Пол Де Ман
ИМПЕРСОНАЛЬНОСТЬ В КРИТИКЕ МОРИСА БЛАНШО
Со времен окончания второй мировой войны французская литература была отмечена чередой быстро сменявшихся интеллектуальных поветрий, вживе сохранявших иллюзию плодовитости и продуктивности модернизма. Первой поднялась волна Сартра, Камю и в целом гуманистического экзистенциализма, незамедлительно отреагировавшего на вызов войны и уступившего затем эксперименту нового театра, в свой черед открывшего путь поискам нового романа и его эпигонам. Эти течения в той или иной мере были поверхностны и эфемерны. Следы, которые они оставят в истории французской литературы окажутся намного слабее, нежели это казалось в границах вынужденно ограниченной перспективы нашей современности. Однако не все значительные литературные фигуры того периода остаются в стороне от этих течений. Некоторые принимают в них участие, подпадая под известное их влияние. Но истинное качество их литературной карьеры может быть апробировано лишь той настоятельностью, с какой они ограждали наиболее сущностную часть самих себя, часть, остававшуюся нетронутой превратностями литературного труда, ориентированного на публичное признание ? загадочное и эзотерическое, каковыми только и может быть "публичность". Для одних, подобно Сартру, это самоутверждение приняло форму одержимой попытки овладения чувством внутренней ответственности в открытых отношениях полемики с меняющимися направлениями. Однако иные сознательно держались подальше от поверхности течения, несомые более глубокой и медленной волной, оставаясь близки той непрерывности, что связует сегодняшнее французское письмо с его прошлым. Если бы нам возможно было пронаблюдать этот период более тщательно, главными фигурами современной французской литературы оказались бы те имена, которые остаются в тени, отстраняясь потребы часа. И вряд ли кто достигнет в будущем того величия, какое суждено мало публикующемуся и трудному писателю Морису Бланшо.
Даже упоминавшиеся нами модные направления характеризуются постоянным смешением литературной практики с теорией и критицизмом. Сартр и его группа были теоретической экспонентой собственных стилистических подходов, а родство между структуралистской критикой и новым романом очевидно. С Бланшо, как прозаиком, эссеистом происходило нечто подобное, но намного более усложненно и проблематично. Будучи изначально частным лицом, державшим все свои личные дела при себе, ? чьи появления в публичных изданиях ? политических или же литературных были крайне редки, Бланшо прежде всего известен как критик. Немногочисленный читатель же следил за публикациями его эссе, периодически появлявшимися в виде очередного литературного обозрения, посвященного творчеству какого-либо конкретного писателя, в различных журналах, ни один из которых, впрочем, было не причислить к разряду особо эзотерических или авангардных, например: Journal des debats, Critique, а чаще всего в La Nouvelle revue francaise, в котором Бланшо ежемесячно помещал по статье. Эти эссе собраны в книги, приоткрывающие едва ли неодолимую одержимость Бланшо несколькими фундаментальными вопросами, сводя кажущуюся пестроту в неуязвимую репитативность симметрии и равновесия. И все же влияние его критического письма сказалось намного позднее. Более философичные и абстрактные нежели Шарль дю Бос и менее приспособленные к практическому применению, чем теория материи воображения Башляра, работы Бланшо оставалась вне магистралей недавних методологических дебатов и полемик. Однако заданное им движение усиливается, оно становится намного более притягательным, чем уже существующие критические методы прямого воздействия. Его работы подвергают спрашиванию условия собственно предшествующие разработке всего критического дискурса и в этом достигают уровня концентрации, не досягаемого ни для одного из современных ему критиков.
Очевидно, что многие свои прозрения Бланшо вводит в работы других, используя личный опыт автора повествовательной прозы.1 Даже по сию пору его романы и recits остаются почти недоступными в своих лабиринтообразных темнотах. При этом все, что возможно сказать о его критических работах ? это то, что они, к счастью, во сто крат облегчают путь понимания его собственной словесности. Средоточие интерпретации этого писателя, наиболее выдающегося в нашем веке, находится, вне всякого сомнения, в прояснении отношений между его критическим и его же повествовательным письмом. Описание движения этого критического ума является важной предпосылкой такого исследования.
