«Стало рано темнеть», — вздохнула про себя Кили Беннетт, ведя машину по тихим улицам Анн-Арбора. Она успела соскучиться по солнечным дням. Ноябрьское небо было обложено с самого утра, но в ранних сумерках облака сгустились до свинцового оттенка. Улицы университетского городка были пустынны: люди поспешили укрыться в своих теплых и хорошо освещенных домах задолго до наступления ночи.

Кили допоздна задержалась в школе, где она преподавала американскую литературу. По понедельникам после занятий здесь собирался книжный клуб, и Кили занимала в нем пост консультанта. Она вспомнила о лежавшей в портфеле кипе сочинений и снова вздохнула. Вечером все их надо будет прочесть и проставить отметки. Кроме того, Дилан обязательно попросит помочь ему с домашним заданием — в четвертом классе у ее сына появилось много новых предметов. И еще ей предстояло выкроить время, чтобы приготовить ужин…

«Если Ричарду стало лучше, — с надеждой подумала Кили, — он поможет Дилану». Но она тут же отбросила эту несбыточную надежду. Муж Кили, писавший научные статьи в университетские журналы, страдал жестокими мигренями, и приступы у него, как правило, продолжались целый день. Обычно лекарства в сочетании с ночным сном облегчали боль, но в последнее время, к ужасу обоих супругов, приступы стали повторяться на следующий день. Этим утром, собираясь на работу, она обнаружила Ричарда лежащим на диване в кабинете. Все окна были зашторены, Ричард прижимал ко лбу мокрое полотенце. Он не спустился к завтраку: даже запах еды вызывал у него тошноту. Кили и Дилан съели свой завтрак в полном молчании, а потом на цыпочках вышли из дому, тихонько закрыв за собой дверь.

Щурясь в темноте на уличные знаки, Кили повернула на Джефферсон-стрит, где жил Бобби Маккенна, лучший друг Дилана. Дилан и Бобби вместе тренировались в футбольной команде после уроков, и мать Бобби забирала мальчиков после тренировки к себе домой, когда Кили задерживалась на работе.

Кили остановила машину у дома Бобби, затянула ручник и подошла к дверям. Ей открыла Аллисон Маккенна, на ходу вытирая руки кухонным полотенцем.

Эбби Уивер выпустила ножку кухонного стола, служившую ей надежной опорой, сделала несколько неверных шажков и, ухватившись за ногу матери, с удивлением оглянулась на преодоленное расстояние.

— Это кто к нам пришел? — Кили Уивер вытерла покрытые мыльной пеной руки, подхватила свою годовалую дочку и потерлась носом о теплую упругую детскую щечку. Эбби радостно засмеялась. — Ой, какая ты у нас стала большая девочка! — Кили зарылась лицом в мягкую трикотажную маечку Эбби и принялась щекотать носом ее животик: это был верный способ развеселить дочку. — Большущая-пребольшущая!

— Что тут поделывают мои любимые девочки? — спросил Марк Уивер, входя в кухню. Он взял Эбби у матери, прижал к груди и несколько раз поцеловал ее в макушку, покрытую реденькими шелковистыми волосиками. Рукава его щегольской рубашки в узкую полоску были закатаны выше локтей. — Ты смешишь свою мамочку?

— Представь себе, она добралась до меня совершенно самостоятельно, — пояснила Кили, с улыбкой глядя на них обоих.

Марк был адвокатом — очень успешным, блестящим, известным своей твердой и непримиримой позицией в суде. Но в обществе своей обожаемой дочурки он был не более тверд, чем протертое детское питание. На работе Марк был динамитом, но моментально сбрасывал скорость, стоило ему увидеть пушистую головку и сияющие глазки Эбби. Сослуживцы подшучивали над тем, как при любой возможности он доставал ее фотографию из внутреннего кармана и демонстрировал ее всем, уверяя, что более прелестного ребенка на свете нет и не было.