прочем он олицетворял собой первосортного представителя мужской половины человечества. Этот идеал стоял сейчас на тротуаре в ожидании кареты. Только что пробило три часа. Прошло всего несколько минут после того, как он простился с двумя своими хорошими друзьями. Запланированное на эту ночь он выполнил и с готовностью покинул игорный дом. Конечно, к намеченной миссии можно было приступить уже сегодня, но так как для ее успешного завершения требовалось немалое время, день или два погоды не делали.

Впрочем, фактор времени вообще не имел для него большого значения. Спешка в этом деле не годилась.

Портленд-плейс отличалась от других улиц наиболее выгодным расположением и своими обитателями. Здесь жили самые интересные и влиятельные представители лондонского общества. Так, в доме номер десять обосновался адмирал лорд Рэдсток. Дом номер шестьдесят три занимал сэр Ральф Милбэнк, отец той девушки, что вышла замуж за Джорджа Гордона, лорда Байрона, и впоследствии была им покинута. И конечно же, здесь поселился вместе со своей овдовевшей матерью Саймон Роксбери, виконт Броктон. Возведенный им элегантный особняк, где он проводил основную часть сезона, значился под номером сорок девять.

Вместе с тем Портленд-плейс имела и некоторые недостатки, обусловленные градостроительными наклонностями принца-регента, а также чудовищными по своей сумбурности проектами его личного архитектора. Лет шесть назад неподалеку от северного квартала Джон Нэш взялся разбить Парк-кресент. Уже даже распахали землю, но затем работы прекратились из-за неожиданного банкротства подрядчика.

И с тех пор на том месте на фоне очаровательных просторов высились оставленные строителями горы булыжников и грунта. Теперь на заброшенную территорию снова обратили внимание, придумав для нее новое претенциозное название — Риджентс-парк. Говорили, что если Принни добьется воплощения своего проекта в жизнь, район и прилегающие угодья вскоре посрамят Гайд-парк.

Скоро. Теперь уже скоро. Это «теперь уже скоро» растягивалось на месяцы, если не на годы. Так что с севера картина была довольно неприглядная, хотя сама Портленд-плейс — благодаря скоплению огромных резиденций — имела весьма внушительный вид. Однако даже среди респектабельных особняков дом Броктона выделялся своей изысканностью.

Обитатели Портленд-плейс представляли собой особый изолированный мир. Здешних сибаритов едва ли можно было встретить дальше нескольких кварталов от такого известного места, как Мейфэр. Для прогулок они выезжали в Гайд-парк или на Бонд-стрит. Посещали только равных себе, в таких же престижных кварталах и роскошных резиденциях. Для примера достаточно сказать, что, находясь от Вестминстерского моста на расстоянии, позволяющем видеть в деталях его конструкцию, лорд Броктон крайне редко переезжал на другую сторону Темзы.

Саймон вошел в «Уайтс», когда на часах было без малого два. Неторопливо прокладывая путь между столами и задерживаясь поговорить с окликавшими его друзьями, он пробирался к своему привычному месту. Всегда спокойный и вежливый, он вместе с тем был полон решимости сохранить за собой этот столик перед эркером. Счастливое место, снискавшее себе широкую известность, в последнее время утратило ее, в значительной степени из-за частого отсутствия мистера Красавчика Браммелла.

Разумеется, здесь пустовало достаточно кресел. Необычное явление для «Уайтса», учитывая, что это происходило в разгар сезона, но не такое уж невообразимое, если принять во внимание состояние экономики.

Нелегкая победа над Наполеоном, несомненно, сказалась на кошельках. Саймон прекрасно знал, что многие из равных ему по положению сейчас стеснены в средствах и не имеют возможности держать большой штат слуг. Неудивительно, что в стране увеличивалось число незанятых людей из низших слоев общества, как сегодня справедливо заметила мать.

Не благоприятствовала и погода. Эта зима оказалась одной из худших, а весна самой дождливой более чем за десятилетний период. Несмышленые ягнята, только что появившиеся на свет, тупо стояли в лугах вместе со своими матерями, которым не было до них никакого дела. Молодняк погибал от весеннего града, побившего и многие посевы. Хозяйство пришло в упадок, резко сократилась торговля — как ввоз, так и вывоз. Парламент, состоявший сплошь из чурбанов и шутов, бездействовал, а Принни, несмотря ни на что, продолжал строить себе резиденции.

Лондонские денди, как и прежде, кичились друг перед другом своим богатством и безрассудно просаживали в карты огромные суммы, леди высшего света все так же веселились на балах. Радикалы ограничивались одними разглагольствованиями, а бедные становились еще беднее и озлобленнее. Англии, по мнению Саймона, не хватало только жирного увальня и скрипача по имени Нерон

[6]

, чтобы под музыку спалить ее дотла.

—

Нет, вы мне объясните!..

Саймон потянул себя за левое ухо — признак раздражения и скуки. Больше раздражения, нежели скуки. Это его мать прекрасно знала из опыта. Она повторила свое требование, не в силах совладать с собой, как маленький ребенок в ожидании угощения.

— Мама, не настаивай, — предупредил Саймон и неодобрительно покачал головой, когда Бартоломью Бут поддался на уговоры виконтессы.

— Знаете, мэм, я много размышлял над этим, — начал Боунз. — Как мне представляется, это была уловка. — Он посмотрел на Армана Готье: — Верно, Арман? Я правильно подобрал слово?

Арман, также присутствовавший в гостиной Роксбери, сидел в непринужденной позе и любовно согревал меж ладонями бокал с бренди.

По канонам драматургии в каждой сцене должно быть не более трех действующих лиц. Твердый приверженец этого правила, Саймон следовал ему и сейчас. Воспользовавшись хаосом в гостиной, он кивком показал друзьям, что их присутствие более не требуется.

— Только из большой любви, которую мы к тебе питаем, — вкрадчиво бормотал Арман, когда они с Бартоломью покидали комнату. — И только потому, что ты идешь сегодня на вечер к леди Бессингем. Мы ожидаем от тебя подробного отчета о каждом жесте и каждом слове.

Теперь их осталось четверо — мать, он и двое мистификаторов. Все равно больше, чем хотелось бы. Но Саймон знал, что мать ему не выдворить, даже если он пошлет за полком драгун. Лестера Плама он не рассматривал как самостоятельного человека и потому позволил ему остаться. Виконтесса, едва не подавившаяся сливой, уже полностью оправилась. Убедившись в этом, Саймон дал знак Лестеру вернуться на прежнее место и, подкрепившись большим глотком из своего бокала, продолжил:

— Итак, мисс Джонстон, согласитесь, мы еще не все обсудили…

Каледония Джонстон взглянула сначала на потолок, потом вправо и влево. Несколько секунд ее поджатые губы перемещались в том же направлении, что выглядело довольно комично, словно она проговаривала ответ внутри рта, прежде чем сказать вслух.

Запланированная на утро встреча не состоялась. Виконтесса решительно этому воспротивилась. Неоднократные напоминания Саймона, даже требования, произнесенные его замечательным голосом, и не менее хорошо артикулированные угрозы высылки во вдовий домик, где она будет посажена на черствый хлеб и воду, не возымели действия.

Более того, ему не позволялось оставаться вдвоем с Каледонией Джонстон. Таким образом, до конца недели, а также половину следующей он был вынужден держаться от девушки на почтительном расстоянии. Она содержалась под замком в лучшей гостевой комнате, дверь в которую открывалась, только чтобы впустить Имоджин, Кэтлин и слуг, вызываемых по какой-либо надобности.

Такой же привилегией пользовался еще целый отряд модисток, портних, разных мастеров и торговцев. После работы все они покидали Портленд-плейс, источая благодарности хозяевам, с довольными улыбками, слезами счастья на глазах и головами, кружащимися от предвкушения выгоды, которую сулил им день грядущий.

Робертс мимоходом сообщал Калли местные новости. Например, кто-то из пришлого люда поведал своему напарнику, что приглядел в Танбридж-Уэлс коттедж для аренды на месяц после окончания сезона и что теперь его жена может позволить себе съездить в Ливерпуль к матери. Будучи достаточно воспитанной и абсолютно чуждой как чопорности, так и безразличия, Калли слушала подобные разговоры, чувствуя, что ничего более занимательного в ближайшее время не ожидается. Но потом вновь и вновь начинала сердиться. Почему она должна сидеть, как узница, в четырех стенах, когда остальные свободно разъезжают, где им нравится?

Не сказать, чтобы ее тюрьма была так уж неудобна. Безусловно, новая комната не шла ни в какое сравнение с ее собственной в Дорсете. С той скромной спальней, чью гордость составлял высокий балдахин над кроватью, где она спала без снов, как ребенок в колыбели, просыпаясь наутро с жаждой узнать, что приготовил ей новый день.

Англия остро нуждалась в дожде, и она его получила. Все утро дождь лил как из ведра. Вообще Саймону казалось, что большую часть года он провел, лавируя между каплями, падающими с неба, и лужами на земле. Все остальное время он слушал роптания Силсби о плачевном состоянии сапог, вечерних туфель, рейтуз и капюшонов хозяина, неизменно возвращавшегося в плаще с забрызганным грязью подолом и мокрыми плечами.

Из двух бед вторая была худшей. Видимо, поэтому, осторожно переходя через улицу, ведущую к «Уайтсу», Саймон больше внимания уделял мостовой, нежели звукам. Его уши лишь вскользь отметили стук копыт и колес приближающегося экипажа. Вглядываясь в лужи, оставшиеся после ливня, Саймон думал, почему городские власти не распорядятся рыхлить киркой улицу на отдельных участках и спускать воду? Кому нужны насыпанные булыжники или крупный уголь?

И тут он услышал тяжелые глухие удары и нарастающий гул гневных голосов. Он поспешил к тротуару, чтобы оттуда оглянуться назад, и получил ответ на свои вопросы. По улице мчалась канареечного цвета карета, а на нее с обеих сторон, словно град, сыпались булыжники.

— Принни, — сказал Броктон чуть слышно, когда карета пронеслась мимо. Принца-регента сопровождали полдюжины всадников, делающих все возможное, чтобы сдержать испуганную упряжку. Кучер, используя свой кнут, понукал лошадей и требовал освободить дорогу. — Эх, человече, имел бы ты здравый смысл, оставался бы за своими засовами в Карлтон-Хаусе. Там твои подданные не смогли бы досадить тебе своими маленькими знаками внимания.

Четверо или пятеро мужчин, судя по виду, уволенные фабричные рабочие, побросали в карету его высочества остатки булыжников, подобранных для этой цели с мостовой. Прежде чем охранники из собственной гвардии принца успели отреагировать на атаку, рабочие добежали до ближайшей аллеи и вскоре исчезли.

Тот из смертных, кому еще не довелось пройти чистилище, затруднился бы дать название трапезе, прошедшей в Портленд-плейс. Обед показался Саймону чуть ли не вечностью.

То, что его мать выжала из этого мероприятия, без преувеличения, являлось выдающимся личным успехом. Наблюдая до конца вечера ликование Имоджин, довольной результатом своих трудов, Саймон невольно обращался к религиозным параллелям. Пережитое им во время обеда напоминало испытание терпения Иова.

— Нет, ты посмотри на нее, Саймон! — настаивала мать. — Понаблюдай, как она ходит. Хорошо, не правда ли? Ты думал, она будет топать каблуками, как большинство наездниц, а она плывет точно пава. Неделю носила на голове книгу, потом две и под конец — целую стопку. Ты, верно, считаешь меня взбалмошной, и правильно, потому что так оно и есть. Но это не означает, что я не разбираюсь в правилах хорошего тона.

Саймон улыбнулся и кивнул, стараясь не замечать сердитого взгляда Каледонии Джонстон.

— Обрати внимание, — продолжала мать, не успев сесть за стол, — как она держит вилку! Это я ее научила. Не то чтобы она досталась мне совсем дремучей, но я, как говорится, стесала острые углы и навела глянец. Хоть я и не вижу большого смысла во всем этом маскараде, однако не слепа. Я понимаю важность таких вещей в нашем жеманном мире, кичащемся всякой чепухой.

Позже друзья собрались у Саймона в кабинете. Бартоломью Бут, совершенно сбитый с толку, с хмурым видом держал в руке бокал и пытал Армана Готье:

— Ты говоришь, моя новая гнедая кобыла та, да не та? Ты мне все-таки объясни, как это понимать? Трокмортон уверял меня, что купил ее только что. И к тому же в Татте. Он даже показал квитанцию об оплате! А почему я взял у него лошадь? Чтобы выручить его с карточными долгами. Он сказал, что ужасно запутался и у него нет другого выхода, как продать кобылу. Ну и еще я не устоял перед выгодной сделкой. Я заплатил только половину того, что с меня взяли бы, если бы я покупал ее в Татте.

Бартоломью поочередно поглядывал то на Армана, то на Саймона, пришлепывая свой изысканный шейный платок, слишком пышный и делавший его похожим на голубя. Растерянного, худосочного голубя с роскошным оперением на груди.

— Вы оба считаете, что Трокмортон поступил со мной нечестно? Вы это хотите сказать?

— Научись смотреть правде в глаза, Боунз. Трокмортон сплавил тебе бракованную лошадь. Больше мне нечего добавить. — Арман хитровато улыбнулся Саймону, который только кивнул в знак согласия.

Саймон не мог припомнить, чтобы ему доводилось проводить время неприятнее, чем в последний час. Так думал он, сидя у себя в кабинете и слушая своих единомышленников и любимую матушку. Все они пилили его за несносное поведение — за черствость, бессердечие, надменность и эгоизм в обращении с милой девушкой, юной Каледонией Джонстон.

— Теперь уже ничего не поделаешь, — провозгласил наконец Бартоломью Бут. — Тебе придется отпустить ее домой.

Это заявление лишь вызвало у Саймона улыбку — у него уже не хватало сил бороться с непредвиденными осложнениями. В то же время мать, Арман и даже Лестер, как ни трудно ему было вещать с полным шоколадного пирожного ртом, повернулись к Бартоломью и возразили, хоть и очень по-разному.

— О, я так не думаю, Боунз, — сказал Арман, наклоняя голову к виконтессе, которая до сих пор и не ведала, что Калли нужна ее сыну лишь для отвлекающего маневра. — Если ее отпустить, она тут же схватит пистолет и снова бросится за Филтоном. Вспомни, какие причины стоят за веем этим.

— Отпустить, когда дела идут так прекрасно? — с пеной у рта вскричала Имоджин. — Совсем спятил, чудак-человек!